– Твоя мать рухнет в обморок, – ответил он.

– Ну хотя бы чуть-чуть.

Харольд фыркнул, едва удержавшись от смеха. Он потянулся за сигаретой, но не нашел ее, хотя мог поклясться, что у него была еще одна. Он похлопал себя по груди и по бедрам. В нагрудном кармане, где не оказалось сигареты, старик вдруг обнаружил маленький серебряный крестик – наверное, чей-то подарок. Все воспоминания о нем почему-то стерлись из памяти. Харольд даже не помнил, что носил его. Но почему он тогда смотрел на него, как на орудие убийства?

На распятье когда-то были выгравированы слова: «Бог любит тебя». Теперь они стерлись. Остались только «о» и половина буквы «т». Глядя на крестик, он вдруг начал потирать его большим пальцем – как будто вся рука принадлежала не ему, а какому-то другому человеку.

Джейкоб стоял на кухне за сеточной дверью. Он прислонился к косяку, скрестив ноги и убрав руки за спину. С задумчивым видом мальчик рассматривал линию горизонта, затуманенную косым дождем. Затем его взгляд перешел на отца. Он печально вздохнул и прочистил горло.

– Как, наверное, было бы здорово выйти наружу, – драматичным тоном произнес ребенок.

Харольд рассмеялся.

На кухне что-то жарилось. Люсиль напевала веселую песню.

– Ладно, иди сюда, – сказал старик.

Джейкоб вышел и сел у ног Харольда. Словно в ответ, дождь превратился в ливень. Вместо того чтобы падать с небес, он буквально вонзался в землю. Его струи хлестали по ограде веранды, разбрасывая брызги во все стороны. Но отец и сын не замечали этого. Какое-то время старик и некогда мертвый мальчик смотрели друг на друга. Округлое и гладкое лицо ребенка было покрыто веснушками. Волосы песчаного цвета, немного длинноватые руки и юное тело, отрицавшее свои пятьдесят лет. Он выглядел крепким и здоровым.

Старик смущенно облизал губы. Его большой палец по-прежнему полировал серебряный крестик. Мальчик не двигался. Если бы время от времени он не моргал, его можно было бы спутать с мертвым.

– Вы хотите оставить его у себя?

Голос Мартина Беллами все еще звучал в голове Харольда.

– Не мне об этом говорить, – ответил старый Харгрейв. – Пусть Люсиль вам скажет. Спросите у нее. Я соглашусь с любым ее решением.

Агент кивнул головой.

– Я понимаю вас, мистер Харгрейв. Однако мне необходимо выслушать и ваше мнение. Все сказанные вами слова останутся между нами. Я даже не буду ничего записывать. Мне нужен ваш ответ. Я должен знать правду. Так вы хотите оставить Джейкоба в своей семье?

– Нет! Ни за что на свете! Но разве у меня есть выбор?

Он очнулся в Онтарио; она на окраине Финикса. Он был бухгалтером. Она учила детей играть на фортепьяно.

Мир изменился, но все-таки остался прежним. Машины ездили тише. Здания вздымались выше и сияли по ночам гораздо ярче, чем они привыкли видеть. Люди казались более занятыми. Вот, в принципе, и все. Хотя это было не важно.

Он направлялся на юг, перемещаясь на товарных поездах, как это уже никто не делал годами. По воле судьбы или благодаря своей удаче он какое-то время уклонялся от сотрудников Бюро. Она двигалась на северо-восток, подчиняясь непонятному чутью или зову. Но это длилось недолго. Ее поймали и отвезли на окраину Солт-Лейк-Сити, где уже создавался главный центр содержания для всего региона. Вскоре на границе Небраски и Вайоминга взяли и его.

Через девяносто лет после их смерти они снова были вместе.

Она вообще не изменилась. Из-за долгого путешествия он потерял лишний вес и стал стройнее. За колючей оградой их ждала все та же неопределенность, но они уже не так боялись будущего, как остальные «вернувшиеся».

Иногда союз двух людей рождает музыку – неизбежную каденцию, которая может длиться целую вечность.

Подобно другим небольшим городкам на юге Америки, Аркадия располагалась в сельской местности. Она начиналась с маленьких деревянных коттеджей, которые дремали на широких участках по обе стороны двухполосного шоссе, петлявшего среди сосен, кедров и белых дубов. Весной и летом здесь и там виднелись поля кукурузы и сои. Зимой тут оставалась только голая земля.

Через пару миль поля редели, а дома попадались все чаще. На территории города заезжие путники находили только два уличных фонаря, неуклюже спроектированную транспортную сеть и множество тупиков со старыми обветшалыми домами. Единственными новостройками были здания, восстановленные после мощных ураганов. Они блестели свежей краской и внушали людям мысль, что в этом старом городе можно было встретить нечто новое. Однако ничего нового в Аркадии не происходило – до тех пор, пока не появились «вернувшиеся».

Домов и улиц было немного. В центре города стояла школа: старое кирпичное здание с маленькими окнами и узкими дверьми. Установленная там система воздушного кондиционирования не работала. Чуть дальше на север – на вершине небольшого холма у самой границы города – располагалась церковь. Построенная из толстых бревен и обитая вагонкой, она походила на маяк, и этот духовный светоч напоминал горожанам о верховной власти, которая всегда была над ними.

Церковь никогда не посещало столько людей – по крайней мере, с 1972 года, когда в город приезжала «Соул Стиррерс» – та бродячая группа исполнителей спиричуэлс, в которой на басу играл еврей из Арканзаса. Посетители едва не стояли на головах друг у друга. Церковную лужайку заполнили автомобили и грузовики. Чей-то ржавый пикап, нагруженный поленьями, припарковался под распятием в центре газона. Казалось, что Иисус, спустившись с небес, решил сходить в скобяную лавку. Свет задних фар подсвечивал небольшую доску объявлений, которая гласила: «Бог любит вас! 31 мая состоится вечеринка с жареной рыбой». Машины стояли до самого изгиба шоссе, а такое было только в 63-м (или в 64-м году?), когда хоронили троих Бенсонов, погибших в ужасной аварии – в тот дождливый день весь город съехался, чтобы оплакать их гибель.

– Ты должен пойти с нами, – сказала Люсиль. – Что подумают люди, если не увидят тебя в церкви?

Харольд остановил грузовик на обочине дороги и похлопал рукой по нагрудному карману рубашки, в котором находились сигареты. Люсиль, расстегнув ремень безопасности, пригладила волосы Джейкоба.

– Они подумают так, – ответил ее муж. – «О, старый Харгрейв не пришел на вечернюю службу! Слава Богу! Хоть кто-то в эти времена безумия остается таким, каким был всегда!»

– Строптивый язычник! Сегодня здесь проводится не служба, а городское собрание. Так что мог бы и сходить для разнообразия.

Люсиль вышла из грузовика и поправила платье. Это была ее любимая вещь, которую она носила по особым случаям. Ткань собирала пыль с любой поверхности. Ее первоначально блестящий оттенок потускнел до пастельного зеленоватого тона. Небольшие кружевные цветочки, пришитые вдоль воротника, соответствовали узору по канту тонких рукавов.

– И что я о тебе так беспокоюсь? – сказала она, отряхивая от пыли подол платья. – Ненавижу этот грузовик!

– Ты ненавидела все грузовики, которыми я владел.

– Но ты все равно продолжал их покупать.

– А я могу остаться здесь? – спросил Джейкоб, вертя в пальцах пуговицу на воротнике рубашки.

Каким-то таинственным образом пуговицы всегда имели власть над ним.

– Я с папочкой мог бы…

– Мы с папой могли бы, – поправила его Люсиль.

– Нет, – едва не рассмеявшись, ответил Харольд. – Иди со своей мамой.

Он сунул сигарету в рот и почесал подбородок.

– Табачный дым вредит детям. У тебя появятся морщины и плохое дыхание. От дыма ты можешь стать волосатым.

– И упрямым, как твой папа, – добавила Люсиль, помогая мальчику выйти из машины.

– Мне кажется, они не захотят меня там видеть, – сказал Джейкоб.

– Иди со своей мамой, – командным тоном велел Харольд.

Он прикурил сигарету и втянул в себя столько никотина, сколько позволяли его старые изношенные легкие.