Письмо лежало в ящике стола под стопкой документов, ожидавших его подписи. Рядом находились тексты проповедей на различных стадиях готовности. Бумаги и письменные принадлежности, разбросанные на столе, вполне соответствовали тому уровню общего беспорядка, который царил в кабинете. В дальнем углу комнаты стояла старая лампа. Ее тусклый янтарный свет подсвечивал шкафы, заполненные под завязку книгами. К сожалению, в эти дни литература не доставляла ему удовольствия. Одно письмо разрушило работу многих фолиантов, отняв комфорт, который предлагали книги.

Письмо гласило:

Уважаемый мистер Роберт Питерс.

Международное бюро «вернувшихся» информирует вас, что вами активно интересуется одна из наших подопечных. Ее зовут Элизабет Пинч. Обычно мы, руководствуясь нашей политикой, не предоставляем посторонним людям никакой информации о «вернувшихся». Во многих случаях эти персоны ищут свои семьи, в чем мы помогаем им. Но мисс Пинч пытается найти ваш адрес. Для детального ознакомления с нашей нормативной политикой в отношении подобных ситуаций мы просим вас ознакомиться с пунктом 17 статьи 21.

Пастор Питерс посмотрел на письмо и так же, как при первом прочтении, почувствовал глубокую неуверенность в правильности прожитой жизни.

– Ты должен развлекаться с молодыми поклонницами, – сказала она. – Хотя бы равными тебе по возрасту.

Она, пыхтя, развернулась на небольшой железной кровати.

– Ты теперь известная личность. А я просто старуха.

Молодой скульптор пересек комнату и опустился перед ней на колени. Он положил голову на бедра возлюбленной и поцеловал ее ладонь, что заставило женщину осознать морщинки и старческие пятна, появившиеся на этой руке в последние годы.

– Всеми достижениями я обязан тебе, – прошептал пылкий скульптор.

Он был ее кумиром тридцать лет. Она следила за его творчеством, сначала обучаясь в колледже, затем работая в музее. Однажды ароматным летним вечером в Париже – в 1921 году – он попал под колеса машины и умер. А теперь он снова был с ней. Она обладала им полностью – его любовью, чувствами и плотью. Это пугало ее.

Наконец, на улице стало тихо. Полицейские разогнали толпу зевак.

– Если бы такая слава пришла ко мне в прошлые годы, то, возможно, моя жизнь была бы другой, – сказал он.

– Великие скульпторы получают признание только после смерти.

Она улыбнулась и пригладила его волосы.

– Никто не ожидал, что вы начнете возвращаться и пользоваться своей известностью.

Она потратила годы, изучая его творения и биографические данные. Она представить себе не могла, что окажется с ним в одной постели, вдыхая его запах и чувствуя колючий подбородок. (Он всегда хотел вырастить бороду, но обстоятельства не позволяли этого.) Они сидели по ночам и говорили обо всем на свете – обо всем, кроме его искусства. Искусство в достатке освещалось прессой. Одним из самых популярных заголовков в газетах стал слоган: «Джин Ридо – «вернувшийся» великий скульптор».

В статьях говорилось, что он был первым из надвигавшейся лавины старых мастеров. «Вернулся гениальный скульптор! Вскоре мы встретим и других маститых корифеев искусства!»

Теперь он стал всемирно известным. Шедевры, созданные им почти столетие назад – работы, которые продавались лишь за несколько сотен франков, – сейчас расходились за миллионы долларов. У него появились фанаты. Но ему была нужна только Марисса.

– Ты сохранила меня для истории, – сказал он, словно кот, прижимаясь щекой к ее коленям. – Ты восхваляла мои скульптуры, когда никто другой не знал меня.

– Считай, что я твоя прислуга, – ответила женщина. – Хранительница твоего творчества.

Она запястьем убрала с лица длинные пряди волос – волос, которые ежедневно становились все более седыми и тонкими.

– Разве это не так?

Он смотрел на нее синими глазами. Даже разглядывая зернистые черно-белые фотографии, которые она собирала годами, Марисса знала, что его глаза были такими синими и прекрасными.

– Меня не волнует наш возраст, – сказал он. – Я всего лишь скульптор среднего уровня. Но теперь я знаю, что мое искусство вело меня к тебе.

Он вновь поцеловал ее.

Все начиналось с малого (хотя большие дела всегда так зарождаются): просто с одной правительственной машины марки «Краун Виктория», одного агента из Бюро, двух юных солдат и мобильного телефона. Затем потребовался только один звонок, и «карусель» завертелась. Беллами разместился в старой школе. Теперь там не было ни учеников, ни классов – практически ничего, кроме потока машин и грузовиков, а также мужчин и женщин из Бюро, которые за несколько дней организовали здесь лагерь временного содержания.

Бюро подготовило для Аркадии особый план развития. Та изоляция, которая все прошлые годы душила городскую экономику, теперь вдруг оказалась ценным плюсом для Бюро. Конечно, в Уайтвилле имелись рестораны и отели и даже фабрики, которые правительство могло использовать для своего замысла. Но там жило много людей. Почти пятнадцать тысяч. А сколько дорог и шоссе пришлось блокировать с обеих сторон? Причем очень быстро!

Тем временем Аркадия и без того уже являлась почти вымершим городом – все так, как хотелось Бюро. Осталась только горстка людей, и среди них не было известных персон. Просто фермеры и мельники, механики и слесари, машинисты и прочие образчики жалкого существования. «Никто о них не будет вспоминать». По крайней мере, так сказал полковник.

Полковник Уиллис. От одной лишь мысли о нем живот Беллами сжимался в тугой узел. Он мало знал о полковнике, и это вызывало у него тревогу. В век информации нельзя доверять людям, которых невозможно найти в «Гугле» или «Твиттере». Но о личных предпочтениях Беллами мог размышлять только в поздние вечерние часы, когда он приходил в свой гостиничный номер. Все его внимание было поглощено повседневными делами на службе, и в частности опросом населения.

Школьный класс был маленьким. Его стены пропахли плесенью, свинцовыми белилами и запахом времени.

– Начнем с главного вопроса, – сказал Беллами, откинувшись на спинку стула и поместив блокнот на колено. – С вами случалось нечто необычное, о чем вы оба хотели бы рассказать?

– Нет, – ответила Люсиль. – Ничего того, что осталось бы в памяти.

Джейкоб кивнул головой, выражая согласие. Он был полностью сосредоточен на лоллипопе[1].

– Но я полагаю, вы найдете в своем перечне такие вопросы, – продолжила Люсиль, – которые помогут мне понять, что со мной случались странные вещи. Вы же опытный следак.

– Мне кажется, вы немного грубовато определили мой статус.

– Возможно, – призналась Люсиль. – Прошу прощения.

Она облизала подушечку большого пальца и вытерла с лица Джейкоба липкое пятно от сладости. Для этой встречи она одела его в красивую одежду: новые черные штаны, ярко-белую рубашку с кружевным воротником, начищенные до блеска туфли и даже новые носки. Он был хорошим мальчиком и старался сохранять свой наряд в приличном состоянии.

– Мне просто нравятся своеобразные слова, – добавила Люсиль. – Иногда они звучат грубовато… Но поверьте, я только хочу разнообразить свою речь.

Закончив вытирать лицо Джейкоба, она быстро провела ревизию собственной внешности. Люсиль пригладила длинные серебристые волосы, проверила ладони на наличие грязи и, не найдя таковой, взглянула на подол платья. Она пригнулась, незаметно опуская локтем край кремового платья еще ниже – не потому, что он был расположен высоко; помилуй Боже, нет! Она просто вела себя как приличная женщина. Люсиль нарочито соблюдала все манеры, поскольку находилась в компании мужчины, а в подобных ситуациях дамам полагалось проявлять пристойность и умеренную скромность. Кстати, пристойность было еще одним словом, которое Люсиль хотела бы использовать в беседе.