Вот так вот.

Я разумно предполагал, что этот вполне занимательный, но уже несколько поднадоевший мне вечер идет к концу, и целился только на предмет того, как бы поприличнее испариться, испросив предварительно у хозяина разрешения на будущие визиты. Тем более, что каждый из присутствующих уже отчитался, как минимум, по два раза — хорошо еще, что загадочный Автандил не утруждал себя писанием длинных текстов — и все хором отвосхищались по поводу каждого из зачитанных шедевров, так что чего еще было ждать? Но тут я почувствовал, что взгляды любителей безукоризненной поэзии скрестились на мне, как бы интересуясь, а чего это, собственно, я здесь делаю, если мне даже и сказать им нечего? Не засланный ли я, часом, тут казачок? Почувствовал некое напряжение и хозяин и, как это и положено хорошему хозяину и прирожденному лидеру, разрядил его, обратившись прямо ко мне:

— А вы нас ничем не порадуете? Судя по нашим разговорам, вы и любитель, и знаток настоящий, так что, может, вам попадалось что-нибудь автандильское, чего мы еще здесь не слыхали? Не могли же вы мимо такого дара пройти, не заметив?

Я понял, что отмалчиваться больше нельзя. То есть, конечно, безусловно можно, и никто с меня за это прямо здесь и прямо сейчас не спросит, и даже до конца вечера и разъезда гостей наверняка додержат, но вот надеяться на повторное пришествие в это забавное сообщество уже не придется. Как нередко бывало со мной и до того, напряженность момента подстегнула мою изобретательность, и я решил словчить, положившись на то, что, по ряду внешних обстоятельств, молодым любителям печатного слова просто не может быть известно то, что люди моего тогдашнего возраста за годы до автандиловских посиделок вобрали в себя из рукописно-неофициального пласта нашей поэзии. Я на несколько секунд склонил голову к столу, как бы сосредотачивая себя на том, что собирался сделать, ясными глазами искреннего любителя обвел присутствующих и четко произнес:

Выпущенный в мир питерским пьяницей[31] мотылек еще бил своими слабыми крылышками по воздуху комнаты и по сознанию слушателей, но я уже понимал, что попал в десятку. Да, когда б вы знали, из какого сора... И хотя, отсмотревшись на меня, они дружно глянули на бруммелеподобного хозяина, ожидая окончательного приговора, всем уже было понятно, что я тоже один из избранных. И тот не стал противиться:

— Да... Это он! Только он может в двух строчках все — жизнь, смерть и природа...

Принявшая меня аудитория буквально взорвалась вопросами:

— Откуда это?

— Где вы это нашли?

— Он что, еще где-то печатался?

— Когда его издавали?

— Вы не повторите, чтобы я записал?

Ну, и так далее. Повторить-то, конечно, был труд невелик, но вот библиографический комментарий вызывал некоторые затруднения. Но мой добрый гений, раз придя на выручку, не оставил меня и тут. По его подсказке я вспомнил якобы давным-давно прочитанный сборник стихов сразу нескольких поэтов (то, что в мои дни называли «братской могилой»), название которого уже стерлось из моей памяти, но некоторые стихи одного из авторов еще живут в ней, и, судя по их глубине и блеску, этим автором просто не мог быть никто иной, как Автандил. Объяснение было принято — как будто у них была другая возможность? — обещание постараться вспомнить к следующей встрече еще что-нибудь из запавших мне в душу стихов торжественно дано, и мы стали наконец расходиться. Почтительный хозяин, прежде чем закрыть за мной дверь, твердо отчеканил:

— В следующий четверг жду!

Первая встреча с кружком любителей Автандила закончилась.

В следующий четверг я, естественно, стоял в уже знакомое время подле уже знакомой двери и давил на кнопку звонка. Равно как и в следующий после первого следующего, и в следующим за вторым, и еще, и еще... Впрочем, не надо думать, что эти автандилические бдения с моим посильным участием длились до бесконечности (в метафорическом, естественно, смысле, поскольку в реальной жизни и какой-нибудь отчетный квартал может, при соответствующем стечении обстоятельств, показаться этой самой бесконечностью). Разумеется, нет. И дело даже не в том, что через определенное количество этих «следующих четвергов» вся история мне наверняка приелась бы и я понемногу отъехал бы в сторону, чтобы заняться поисками чего-то новенького и еще не успевшего надоесть. Или, точнее, не только в том. Просто, все на свете, извините за столь нелюбимый мной самим трюизм, имеет свой естественный конец, как имело когда-то и свое начало. И попал я к автандильцам как раз тогда, когда их кружковщина была уже на излете, настолько они, еще не вполне сами понимая это, успели поднадоесть друг другу однообразным чтением все тех же немногих строк из случайной попавшейся их основоположнику малотиражной серой книжицы и не менее однообразными восторгами по их поводу. Мало ли подобных сообществ ежедневно возникает и рассыпается, и так ли уж важно, по какому именно поводу и случаю они внезапно сложились, ненадолго уменьшив энтропийный хаос беспорядочного перемещения во времени и в пространстве отдельных человеческих особей? Они появляются вокруг стихов и прозы, подледного лова и прыжков с парашютом, воскресных футбольных встреч и вырезывания по дереву — продолжайте сами, если не лень. Но особенно много их на нашей бедной земле, ибо где еще невинная болтовня по самому малому поводу, если она ведется на регулярной основе, да еще и в группе из двух и более человек, таит в себе притягательное для молодого и незрелого ума — да что там, и для немолодого и зрелого тоже — зерно некой фронды и даже, не побоюсь утверждать, определенного риска? Где еще протертая и даже отчасти переваренная и, главное, строго отдозированная преснятина ежедневной жизни заставляет прозревать собственную значительность и интеллектуальную самоценность в нескольких высказанных вслух — вот именно, вслух! то есть и другим тоже — соображениях по самому ничтожному поводу, какими бы убогими соображения эти ни показались бы тому, кто в этом поводе действительно понимает? Где еще... О Господи, кажется опять вещать начал, хоть уже столько раз зарекался... Ну, будет, будет... И так каждому ясно и понятно...

А я только о том, что не слишком долго длились после той памятной первой встречи и сама автандильская эпопея, и мое в ней участие. Более того, возьму на себя смелость утверждать, что продолжением своим в течение еще некоторого времени эта милая и смешная культурологическая самодеятельность в значительной мере была обязана именно моему появлению. Ведь кто, как не я, принес в замкнувшийся вокруг сотни печатных страниц мирок сведения о том, что и в наружном большом мире существуют и даже пользуются определенной известностью какие-то неведомые обитателям этого мирка строки все того же Автандила, а значит, кружковские бдения и тщания наполняются несомненным смыслом и даже некоторой общечеловеческой значимостью. И разве не благодаря моей непроизвольной начитанности и захламленной разнообразным стихотворным мусором памяти проснулось у автандильцев второе дыхание в поисках предкружковской истории их любимого автора и дало им силы для целого ряда дополнительных встреч и дискуссий? Но я снова забегаю вперед. И потому плюнем на умствования и перейдем к простенькой правде действительных событий в порядке их проистекания на том историческом отрезке.

Беда только в том, что именно с порядком проистекания у меня и намечаются основные трудности. Иными словами, хоть убей, а порядка этого не помню! Слились остальные индивидуальные встречи в одну протяженную и всеобъемлющую, так что катится все одним комом и только мелькают в нем самым случайным образом все те же рыжие бачки, залысины, кудри, очки, папиросы и прыщи на подбородках. Так, значит, тому и быть — конец анналам и хронологиям (да простит меня Коллингвуд![32]), и дальше двинемся кенгуриными скачками взад-вперед. Впрочем, справедливости ради, замечу, что один штрих наших последующих встреч зацепился в моей памяти вполне надежно, да и чему тут удивляться, если этот штрих со мной самим и связан или, точнее, с тем особым местом, которое перепало мне под занавес существования автандилизма. Могу понятнее. Во-первых, как-то сразу установилась в глазах кружковцев и даже начала понемногу расти моя значимость. Ну, естественно, не моя лично — чего уж там во мне такого, ими еще не виданного? — а исключительно как потенциального источника новых для них автандильских текстов, некоего моста между прошлым и настоящим, между докружковским бытием остававшихся неведомыми им безукоризненных строк, так сказать, в виде вещи в себе, и их нынешним требовательным вниманием к Автандилу, ставшему вещью для них, которую им страстно хотелось превратить в вещь для всех. И любое пришедшее из темных докружковских времен его слово щедро питало их уверенность, что он был, есть и пребудет вовеки. Поэтому они пытали меня беспощадно и неустанно, пребывая в неколебимой уверенности, что мало-мальски одушевленная особь просто не может не запомнить божественных результатов автандильской деятельности, и если особь эту — в данном случае меня — как следует потормошить и побудировать, то всплывет на общую радость то, что казалось навсегда забытым. То, что я, как уже говорил, прикрывался чистой фикцией в виде мгновенно изобретенной какой-то давным-давно прочитанной коллективной книжицей с названием прочно забытым, но, судя по отшлифованной прелести некоторых оставшихся в памяти стихов, несомненно, включавшей тексты, принадлежащие мастерскому перу Автандила, в конечном итоге принесло мне не только широкую известность в узком кругу, но и немало хлопот, связанных с необходимостью периодически наполнять эту виртуальную книгу вербальным содержанием.