На перемене Эрик спросил одного из учеников о тесте, о котором постоянно слышал, – его ученики старших классов Кореи сдают перед выпуском.

– Это что-то вроде отборочного теста SAT в Америке, – сказал мальчик. – Разница только в том, что результат определяет всю будущую жизнь. Если у тебя высокий балл, то у тебя хорошее будущее, низкий – ну, сам понимаешь.

Самый высокий балл гарантировал поступление в один из трех наиболее престижных корейских университетов, а после него тебе обеспечена хорошая работа, красивый дом и безбедная жизнь. Все будут тебя уважать. Ты избран Богом, как полушутя говорил другой школьник.

Но была одна проблема: только 2 % выпускников попадало в лучшие вузы. Одноклассники Эрика говорили об этом тесте с ужасом. Они проведут два года жизни за учебой, мыслями о будущем и молитвами об успешной сдаче теста. Ни один из них не жаждал его сдавать.

В Миннесоте есть собственный выпускной тест. Эрик сдал математику в 11-м классе, но тест был таким простым, что детей, получивших меньше баллов, чем нужно, автоматически зачисляли в специальный класс, и им приходилось пересдавать тест до тех пор, пока не сдадут. Корейский же тест трудный, его сдают раз в году. Пересдать его можно, но этого приходится ждать целый год.

На следующем уроке учитель написал баллы каждого ученика за тест на доске, используя идентификационные номера, а не имена. Но все дети знали номера друг друга. Впервые в жизни Эрик видел, как его одноклассников публично оценивают. Одна девочка обхватила голову руками, другая покачала головой.

Большая часть результатов школьных тестов строилась в виде графика, и только 4 % детей могли получить высший балл. Это была бесконечная иерархия, вплоть до «девятки» – наихудшей отметки, которую получают 4 % самых слабых учеников класса.

Все в классе Эрика знали баллы остальных не только за этот тест, но и за другие. Лучшие 28 детей этого выпуска были героями класса, а также страдальцами. Поскольку им было что терять, они работали больше всех.

В 14.10 Эрик ушел из школы. Так как он был школьником по обмену, его освободили от полной нагрузки. Он спросил, что будет после того, как он уйдет домой.

– Будем заниматься.

– До которого часа?

– Уроки кончаются в 16.10, – услышал он в ответ. – Потом мы убираем школу, моем полы, вытираем доски и т. п. Наказанные за плохое поведение или длинные волосы надевают красные фартуки и моют туалеты. И ни для кого исключений не делается. В полпятого мы опять готовимся к тесту. А потом ужинаем в школьном кафетерии. После обеда у нас яджа – двухчасовые занятия под надзором учителя. Мы просматриваем свои записи за день или онлайн – подготовительные лекции к тесту. Около 9 вечера мы расходимся и… едем в частные академии внешкольного образования – хагвоны. Здесь мы учимся по-настоящему. И только после этого мы едем домой спать. И снова в школу к 8 утра.

Эрик слушал эту эпопею с растущим чувством ужаса. Как подростки могут не заниматься ничем – буквально ничем, – кроме учебы? Тут он понял, что наблюдал сегодня в классе. Дети вели себя так, будто они живут в этой аудитории, потому что, по существу, так и было. Они каждый день проводили здесь больше 12 часов и уже ходили в школу почти на два месяца дольше, чем дети в Миннесоте. Его одноклассники спали в своих классах по одной простой причине: потому что были измучены.

Неожиданно Эрику ужасно захотелось уйти пораньше.

В 2.15 они с канадкой уже шли от школы через поле – на 7 часов раньше, чем смогут уйти их одноклассники. Пока корейские дети учились, школьники, приехавшие по обмену, пошли в магазин. Эрик увидел там мороженое в форме рыбы с фасолевой пастой. Он его купил, надеясь, что вкус у него не рыбный. И правда, вкус был ванильный! Примерно в полтретьего он сел в автобус и поехал домой. А корейские дети продолжали учиться.

Лежа на кровати, Эрик думал о том, что услышал. По сути, корейские дети ежедневно дважды ходили в школу. А значит, оценки корейцев в тесте PISA объяснялись просто: дети много учились, возмутительно много!.. Глядя в окно на город, он думал о том, что американцы жалуются на слишком сложные тесты и переутомление детей, и чуть не смеялся. По крайней мере для большинства американских детей стандартные тесты привычны, просты и не оказывают никакого влияния на их жизнь. Если школьник в США получает плохую оценку, всегда была отговорка: «Оценка несправедливая» или «Ничего страшного! Не все понимают в математике». В Корее это предостережение: «Вы недостаточно усердно учитесь, в следующий раз будьте усерднее».

Эрик начинал сознавать, что нагрузка – понятие относительное и тестирование тоже. Он видел, что школа Намсан как будто создана для того, чтобы через аскетическую обстановку и жесткую иерархию выражать одну идею: будущее зависит не от твоих личных достижений, самооценки или статуса в Facebook, а от того, насколько усердно ты трудишься. Стоит ли такой ценой становиться лучшим, размышлял он. Если так, Эрик не был уверен, что хочет стать лучшим.

Я встретилась с министром образования Кореи Ли Джу Хо в его кабинете в Сеуле. У него был мальчишеский чуб и спокойное выражение лица, искусно скрывавшее амбицию, благодаря которой он дослужился до этого поста.

Ли – продукт корейской «соковыжималки». Он учился в элитарной средней школе и Сеульском государственном университете, одном из трех лучших университетов страны. Затем он получил степень доктора экономических наук в Корнеллском университете, стал профессором, затем ушел в политику. Но пост министра просвещения он занял с целью демонтировать эту «соковыжималку».

Мы пили чай за большим столом в окружении его советников, и ни один из них не проронил ни слова. Когда я спросила, согласен ли он с пламенной риторикой президента Обамы в отношении корейской системы образования, он устало улыбнулся. На этот вопрос ему часто приходилось отвечать, особенно корейским журналистам, которые не могли понять, что президенту США или кому-то еще может нравится в корейском образовании.

– Вы, американцы, видите светлую сторону корейской системы образования, – сказал он, – а корейцы ею недовольны.

В некотором смысле Корея – крайнее проявление старой азиатской традиции. Корейские родители нанимали репетиторов для подготовки детей к экзаменам начиная с XVII века. Экзамены для госслужащих восходят к допечатным временам. В Корее Х века амбициозные молодые люди должны были выдержать экзамен, чтобы поступить на госслужбу. Сдавали этот сложный экзамен только юноши из знатных семей, которые могли себе позволить древний вариант подготовки к тесту.

Несмотря на расхожее мнение о том, что азиаты превосходят всех в математике и естествознании, раньше корейцы не были такими умными. Конфуций смог привить корейцам умение ценить долгое обучение, но в этой стране раньше не проявляли особых способностей к математике. На самом деле не так давно, в 1950-е годы, огромное большинство ее граждан было неграмотным. Когда страна стала заново отстраивать школы после Корейской войны, в корейском языке даже не было математической и естественнонаучной терминологии. Чтобы печатать учебники, нужно было придумать новые слова. В 1960 г. Корея имела соотношение «ученик – учитель» 59:1. Только треть корейских детей посещала среднюю школу. Бедность предвещала неуспеваемость. Если бы тогда существовал тест PISA, то США побили бы Корею по всем предметам.

За следующие 50 лет Корея стала тем, что Ли назвал «силой таланта». Страна не имела природных ресурсов и взамен стала культивировать своих людей, превращая образование в валюту. Этот период бурного экономического роста создал своего рода лотерею для корейских родителей: если их дети попадут в лучшие промежуточные школы, это приведет их в лучшие средние школы, что даст им шанс попасть в лучшие университеты – и тогда они получат престижную, хорошо оплачиваемую работу, что поднимет всю семью.