— Да ладно, не каждый может изменить мир одним нано процессором за один миг.

Мы обе хихикаем над нашими глупыми шутками, в основном потому, что никто другой их бы не приветствовал.

— Давай завязывать, — говорю я, — Со всем этим. — Я складываю руки и машу пальцами, как ранее сделала моя мама.

— Провокатор, — ухмыляясь, говорит бабушка.

* * *

Так как нас было всего двое, мы с бабушкой удобно устроились в её гостиной, которая находилась в подвале нашего дома. Я любила её комнаты, со всеми пушистыми подушечками, тёплыми одеялами и мягкими тёплыми пледами, старомодной мебелью и, что самое лучшее, книгами. Мама не любила спускаться сюда. Она говорила, что микробы в натуральных тканях заставляют её чихать. Нельзя сказать, чтобы это кого-нибудь удивляло. Иногда мне казалось, что мама с удовольствием жила бы в своей лаборатории, где любая поверхность гладкая, холодная, твёрдая и антибактериальная.

Я свернулась на диване рядом с бабушкой, укрыв ноги вязаным одеялом, которое её мама связала сотню лет назад на их семейной ферме.

— Раньше пряжу можно было получить из натуральных волокон, таких как хлопок или шерсть, — рассказывала она, пока делала на своих вязальных спицах петли из серых нитей, точно такого же цвета, как и её волосы.

— Расскажи-ка ещё раз, что такое шерсть? — попросила я, пытаясь повторить её движения со своими серебряными спицами и клубком красной пряжи.

— Она делалась из шерсти овец. Но было ещё много животных, шерсть которых люди могли использовать. Каждая имела свою текстуру, а некоторые были такими мягкими и тёплыми, что сейчас ты ни за что не поверила бы этому. Настоящая шерсть не сравниться с этими синтетическими тканями. — Она нахмурилась над уже связанными рядами.

— Кого из них вы выращивали? — спросила я.

— Коз, — ответила она в миллионный раз, но я никогда не могла запомнить разницу между козой и овцой. — Не тех лохматых, которые говорили «беее». Тех, которые ели все подряд. — Рассмеялась она над какими-то воспоминаниями, которые я никогда не пойму, — А наши ели в основном сладкое сено и клевер, и поэтому их молоко было вкусным. А ещё был сыр! Нет ничего лучше, чем свежий козий сыр. Разве что ещё теплый хлеб, на который его можно положить. — Она вздохнула. — Мммм, этот запах свежеиспечённого хлеба. Я не устаю говорить твоему отцу, что он должен сделать специальное приложение для него! Ради этого я бы даже использовала свой Гизмо.

Я хихикнула, потом мы немного помолчали, пока она поправляла моё вязание.

— Однажды я научусь-таки вязать узоры, — говорю я. — Расскажи мне снова про семейные ужины.

Бабушка глубоко вздыхает: — Ладно, — говорит она, задумавшись. — Это было настоящее время. посвящённое семье, ну, ты понимаешь. Не у всех, думаю. Но в нашей семье, видимо потому, что мы были фермерами, мы хотели собираться вместе и наслаждаться едой, нами выращенной.

— Это было до войн.

— Да, но даже во время войн мы делали, что могли, из той малости, которую получалось выращивать, даже если это была горькая зелень и несколько куриных яиц.

— К вам приходило много гостей, правда?

— Поначалу да, — ответила она. — Но когда всё стало дефицитом, мы, как и остальные, прятали то, что у нас было,

Я покачала головой: — Я не хочу слышать эту часть. Расскажи о том, когда за ужином было весело.

Бабушка улыбается: — Хорошо, — она кладёт вязание на колени, закрывает глаза и на мгновение задумывается. — Я расскажу тебе, как приготовить жареного цыпленка.

Бабушка медленно, как будто вернувшись в кухню готовит каждый ингредиент. Она рассказывает мне, как растапливает масло в микроволновке и поливает им цыплёнка. Затем посыпает его солью и перцем, свежими травами, выращенными на заднем дворе в маленьком горшочке, наполненном удобренной землей. Она объясняет, как её мать кладет цыпленка на противень с луком, морковью и картофелем, сорванными с огорода, затем ставит всё это в духовку на несколько часов, открывая духовку только затем, чтобы полить все соком цыплёнка. Я закрываю глаза, когда она говорит о еде, и пытаюсь представить, как всё это было. В моей голове проносятся смутные образы, но всё остаётся всего лишь словами, поскольку в действительности я понятия не имею, о чём она говорит. И, если честно, кое-что звучит странно. Например, то, что нужно есть кого-то мёртвого.

— Аромат этого жарящегося цыпленка пронизывает весь дом, и ты знаешь, что когда он будет готов, корочка будет коричневой и хрустящей, а мясо будет нежным и сочным.

Когда она говорит это, внутри меня раздается звук, похожий на урчание животного.

— Бог ты мой, — говорю я, резко выпрямляясь.

Бабушка моргает, глядя на меня.

— Это все ещё происходит, — говорю я ей. — Это так смущает! В последний раз такое случилось, когда я общалась с Язей по сети. По счастью, на многих были наушники и не все слышали. А те, кто слышал, подумали, что у меня какой-то странный рингтон.

Бабушка засмеялась.

— Это не смешно. — Я обрываю себя на середине фразы, как будто это может удержать шум, появившийся снова. — С другими такого не происходит. Я знаю. Со мной что-то не так. Я уродка.

— Я не уверена в этом, — говорит она спокойно. — Звучит так, как будто у тебя урчит в животе.

Должно быть, я выгляжу испуганной, так как представляю каких-то паразитов, разгулявшихся у меня в желудке, жаждущих моей крови.

Бабушка кладет руку мне на колено: — Так всегда происходит, когда человек чувствует голод. Наш желудок так реагирует.

— Ради Бога, не говори маме! — я почти кричу. — Она никогда не простит мне.

Бабушка фыркает. — Даже самые лучшие прививки не способны противостоять силе хорошего жареного цыпленка!

— В этом нет никакого смысла, — говорю я ей. — Я даже не знаю, каким должен быть жареный цыпленок.

— Но где-то в глубине твой мозг знает, — говорит бабушка. — И моё описание было настолько сильным, что на мгновение пробудило в тебе едока. В смысле, ну, люди же ели еду сотни тысяч лет до прививок. Это нормальная, естественная реакция, Талия, не стоит её стыдиться.

— Тебе легко так говорить. С тобой же этого не происходит.

— О, ты испытала бы шок, услышав те звуки, которые мы издавали во время еды. — Отрыжка, бульканье и пуканье! — она смеётся. Твой дедушка Гектор мог отрыгнуть своё имя после нескольких бокалов пива.

— Отвратительно, — говорю я.

— Вообще-то, если пукнуть вовремя, это может быть достаточно смешным, — если хочешь знать моё мнение.

Я трясу головой: — О, бабушка.

— В любом случае, Тал, я бы не слишком волновалась по поводу шума, который издаёт твой животик, — говорит она подмигивая. — Я уверена, что это пройдет. — Она смотрит вниз на то, что я связала. — В старые времена мы бы назвали это прихваткой.

— И что вы делали с этим? — спросила я, пытаясь придумать способ применения чему-то столь маленькому.

— Ею пользовались чтобы держать, не обжигаясь, горячий чайник.

— Я постоянно забываю, что еда была горячей, — я примеряю лоскут к своей ладони, затем смеюсь над тем, каким абсурдным кажется бабушке наш мир. — Сейчас я могу использовать это, чтобы держать свой Гизмо.

— Отличная идея! — Моя бабушка как всегда находчивая, забирает у меня лоскут, складывает его пополам. — Добавь сюда ленту и будет идеально.

Слышно как сверху трезвонит основной экран. — Брр, — рычу я. — Наверное мама прислала ещё какие-то виртуальные рассылки. Она думает, что мне нужна новая одежда.

Бабушка хмурится: — А мне нравятся твои короткие юбки и джинсы.

— Естественно они тебе нравятся — они ведь были твоими.

— Когда их носила я, это был обычный стиль фермерских девчонок, но у тебя это чудесный независимый стиль одежды. — Экран звонит снова. — Может быть, это сообщение от твоего папы или друзей, — говорит бабушка. — Ты же знаешь, что ничего не случится, если ты принесёшь свой Гизмо сюда.