Я так размышлял и шел с Жекой по музею, не подозревая, что совсем скоро и загадки стоматолога, и кража покажутся мне обыденными, вроде покупки кефира. Потому что в следующем зале нас ждала настоящая тайна.

Колдовской нож был перевернут. Я отлично помнил, как тетя Света пристроила его на витрине: вбила два гвоздика, загнула кверху и положила нож острием к окну и чуть наискось – рукоятка выше клинка. А сейчас острие смотрело в другую сторону, рукоятка оказалась на нижнем гвоздике, съехала и уперлась в горшок для варки ведьмовского зелья. Если бы не горшок, нож выпал бы из витрины. И это за стеклом, в запертом на все замки музее!

Я, конечно, сразу подумал о тете Свете. Могла она перевесить новый экспонат по-другому? Могла. Только не сейчас и не так. Чтобы добраться до ножа, нужно отвинтить четыре шурупа и снять стекло. Возни довольно много, а ведь тетя была занята с полицейскими. Да и нож по-новому висел не сказать, чтобы красиво. Скорее было похоже на то, что его пытались достать из витрины, подталкивая чем-то через щель за стеклом.

Жека ничего не заметил. Я отвел его в тетину мансарду и оставил прыгать на кровати. А сам нашел в кухонном столе отвертку, вернулся в колдовской зал и повесил нож, как раньше. Потопал, потолкал витрину – нож не шелохнулся. Попробовал дотянуться до него через щель под стеклом – нет, рука не доставала. Зато помело ведьмы стояло с краю, я вынул его и уже помелом столкнул нож с гвоздиков. Как я и думал, рукоятка перевесила; нож соскользнул, перевернулся и застрял, упершись в горшок. Пришлось опять отвинчивать стекло, чтобы положить нож, как надо. Зато теперь я знал, что его пытался свистнуть не призрак старого хозяина – колдуна, а обычный человек. Другое дело, кто и зачем.

Тете Свете я решил ничего не говорить. Хватит ей головной боли из-за вчерашней кражи.

Только я вернулся на кухню и убрал отвертку, как вошла тетя. Я полез в холодильник, чтобы не вызывать лишних вопросов. Пустынный, скажу я тебе, ландшафт открывается в холодильнике женщины-директора. А тетя сразу:

– Ты что тараканишь, голодный? Придется, вам, Алешка, сходить на рынок, а мне пора музей открывать.

Могла бы сказать час назад, а то я уже настроился ехать к ведьмаку, ждал только Зойку.

Тетя Света без моих просьб выкатила велосипед, тот самый «Пежо». Я как увидел это чудо технической мысли, так и остолбенел. В общем, обычный дорожный велик, только сразу видно – старинный. Руль рогатый, главная звездочка вырезана в форме снежинки, пружины под седлом – вроде корабельных канатов, свитые из отдельных проволочек.

– Это подарок одного старичка, участника велопробега Чита – Хабаровск 1938 года, – с гордым видом объявила тетя. – Я собираю экспозицию «Спорт в нашей области», только экспонатов еще мало. Бери пока.

– А старичок не обидится? – спросил я. – Он же отдал велосипед не мне, а музею.

– Нет, ему только приятно будет. Он сам сказал: «Я уже не могу, так пускай твои племянники катаются».

Кажется, о нашем приезде знало полгорода.

Поехали с Жекой на рынок, и тут исторический велик показал характер. Как только я с музейного крыльца вскочил в седло, витые пружины разразились визгом задавленного насмерть щенка. Любую выбоину в асфальте они отмечали пронзительным скрипом. На ровной дороге скрип утихал до стонов, звучавших каждый раз, как я чуть переносил вес, нажимая на педали. А когда асфальт сменился булыжной мостовой, опять включились щенки. Проехав метров десять, мы передавили целую стаю. На нас глазела вся улица. Пришлось слезть и катить музыкальный велосипед руками.

Половину рынка словно перенесли в Забайкалье с московской окраины: пестрые палатки; виноград, апельсины, бананы и киви с заморскими наклейками. Зато вторую половину можно было бы включить в тети-Светин музей и водить по ней экскурсии. Дощатые прилавки под навесами строили еще, наверное, на закрытом в прошлом веке Обозном заводе. Чугунные весы-качели, судя по виду, давно отпраздновали столетний юбилей в компании с ржавыми гирьками. Торговки с обветренными крестьянскими лицами ставили на одну чашку весов гирьки, на другой воздвигали шаткую гору из овощей. Чашки уравновешивались, и тогда торговка щедрым жестом добавляла покупателю лишнюю картофелину или морковку.

Пока я покупал продукты по тети-Светиному списку, Жека отирался рядом с пожилыми торговками, выкладывая им историю своей безвинной ссылки. Дитя жалели и одаривали кто яблочком, кто огурцом, кто маленькой головкой бурятского сыра. Пресечь вымогательство я не смог. Жека отбегал и, пока я с неповоротливым велосипедом добирался до него, успевал обработать еще одну торговку.

Однажды мне удалось достать его пинком, потому что руки были заняты, и на меня закричали со всех сторон. Я уходил как оплеванный. Жека семенил рядом, искательно заглядывая мне в глаза. Он чувствовал, что переборщил. Пакет со съестными доказательствами человеческой доброты оттягивал ему руку и черкал по земле.

– Тебе не стыдно? – спросил я.

– А че? Я не просил, они сами сували.

– Город маленький, – напомнил я, – о нас уже все знают. Завтра станут говорить, что у директора музея племянники ходят попрошайничать.

– Я не просил, – упрямо повторил Жека.

– Просить можно по-разному.

Жека выбросил пакет в урну. Подарки для него ничего не значили, он добивался жалости.

– Достань, – приказал я.

– Вот уж фиг! Там наплевано.

Иногда мне хочется так отделать своего ласкового братца, чтобы память осталась на всю жизнь. Но возьмешь его за плечики, увидишь торчащие ключицы и голубую жилку на шее, и вся злость пропадает. Он правда еще маленький.

Я достал из урны пакет и, смахнув прилипшие окурки, повесил на руль велосипеда.

– Знаешь про пастушонка, который кричал: «Волки!»?

– Ага, всех наколол, – с гордостью за пастушонка ответил Жека.

– А потом, когда волки вправду напали, никто не прибежал к нему на помощь.

Жека насторожился:

– Ну и что?

– А то! Вот заболеешь или потеряешься и будешь ныть. А люди привыкнут, что ты обманщик, и никто тебя не пожалеет.

– Людей много, а я один. Кто-нибудь пожалеет, – резонно возразил Жека.

Я не знал, что сказать, и отвесил ему подзатыльник.

На крыльце музея ждала Зойка с двумя великами, для себя и для Жеки.

– Погнали, – сказала она, – со Светланой Владимировной я за вас договорилась. Продукты бери с собой. Сегодня заночуете у дядь Тимоши, а там – как лечение пойдет. Некоторые у него по неделе живут.

И Зойка с решительным видом взялась за руль велосипеда.

– Ты куда? – удивился я. – Нам же вещи надо взять.

– Поехали! – заторопилась Зойка. – Какие тебе вещи! Если вечером будет холодно, дадим вам по ватнику.

– И чистые носки дадите? – не слушая Зойку, я прислонил велосипед к стене и пошел собираться.

Музей уже открыли для посетителей. Я вошел под звон дверного колокольчика и попал в супермаркет начала двадцатого века. Подпускать народ к товарам тогда опасались – все добро выставляли на полках за прилавками. Зато чего там только не было! И керосиновые лампы, и связки баранок, и дамские сапожки на пуговках. Похоже, если не было чего-то, значит, это просто не изобрели к тому времени. Автомобиль вот изобрели, и пожалуйста: «Рено», «Даймлер», «Бенц», еще не ставший «Мерседесом». Хит сезона – «Пузырев-А 28–40» с шестилитровым движком (слышал о такой марке? Вот и я нет). Весь автосалон занимал витринку чуть больше развернутой газеты, но фотки на рекламках были четкие; технические данные, сроки доставки – все как в интернет-магазинах. «Пузырева» обещали подогнать через неделю – мы в Москве дольше ждали машину.

За прилавком с билетами и сувенирами молодая женщина вязала крохотный розовый ботиночек. Наверное, Таня-экскурсовод – тетя Света о ней говорила.