– Будешь жить в семье – сможешь заниматься тем, к чему лежит душа. Сама ведь знаешь – у нас только хор и лепка, а педагога по ритмике нет, – убеждала Зою заведующая.

Зоя и сама колебалась. Претенденты в родители были внимательны, обходительны, предупредительны. Приходили каждую неделю, приносили игрушки, конфеты, книги, интересовались школьной жизнью. Как-то Игорь Леонидович помог с задачей по математике, а Тамара Петровна выбрала стихотворение для литературного конкурса и долго репетировала с Зоей «правильную интонацию». Зоя, как любой ребенок, потихоньку оттаивала. Сама не заметила, как начала ждать этих визитов, а потом не хотела, чтобы они заканчивались, и считала дни от встречи до встречи, а затем уж мечтала, чтобы встречи никогда не кончались. И тогда Инга Константиновна сказала:

– По-моему, ты готова.

Уходила торопливо, боясь оглянуться. Знала – за окном второго этажа стоит закадычная подруга Сашка и обливается слезами. Так зачем Зое оборачиваться? Чтобы показывать Сашке свое сияющее лицо? Папа нес Зоин чемоданчик с нехитрыми пожитками, мама крепко держала девочку за руку, а сама она скакала между родителями вприпрыжку и сыпала вопросами:

– А я смогу пойти на танцы?

– А собаку мы заведем?

– А в цирк когда пойдем? Мои родители очень любили цирк. Ой… То есть мои настоящие родители. Ой… То есть… старые. Хотя не старые, а ну вы поняли. А вам цирк нравится?

– А когда можно будет Сашку в гости позвать? Она уже спит и видит, как ко мне заявится. Уж очень ей охота мою отдельную комнату посмотреть. Это я привычная. У меня ведь была уже отдельная комната. Одна у меня, другая у Митяя, а третья у родителей. Ой… То есть у мамы с папой. Ой… Ну вы поняли.

И на все ее беспечные вопросы и заявления новый папа отвечал лишь коротким и непонятным «хм». Зойка восприняла это как знак безусловного согласия, но на деле все оказалось совсем не так. Собак, и тем более кошек, держат «одни засранцы. От зверей столько грязи, что век не отмоешься. А еще аллергия, глисты, чесотка и токсоплазмоз!»

– Что? – Последнее слово Зойке было непонятно.

– Болезнь жуткая.

Болеть, да еще и жутко, конечно, не хотелось, но дети, выгуливающие собак и гладящие кошек, выглядели вполне здоровыми. Зойка им молча завидовала, родители не признавали дома даже рыбок. Впрочем, не только дома. В цирке страшно воняло, а клоуны «демонстрировали дурацкие интермедии». Зойка решила, что последнее – это что-то совсем неприличное. И хотя из своей прошлой жизни ничего такого о цирке не помнила, но и туда проситься перестала. В зоопарке тоже «было нечего делать», с Сашкой «следовало прекратить якшаться», а танцы было «необходимо срочно выкинуть из головы».

– Танцуют одни проститутки, – уверенно заявила мама.

Значение этого слова Зойке объяснять не потребовалось. Угроза была страшная и подействовала. Но можно не ходить на занятия, труднее перестать о них грезить. Тем более когда каждый день ходишь из школы мимо танцевального зала, а там за стеклом твои ровесницы выписывают такие пируэты, что ты встаешь как вкопанная и стоишь битый час, позабыв обо всем на свете. А куда торопиться? Слушать отповеди?

– Отсутствие пунктуальности говорит о полнейшей безответственности человека перед другими индивидуумами и перед обществом. – Папа назидательно поднимал указательный палец. – Сегодня ты не пришла вовремя к назначенному часу, а завтра твое опоздание может вылиться во вселенскую катастрофу.

– Теперь лишние полчаса будешь сидеть за уроками, – вступала монотонным голосом мама. – И что нам теперь останется на прогулку?

А хоть бы и ничего не осталось. Зойка ненавидела эти прогулки. Ни пробежаться, ни повизжать, ни на качелях покататься, ни с горки съехать. Чинно ходить по дорожке под ручку с родителями, а иначе грязная одежда, простуда или, того хуже, травма. После прогулки шли ужинать: котлетки паровые, такие же овощи. На гарнир гречка, опять гречка и снова гречка.

– Питание должно быть здоровым, – провозглашала мама.

– Но ведь вкусным оно тоже может быть, – робко пищала Зойка.

– Хочешь сказать, я невкусно готовлю? – хмурилась мама.

Зойка хотела, но не говорила. По правде, даже в столовке детского дома кормили гораздо лучше. Зойка бы душу отдала за щедро политые маслом макароны или булочку с маком. А компот! Какой, оказывается, вкусный был там компот. Родители не признавали ничего, кроме воды. В исключительных случаях травяной чай в качестве успокаивающего.

– Все остальное портит цвет лица и поднимает сахар крови, – изрекал папа.

А Зойка вспоминала прошлое. Ее настоящие родители так не считали. Она помнила, как папа по выходным пританцовывал возле плиты, на которой в турке дымился свежесваренный кофе. Она помнила его ароматный запах и заспанное, но счастливое лицо мамы, когда ей приносили чашку «этой отравы» в постель. И цвет лица у мамы, кстати, всегда был прекрасным. Во всяком случае, гораздо лучше, чем у Тамары Петровны.

Скучная пошла жизнь у Зойки. Сиди дома да уроки учи.

– Я уже все выучила.

– Почитай книгу.

Читать Зойка любила. Любила веселые книжки про приключения своих ровесников или сказки, но такую литературу в новом доме не признавали.

– Сказки – это абсолютное зло, заставляющее человека верить в иллюзию и ждать чуда.

– А разве плохо ждать чуда?

– Конечно! Нет ничего хуже несбывшейся надежды. Все хотят быть Золушками и Прекрасными принцами, а желать надо реальных вещей. Витание в облаках никогда до добра не доводило.

Зойка не перечила, думала только: «А мама всегда говорила, что папа – ее Прекрасный принц».

Читать ей предлагалось газеты, поэзию и научно-популярную литературу. Позволялось также интересоваться историей. Зойка, возможно, и заинтересовалась бы, если бы о подвигах Александра Македонского или о философии Конфуция прочитала в книгах, предназначенных для ее возраста, но текст, написанный сухим научным языком, наводил на ребенка понятную тоску. Тосковала Зойка и над стихами Цветаевой, Пастернака и Блока. А кто не затоскует в десять-то лет.

Девочка уныло вспоминала вечера в детдоме. Можно было смотреть телик, или играть в настольные игры (этого родители тоже не признавали, считали, что «любая игра развивает азарт и к добру не приводит»), или зачитываться историями Носова и Драгунского, или просто болтать с подружкой.

Единственным развлечением в новой семье были походы в консерваторию. Хотя и это больше походило на рутину. Непременно каждую пятницу, вне зависимости от репертуара. Папа надевал один и тот же костюм, мама одно и то же черное платье с кружевным воротничком, Зойке вплетали в косы ненавистные белые банты (все девчонки давно с резинками ходят, одна она с ленточками, как какой-то урод) и отправлялись «питаться искусством». Папа кивал в такт музыке, мама сидела с блаженной улыбкой, Зойка всеми силами пыталась не заснуть. Она знала, что «интеллигентные люди обязаны восхищаться классической музыкой и ценить ее». Но знать – не значит любить. Любят сразу, искренне, с первого взгляда.

– Вкус можно развить, – вздыхала мама, глядя на потяжелевшие Зойкины веки. Но ничего не получалось.

– Не знаю, что с ней делать! – всплеснула руками мама, когда Зойка всхрапнула на очередном концерте.

– А что тут сделаешь? – горько усмехнулся папа. – Детдом.

Зойке было и стыдно, и неприятно, и обидно. Она не оправдывала ожиданий, она не подходила. А еще она никак не могла заставить себя полюбить этих странных людей. Вот прямо как классическую музыку, которая казалась ей чужой и далекой. И также они. Будто вылеплены из другого теста. И зачем им только понадобилась она – Зойка? Однажды набралась храбрости и спросила. А в ответ:

– Я и сама теперь не знаю, – призналась мама. – Как-то так вышло.

– Да уж, – надул и без того толстые губы папа.

Зойку не любили, не хотели, не принимали. Сдать назад не позволяла проклятая интеллигентность, приласкать – природная сухость, а полюбить… А никто и не обязан любить чужого ребенка, если не считает его своим. Зойка своей не стала. Ее не прогоняли, ей не грубили, ее не наказывали. Ее терпели. Терпели с трудом и кислым выражением лица. А Зойка терпеть устала. Она ушла первой.