– Не могу, Зоинька, не могу.

– Ниночка, но я прошу тебя!

– Зой, хватит верещать! Сказано тебе, не могу!

– Зоя! – Инга Константиновна положила свою руку на плечо девочке и сжала его с сочувствием. – Нина сейчас не может, но если у нее поменяются обстоятельства, то она сразу тебя заберет, правда, Нина? – спросила с нажимом заведующая.

– Ну это само собой, – тетка беспечно пожала плечами, – коли поменяются, так я прямиком разбегусь и заберу племяшку.

– Вот и договорились, – с металлом в голосе произнесла Инга Константиновна. – А сейчас, Зоинька, твоей тете пора идти.

– Ниночка, – Зоя рванулась и вцепилась в красивые теткины ноги.

– Что ты, дуреха, чулки порвешь!

– Не бросай меня, ладно? Ты только приходи, обещаешь?

– Да приду, приду, пусти, окаянная!

Нина пришла потом один раз, принесла Зойке пряник и сообщение о смерти бабушки. Посидела минут пять, покачала своими красивыми ногами, посверкала белозубой улыбкой и была такова. Зойка потом еще долго рассказывала, что скоро придет ее тетка и заберет к себе жить, пока одна не слишком сердобольная нянечка не осадила ее:

– Не придет твоя тетка. Сдалась ты ей, проститутке! Она хату заимела приличную клиентов водить – и рада. Еще и без квартиры тебя, девка, оставит, помяни мое слово.

– Саш, а кто такая проститутка? – шепотом спросила Зойка подружку ночью в спальне.

– Не знаю, но мне помнится, так папка мамку называл, перед тем как стукнуть.

– Что-то плохое, наверное.

– Да уж точно не хорошее. Надо у старших спросить.

Старшие быстро разъяснили Зойке, что к чему. Девочка решила уточнить и другие неясности:

– А почему она меня без квартиры оставить может?

– Квартира родительская по документам твоя, а по закону тетка, наверное, твой опекун до восемнадцати, а значит, может какую-нибудь сделку провернуть и тебя не спросить.

– Так не положено ведь. – Реплика кого-то из старших.

– А кого это останавливало, когда речь о трешке идет. Там подмазал, тут подъехал. Тем более она, если что, и натурой оплатить может. – И старшие звонко и зло расхохотались. Смех над несправедливостью жизни. Отчаянный смех, больной и справедливый. Ведь как говорили, так и вышло. Нет ничего у Зойки. Ни кола, ни двора, ни управы на беззаконие.

Так Зойку предали в первый раз. Если бы в последний.

– Вот наша Зоя. – Инга Константиновна крепко держит Зоину ладошку, потом неожиданно отпускает и легонько подталкивает девочку к паре сидящих в кабинете людей.

– Здравствуй. – Немолодая женщина кивает Зое и заметно смущается. Она все время теребит ремешок сумки и смешно ерзает на стуле. Женщина почему-то кажется Зое несимпатичной. Ее тонкие губы сжаты в узкую линию, взгляд бегает по кабинету. Лоб наморщен. И вся она какая-то напряженная, зажатая, неестественная.

– Зоя. Хм. – Это хмыкает сидящий в кресле мужчина, которого до этого Зойка даже и не заметила. Странно. Ведь мужчина большой. Он с трудом помещается в кресле, просто тонет в нем. Ему неудобно, и лицо его выражает страдание.

– Зоя, значит. – Мужчина кривится и поворачивает голову к тонкогубой особе: – Как тебе Мила?

– Ты имеешь в виду Людочка? Да, по-моему, ей подойдет.

– Извините, – Инга Константиновна снова оказывается рядом с воспитанницей, – кажется, мы с вами не обсуждали возможность перемены имени. Это восьмилетний человек, а не восьмимесячный младенец.

– Имена и в двадцать меняют, – еще больше надувается мужчина.

– Да, но по собственному желанию, – настаивает заведующая.

– Инга Константиновна, дорогая, – стул скрипит, а дама елейно улыбается, – никто не будет ничего предпринимать против Зоиной воли.

– Я надеюсь. Зоя, это Тамара Петровна и Игорь Леонидович. Они хотят с тобой познакомиться, поговорить. Может быть, на улице? Там погода хорошая.

Зое помогают одеться, и она выходит с парой незнакомцев в сад. Усаживаются на скамейку, неловко молчат. Тонкие губы разжимаются и произносят в воздух:

– Весна.

– Да, – пыхтит дядька, занимающий полскамейки.

– Ты любишь весну? – спрашивают Зою.

– Нет! – Ответ звучит слишком резко.

– Почему? Такое замечательное время. Природа оживает, птички поют. А Восьмое марта? Такой чудесный праздник! Столько цветов. Ты не любишь цветы?

– Нет! – Зойка вскакивает и убегает в корпус. Она не желает больше видеть этих людей никогда. Мама, папа и Митяй разбились Восьмого марта. Они ехали в кафе.

– Мимозы! – закричала мама, показывая рукой на рыночек справа. Папа слишком резко выкрутил руль, машина дернулась вправо, скользнула на лед, закружилась и вылетела на встречную полосу.

Зоя ненавидит цветы. А от мимозы ее тошнит. И от этой парочки теперь тоже тошнить будет. Однако через несколько дней Тамара Петровна и Игорь Леонидович появляются снова. Они чувствуют себя виноватыми перед крошкой и теперь желают во что бы то ни стало «наладить отношения». Встреча проходит немного лучше. Они интересуются Зойкиной учебой, спрашивают о друзьях и жизни в детдоме. Зойка не слишком охотно, но отвечает. На прощание получает пушистого зайца и обещание скоро увидеться.

– Как тебе новые родители? – интересуются вечером девчонки.

– Кто? – Зойка не понимает. Разве родителей может быть много?

– Ну, эти, которые к тебе приходят. Они же тебя забрать хотят.

– С чего это вы взяли?

– А чего они ходят? Ясное дело, дочку хотят получить. У самих не получается, вот и берут государственных.

– Меня же тетка опекает.

– Я тебя умоляю. Твоя тетка давно уже свою выгоду получила и отказ состряпала. А если раньше не состряпала, так теперь попросили.

– Зачем еще?

– Затем, что ты – идеальный вариант для усыновления.

– Почему?

– Благополучная. Дитя нормальных родителей. Не алкашей, не наркоманов, не ворюг. На тебя очередь, наверное, стоит.

– Скажете тоже. Не пойду я к ним.

– Ну и дура. Такой шанс, а ты нос воротишь! Не ерепенилась бы, присмотрелась.

И Зойка начала присматриваться. А что? Нормальные, в общем, люди. Не хуже других. Не слишком приятные внешне, но Инга Константиновна правильно сказала, что с лица воду не пить. Заведующая и намеками, и увещеваниями, и прямым текстом уверяла Зою в том, что «от такого счастья отказываться нельзя».

– Второго шанса может и не быть, Зоя. А в семье все лучше, чем в детдоме.

– Мне и здесь неплохо. – Зоя не лукавила. Никаких ужасов, которые она себе навыдумывала в первые дни, не случилось. То ли коллектив был хороший, как учителей, так и воспитанников, то ли времена изменились и казенные учреждения начали приобретать человеческие лица, то ли просто повезло. Во всяком случае, жаловаться было особо не на что. К Зое все хорошо относились, появилось и несколько более близких подруг, с которыми можно было и посекретничать по ночам, и похохотать, и даже поделиться последней конфетой.

Кормили в детдоме хорошо, сытно, но сладости, конечно, перепадали редко. Не потому, что дорого, – не полезно. А некоторых ребят все-таки навещали родственники, и они не прятали гостинцы в тумбочку, а щедро делились с друзьями, к которым никто не приезжал. Зойке нравились будни детского дома: тихие, размеренные, уравновешенные. Некоторая суета по утрам, когда старшие собираются в школу, а младшие вьются под ногами, сменялась дневной маетой (школьники сидят за учебниками, малыши лепят, рисуют, читают), а потом и вечерней приятцей: хочешь – телик смотри, хочешь – в книжку гляди, хочешь – болтай, хочешь – играй. А Зоя любила танцевать. Включали на пару с подругой в спальне старенький магнитофон и ломались под попсу.

– Эх, Зойка, тебе бы в кружок какой-нибудь, вот талант бы расцвел, – сокрушались нянечки, глядя на Зоины кривляния.

Они не льстили. Девочка на самом деле была очень музыкальна и обладала отменной зрительной памятью. Она легко повторяла движения, увиденные в клипах, и делала это настолько уверенно и пластично, что человек несведущий мог с легкостью подумать, что перед ним девочка, что занимается танцами не один год. О Зоином увлечении знали все. Его и использовали в качестве аргумента.