– Заберите меня обратно, – попросила Ингу Константиновну и зарыдала громко, истошно, открыто. И такое наступило облегчение, такая благодать. Все два года своей приемной жизни Зойка плакала часто, но тихо, в подушку, чтобы только не услышали, не пришли, не стали отчитывать, закатывать глаза и поднимать вверх пальцы и вздыхать понимающе: «Детдом».

Назад Зойку оформили без проволочек. Новые родители навсегда исчезли из ее жизни так же внезапно, как и появились. И никаких слов на прощание, и никаких просьб о прощении. Ошиблись люди. Бывает. А ребенок? Ну, что ребенок – переживет как-нибудь.

Зойка скорее радовалась, чем грустила. Жизнь снова наполнилась красками: вкусным обедом, смехом друзей, играми, представлениями, мечтами. А главная даже сбылась. Заведующая всегда испытывала к Зойке особое расположение, и желание девочки заниматься танцами не оставило ее равнодушной.

– Рядом открылась студия, там согласны тебя посмотреть. Если обнаружат задатки, будут заниматься бесплатно.

Задатки обнаружили сразу. Еще через полгода сказали, что речь идет о безусловном таланте, а через год отправили на областной конкурс.

– Девочку надо ставить в пару, – безапелляционно заявила руководитель студии после Зойкиной уверенной победы в сольной номинации. – С ее уровнем можно дойти до вершин.

А где ее найти, эту пару? Обеспеченные и родителями, и деньгами за партнера бьются. Они в дефиците: редкий, почти вымирающий вид. Девочек, желающих танцевать, гораздо больше, чем мальчиков. А последних с желанием да с талантом – по пальцам пересчитать. Их всех до Зойки разобрали и держат. И будь она хоть сто раз перспективнее, найти того, кто согласится уйти от партнерши, родители которой оплачивают костюмы, тренировки и конкурсные взносы, практически невозможно. Ведь придется принять все расходы на себя. С сироты-то взять нечего.

Но Инга Константиновна обещала что-нибудь придумать, и Зойка поверила, что у заведующей получится. У той всегда все получалось. Впрочем, сильно о партнере она не мечтала. Ей было достаточно репетиций, стука каблучков по паркету, легкого кружения и чувства ритма. Зойка жила сегодняшним днем и тихо радовалась тому, что в ее жизни кроме детдома появилось что-то еще. И это были не только танцы…

Зойка с трудом отползла от батареи. Теперь все тело горело. Жаром сводило каждый мускул. Она облизала пересохшие губы и, оперевшись на кушетку, подняла на нее свое измотанное тельце. Непослушными руками собрала разбросанные вещи. Кое-как натянула на себя видавшие виды штаны и растянутый свитер, нахлобучила шапку с оторванным помпоном, завернулась в огромную куртку (спасибо дядьке, что подвозил ее два месяца назад и не заметил, что вместе с пассажиркой сделал ноги и его новенький пуховик).

Зойка встала на ноги и поморщилась. Надо как-то добраться до двери. Ее мутило. Казалось, сделает шаг и рухнет. Но нет – устояла. Еще один – и снова стоит. Пожалуй, в таком темпе можно передвигаться. Последнее усилие – обувка. Хорошо, что валенки. Никаких тебе молний, шнурков, липучек. И тепло опять же, хоть и до первой ямы. Валенки валенками, да мокнут без галош. Зойка, пополневшая в своем одеянии размера на три, шаркая валенками, вернулась к кушетке и неловко подхватила лежащий там сверток. Посмотрела на него без особого интереса, повертела перед собой, раздумывая, как бы примостить поудобнее. Наконец прислонила к левому плечу, прочно обхватив правой рукой. С сомнением оценила поклажу, стянула с кушетки старое покрывало, обернула сверток от греха подальше. Замерзнет еще.

До дороги было всего ничего – метров сто. Но Зойке и они казались огромным расстоянием. Она не дошла – доковыляла и вытянула дрожащую руку. Кому вытягивать? Много ли бомбил в три часа ночи, да еще и на задворках города. Но повезло.

Минут через десять вдалеке показались тусклые фары. Старенькие «Жигули» остановились возле девушки, едва не обдав ее густой дорожной жижей. Зойка только и смогла, что прислониться лбом к стеклу. Водитель замахал руками, начал что-то орать из-за стекла. Ясное дело – решил, что обдолбанная. Но дать по газам побоялся. Еще упадет на дорогу, а там переедет кто-нибудь. Неохота грех на душу брать. Вышел из машины, подскочил к Зойке.

– Мать твою… – но осекся, увидев сверток. Открыл заднюю дверь, усадил в машину. – На Садовую тебе?

Зойка только плечами пожала. Ей-то откуда знать. Дядька вроде понятливый попался. Отвезет куда надо. А где это самое «надо» – на Садовой или на Лесной – разницы нет.

– Родители твои где? – стал допытываться водитель. Зойке с заднего сиденья было не разглядеть, любопытничает или переживает. А не все ли равно. Отозвалась:

– Померли.

– Извини. А другие родственники или опекуны там какие имеются?

– Все переимелись, – осклабилась Зойка и прикрыла глаза. Как ни старалась, снова провалиться в забытье не получалось. Такая короткая и уже казавшаяся нескончаемой жизнь мелькала перед глазами, как фонари за окнами «жигуленка».

Инга Константиновна Зойку всегда выделяла среди воспитанников, а уж после неудавшегося усыновления и вовсе стала проявлять особенную заботу. Глядя на Зойку, заведующая как нельзя лучше ощущала несправедливость жизни и постоянно думала о том, что «этой не место в детдоме». Конечно, никто из детей не заслуживает сиротской жизни, общих игрушек и слова «мама», звучащего только в песенках и стихах. Но все же одним детдомовская судьба оказалась предопределена по рождению. Родители алкоголики, наркоманы, преступники. В общем, гены, которые обмануть сложно. А тут все должно было сложиться по-другому. Судьба – злодейка, иначе и не скажешь. И за что она выбрала эту девочку? И умненькая, и симпатичная, и музыкальная. Танцует вон как хорошо. По возможности Инга Константиновна сама провожала Зойку на занятия и возила на конкурсы. Обычно детдомовская ребятня обходилась без провожатых. Зойке было неловко.

– Что тут идти, всего-то за угол завернуть, – бухтела девочка, но ей было приятно. Инга Константиновна Зойке нравилась. Нравилась всем: тихим голосом, величавой статью, проницательным взглядом из-под густых ресниц, которым прожигала провинившегося воспитанника. И ведь ни крика, ни слова упрека, один только взгляд, а боялись его, трепетали перед ним, как перед самым страшным наказанием. А еще Зойке нравилось, как вдруг такая умная, уверенная в себе заведующая неожиданно терялась и начинала оправдываться перед Зойкой:

– Да мне все одно по пути. Чего поодиночке топать, когда можно вдвоем?

И Зойка соглашалась. Соглашалась с удовольствием. Она любила эти прогулки. Пусть и короткие, пусть до угла, а сколько всего сказанного: и о хорошем кино, и о поэзии, и о будущем непременно светлом, и о танцах, и о книгах. А несказанного еще больше.

А однажды Зойкины занятия перенесли на воскресенье. Выйдя из класса, она увидела заведующую.

– Шла мимо из магазина, решила тебя навестить. Знаешь, дружок, пойдем-ка ко мне в гости. У меня сегодня щи.

Щи Зойка терпеть не могла, но перед приглашением не устояла. Да и как можно. Только пискнула нерешительно:

– А не помешаю?

Мешать было некому. Жила Инга Константиновна одна. Квартира однокомнатная, но большая и уютная. Кухня метров пятнадцать с объемным холодильником, деревянной мебелью и чудными цветными баночками и бутылочками с навеки засунутыми в них яркими, радующими глаз овощами. В комнате, похожей на танцзал, кожаная мебель, японский телевизор, книжный шкаф, уставленный собраниями сочинений, и буфет с непременным чешским хрусталем. Ванная уставлена тюбиками, флаконами и склянками. Одни тапочки, один халат. На полке в гостиной только одна фотография. Со снимка приветливо улыбались пожилые мужчина и женщина.

– Родители, – пояснила хозяйка квартиры, заметив Зойкин интерес. – Папа был директором школы, мама – учитель музыки. Так что моя судьба оказалась предопределена.

– Почему?

– Повторяю родительскую профессию.