К счастью, до начала учебного года по-прежнему оставалось больше двух месяцев, и ей не нужно было волноваться о том, чтобы заводить друзей. Обитатели Линден-стрит казались такими же древними, как и их дома. У них даже молодых деревьев в садах не было. Не считая цветов, жуков и нескольких пар носков, Олив была, пожалуй, младше всех и всего на целой улице.

Бродя по огромному каменному дому, девочка переходила из комнаты в комнату и разглядывала картины. К этому времени она уже проверила все до одной рамы, каждую подергала и потянула, но ни танцующие девушки, ни развалины замков, ни вазы со странными фруктами со стен сниматься не желали. Все держались крепко, словно их суперклеем намазали. Она даже попыталась сковырнуть изображение романтичной французской парочки со стены в гостиной ножом для масла. Результат появился в виде здоровой царапины на обоях. Впрочем, ей повезло – мистер и миссис Данвуди ничего не заметили.

Она исследовала все спальни наверху. Помимо ее собственной и родительской, их было еще пять. Миссис Данвуди называла эти комнаты «гостевыми», хотя у них еще ни разу в жизни никто не останавливался на ночь. Олив нравилось представлять себе, что все комнаты уже заняты. В каждой из них жили гости, просто их вечно не было у себя, когда Олив заходила. Эта мысль, казалось, придавала всему вокруг больше уюта.

Первая комната, расположенная в передней части дома, была оклеена обоями с розовыми розами на еще более розовом фоне. Там пахло нафталином и почти неслышной старой цветочной отдушкой. В углу стоял пыльный платяной шкаф, в котором остались чьи-то тапочки и халат. В этой комнате висела очень большая картина, на которой был изображен древний город где-нибудь в Италии или Греции: разваливающиеся колонны и полуобрушенные стены, а на переднем плане возвышалась огромная каменная арка, украшенная скульптурами суроволицых воинов размером раза в четыре больше обычного человека. Здания время не пощадило, но арка казалась все такой же прочной и нетронутой разрушением, какой, наверное, была, когда ее только установили. Олив вгляделась в тенистую глубину проема. Вдали в сужающемся пятне света виднелись крошечные белые дома.

В следующей комнате все было темно-синее и мрачное; там стояла старая вешалка для шляп и комод, полный носовых платков, ложек для обуви и другого бесполезного хлама. В синей комнате тоже висела картина – на ней была нарисована бальная зала с оркестром и танцующими, одетыми в старомодную одежду парами. И дамы, и кавалеры выглядели важным и элегантными и, кажется, не получали от мероприятия ни малейшего удовольствия.

Третья спальня нравилась Олив больше всего. Нежно-лиловые обои и кружевные занавески придавали ей вид изысканный и в то же время уютно-старушечий. В остальных гостевых комнатах пахло пылью и старостью, а здесь словно еще совсем недавно кто-то жил. В воздухе висел едва ощутимый аромат ландыша и сирени.

В лиловой комнате стоял тот самый комод, полный старомодных безделушек, который Олив обнаружила первым. Девочке нравилось примерять перчатки и втыкать черепаховые гребни в свои короткие прямые волосы. Очки так и лежали здесь же в своем обитом шелком футляре.

Над комодом висел портрет. На нем была изображена молодая женщина – точнее, голова и плечи молодой женщины – в мягких пастельных тонах. Ее темные волосы были забраны гребнями по бокам, уши украшали небольшие жемчужные сережки, на шее висела длинная нитка жемчуга. По мнению Олив, женщина была красивая – как актрисы в старых черно-белых фильмах, которые показывают по телевизору воскресными вечерами. У нее были большие темные глаза и крошечный рот с чуть приподнятыми в улыбке уголками.

Как-то раз Олив надела на левую руку розовую перчатку, а на правую – голубую, повязала на шею три шарфа и сунула в волосы все гребни, какие только нашла, и тут случилось кое-что странное. Она вынула из футляра очки. Они были на длинной цепочке с бусинками, из тех, что носят библиотекарши. Олив надела цепочку на шею, приложила очки к лицу, и тут портрет ей подмигнул.

Девочка сняла очки и всмотрелась в картину. Темноволосая женщина глядела куда-то влево и улыбалась своей недвижной улыбкой. Олив потерла глаза. Потом снова надела очки. Женщина с картины вновь подмигнула, и на этот раз ее улыбка стала чуточку шире.

Олив ждала, затаив дыхание. Прошло несколько минут, но портрет не двигался. Тогда ей пришло в голову, что она, наверное, чересчур часто ударяется об угол над ванной. Засунув перчатки и шарфы обратно в ящик, девочка поспешно выбежала из комнаты. Очки так и остались болтаться у нее на шее.

Однажды Олив подарили книгу головоломок со спрятанными на страницах тайными сообщениями. Для того чтобы найти их, нужно было приложить к странице полоску прозрачного красного пластика, и слова «волшебным образом» проявлялись. Сообщения выходили бессмысленные, из разряда: «Куда вместе полетят отдыхать овца и корова? На Бе-е-ерму-у-уды». В конце концов Олив использовала эту книжку как сырье для какой-то бумажной поделки. Но воспоминание о кусочке красного пластика подало ей идею.

Выйдя в коридор, девочка направилась к картине, на которой был нарисован ночной лес, и, прищурясь, вгляделась в залитую лунным светом тропу. Как и всегда, ее пронзило ощущение, что в темноте что-то скрывается – что-то могущественное и злобное. Потом она надела очки и медленно наклонилась к картине, все ближе и ближе, уже едва не касаясь носом полотна.

Вот. Она и тогда была уверена, что видела! И вот опять: на тропе среди теней металась белая фигурка. На глазах у Олив она споткнулась о корень и поползла, а потом оглянулась через плечо. Крошечное испуганное лицо, длинная белая ночная рубашка и расцарапанная коленка… Фигурка поднялась и, хромая, заковыляла прочь. Олив наклонилась еще ближе, не сводя глаз с мечущегося силуэта, и вдруг ощутила, как ветер из темного леса овевает ее лицо и волосы. Полотно словно превратилось в желе, в котором почти утонула ее голова…

Олив резко отпрянула от картины и потерла нос. Он был чистый – никаких следов того, что она только что сунула его в миску с желе. Боязливо, как гладят животное, которое может укусить, девочка протянула пальцы к картине. Рука прошла сквозь нее почти так же легко, как если бы это было открытое окно. Внутри у Олив все защекотало от любопытства.

Стянув очки с носа, она слетела по лестнице и понеслась в библиотеку, где сидел за компьютером мистер Данвуди, который, казалось, заметил дочь только тогда, когда Олив с шумом бухнулась на ковер рядом с ним.

– Пап, – начала она, – если бы ты хотел попробовать что-то, но не знал, получится ли, и не знал, стоит ли пробовать, что бы ты сделал?

Ее отец неторопливо покрутился туда-сюда в рабочем кресле.

– Могу я предположить, что речь на самом деле идет не обо мне?

– Ну… да.

– Что ж… – Мистер Данвуди откинулся на спинку кресла. – Я бы сказал… Погоди-ка. – Он снова выпрямился. – Это никак не касается электричества?

– Нет.

– Химикатов?

– Нет.

– Плохого обращения с собой или кем-то еще?

Олив помедлила.

– Да вроде нет.

– Тогда ладно. – Мистер Данвуди снова с удовлетворенным видом расслабился в кресле. – Тогда я бы сказал: проверь свою гипотезу.

– Гипотезу?

– Да. Проведи холостое тестирование. – Видя озадаченность на лице Олив, мистер Данвуди продолжил: – Вид эксперимента, при котором потенциальные последствия неудачи осознанно нейтрализованы.

Олив моргнула.

– Что?

– Это значит, – вновь заговорил ее отец, но гораздо медленнее, – попробуй так, чтобы, если у тебя не получится, никому от этого ничего не было.

– А-а-а. – Олив поднялась. – Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – сказал мистер Данвуди, снова уставившись в экран компьютера.

Девочка замаршировала обратно вверх по лестнице, повторяя в такт: «Проверь свою гипотезу. Проверь свою гипотезу. Проверь свою гипотезу».