Уже через несколько секунд она стояла у лестницы в подвал, держа один фонарь в руке и еще один – в кармане, на всякий случай. Сделала последний, чуть дрожащий глубокий вдох. Нельзя было позволять страху отвлечь себя. На это просто не было времени. С каждым шагом вниз по ступенькам воздух становился холоднее и плотнее, словно она спускалась в темное замерзшее озеро. Девочка не собиралась включать свет, надеясь, что сможет как можно дольше не привлекать внимания Леопольда – она была уверена, что он по-прежнему сидит там, огромный и черный, сливаясь с густыми тенями подвала.

Олив спустилась и пошла вперед, вытянув руки в темноту в поисках стены. Подушечки пальцев скользнули по камням. Девочка опустилась на колени и осторожно повела по ним всей ладонью, добравшись так до угла, потом повернулась и повела по следующей стене – вниз и вверх, докуда могла дотянуться.

Камни были почти такие ледяные, как если бы их держали в холодильнике, и кладка казалась бессистемной – друг на друге громоздились булыжники самых разных размеров. Она попыталась потолкать, но стены оказались крепкими. Не было ни трещин, ни шатких камней, которые можно было бы вытащить. Олив медленно провела рукой по длинной дуге. Вот. Что-то попалось. Впадина в поверхности камня – а потом еще одна, и еще; то тонкие зарубки, то тупые выбоины, будто что-то стерлось. Она включила фонарик.

В маленьком белом пятнышке света на серой стене виднелась буква. Нечеткая, слегка потертая по краям от времени, но она определенно была там, самая что ни на есть настоящая. Олив провела пальцем по вырезанным в камне перекладинам. Это была буква «М».

Стряхнув с пальцев липкий кусочек старой паутины, она изучила соседние камни. Справа, ближе к углу подвала, ей попалось на глаза еще что-то, похожее на высечку. Для того чтобы хорошенько разглядеть резьбу, ей пришлось скрючиться и едва ли не лечь на живот. Но это была не буква. Это был рисунок. Олив стерла полоску грязи, приблизила фонарь и хорошенько вгляделась. На пятнистом сером камне были вырезаны очертания черепа. Его пустые глаза глядели на Олив в ответ.

У нее затряслись руки. Какое-то странное ощущение, будто разряд статического электричества, пробежало по спине и собралось в животе. Девочка на четвереньках поползла вдоль стены, разглядывая камни, и наконец оказалась за углом стиральной машины. Да, в этом углу нашлись еще высечки. Неровные зазубрины кругов и завитушек, которые, возможно, когда-то были буквами, аркой огибали крошечное изображение ивы с полустертыми от старости ветвями. На соседней стене Олив нашла еще одну букву «М». К этой примыкали маленькие «а» и «к». Остаток слова стерся без следа, но Олив и так понимала, что это, скорее всего, было за слово. Под буквами «Мак» стояло число: 17 и еще что-то. Олив не смогла разобрать. Следующая цифра походила на тройку или на восьмерку, точнее сказать было нельзя.

Она зажала фонарик плечом и челюстью и боком двинулась налево от стиральной машины и сушилки – в самую большую и пустую часть подвала – отчаянно хватаясь руками за стену, стряхивая пальцами паутину, куски отставшей штукатурки и краски. Посреди пути Олив наткнулась еще на одну надпись. Эта казалась не такой затертой – возможно, потому что была частично скрыта под слоем грязи и краски. Она отковыряла последние куски и прочла: «Здесь лежит Альфред МакМартин. Memento Mori. 1623».

Девочка попыталась вдохнуть и не смогла. Надгробные камни. А если надгробные камни здесь… где тогда гробы?

В затылке закололо. Она медленно повернула голову влево и посмотрела через плечо. На нее глядели два зеленых глаза.

Олив качнула фонарем. Силуэт огромного черного кота блеснул в его луче всего в нескольких дюймах.

– Леопольд? – шепнула она.

Кот не отозвался.

– Леопольд, – повторила Олив, чувствуя, как по шее и затылку бежит новая колючая волна, – сколько лет этому дому?

Черный силуэт издал низкое рычание.

– Не могу сказать, мисс.

– Леопольд… – снова шепнула Олив, не зная, в самом ли деле она хочет это спрашивать, – …а тебе сколько лет?

Кот ничего не отвечал, только глядел немигающими зелеными глазами. Вопрос глухо повис в холодном воздухе.

Предостережение соседей Мортона разлилось в голове Олив, будто чернильная река, окрашивая все новым цветом. Ее обманули. Одурачили. Трое мохнатых демонов, охраняющих построенный на могилах дом, водили ее за нос. И вот она осталась с ними одна. На целую ночь.

Олив с такой скоростью бросилась вверх по подвальной лестнице, что рухнула на колени и полпути проделала на четвереньках. Опустив голову, между паникующими конечностями она в последний раз заметила позади мерцающие глаза Леопольда, по-прежнему следившие за ней из самого темного угла.

Олив с грохотом захлопнула за собой дверь подвала, с разбегу проскользила по коридору и завернула на лестницу, ухватившись за перила.

– Аннабелль! – крикнула она, хоть и понимала, что та ее, скорее всего, не слышит. – Аннабелль!

Топоча по ступеням, Олив посетовала, что ног не хватает, чтобы перешагивать по две за раз. Котов наверху не обнаружилось, но она все равно включила везде свет, сказав себе, что сегодня не будет волноваться о потраченном электричестве и что если ей захочется, то она включит все до единой лампочки в доме.

В лиловой комнате было тихо и полутемно. Сквозь кружевные занавески просачивался последний лучик солнца, тающий в густых кронах. Олив включила свет и как-то ухитрилась надеть очки на нос, хоть руки немилосердно тряслись.

Женщина в портрете над комодом удивленно повернулась, торопливо вытирая что-то со щеки.

– Аннабелль? – выдохнула Олив, запыхавшись. – Можно мне войти? Дело вроде как срочное.

– Конечно, дорогая Олив, – ответила Аннабелль. – Ты ко мне неделями не заглядываешь. Я как раз надеялась, что придешь.

Она еще не договорила, а Олив уже вскарабкалась на комод и приземлилась на усыпанный подушками диван внутри портрета.

Аннабелль сидела за чайным столиком, прикладывая к глазам кружевной платок – настолько кружевной, что он едва ли что-то впитывал.

– Не желаешь ли чашку чаю? – спросила она.

– Нет, спасибо, – сказала Олив. – Аннабелль, мне надо у вас кое-что спросить. Но не удивляйтесь, если вопрос будет… странный.

Женщина озабоченно подняла брови.

– Можешь спрашивать о чем угодно, Олив.

– В общем, – протянула Олив, дергая за фиолетовую кисточку одной из подушек, – вы все знаете про дом. Значит, может, знаете про… про котов?

Аннабелль едва заметно наклонила голову.

– Про котов? – повторила она медленно. – Да.

– Люди в одной из картин сказали, что коты… они… – девочка тяжело сглотнула, – …что это ведьмины духи. Что они злые. Что хотят избавиться от моей семьи, чтобы вернуть дом тому, кто раньше им владел. И еще что-то про подвал. Потому что… потому что подвал построен на надгробных плитах. Очень-очень старых. – Она прижала подушку с кисточками к груди, будто щит. – И моих родителей не будет всю ночь, а миссис Нивенс мне не нравится, но я больше никого не знаю, и мне страшно.

Аннабелль закрыла глаза. Олив смотрела на нее, затаив дыхание. Вот-вот она поднимет веки и посмотрит на Олив со смесью жалости и разочарования, а потом скажет: «Олив, боюсь, ты сошла с ума. Может, тебе прогуляться до ближайшей лечебницы для буйнопомешанных?»

Но когда Аннабелль открыла глаза и посмотрела на нее, в ее глазах не было ни жалости, ни разочарования. Только краска медового цвета.

– Олив, – сказала она, – боюсь, все, что тебе сказали, – правда. Эти коты действительно опасны. Но ты можешь побыть со мной. Можешь оставаться тут, сколько захочешь.

От накатившего облегчения Олив показалось, что она сейчас разрыдается.

– Спасибо, – прошептала она.

Аннабелль потянулась и похлопала ее по руке. Девочка постаралась не вздрогнуть от прикосновения холодной нарисованной кожи.