— Чорт! Дрыхнешь все!..

Пес свирепо рявкнул, взбросился на задние лапы, но признав хозяина, замер и заскулил.

— Здорово, здорово, Казак! — и Дойкнн направился к ловцу. — Хвороба на тебя, что ли, напала какая? Чего ты такой худючий?

— Алексей Фаддеич! — взмолился Дмитрий, позабыв даже поздороваться. — Вот ведь!.. — Он кивнул в сторону тулупов. — Ворот-то с белым пятном! Тот и есть, что в вычет пошел.

— Чего городишь! — У Дойкина изогнулись вихрастые брови, до этого покойно лежавшие на могучих надбровных буграх.

— Как чего?! — Дмитрий затрясся в гневе, точно снова хватил его озноб.

— Постой, постой. Не горячись! Говори толком.

— Тулуп в вычет пошел, — лязгал зубами Дмитрий. — А он тут... висит вот...

— Может, ошибка какая, — и Дойкин, пожимая плечами, не спеша оглядел двор.

У сетевого амбара копошился казах.

— Шаграй!

Нахлобучивая шапку, казах поспешно подбежал к Дойкину.

— Тулупы были, Шаграй, в ихних санях?

Казах часто замигал узкими глазами.

— Мой не помнит, — и он растерянно развел руками.

— Да чего ты, Алексей Фаддеич! — Дмитрий вплотную подошел к тулупу, вскинул его полу. — Вот и латка на подоле. Сам ставил!

— Должно, Софка напутала, — согласился наконец Дойкин и стал ругать жену: — Ох, уж эти бабы! Говорил, не лезь куда не надо!..

Скосив глаза в сторону пса, он зло сказал что-то Шаграю по-казахски.

Казах кинулся к Шайтану и подхваченным с земли прутом стал нещадно наносить ему удары. Пес приглушенно зарычал и метнулся к забору, оттуда скакнул обратно, чуть не свалив Шаграя с ног.

— Ш-шорт! — кричал казах, гоняясь за Шайтаном и ожигая его прутом. — Спать надо минута, а караул давать целый сутка. Ш-шорт!

— Отойдем в сторону, — предложил Дмитрию Дойкин. — Пусть проучит, чорта! Хорошо вот ты зашел, когда он дрых, а то ведь шатается тут всякая шантрапа. Сопрут еще чего. Тот же и тулуп, а ты потом выясняй да моргай перед ловцом... Так его, так, Шаграй!..

И, следя за тем, как гоняется казах за псом, Дойкин подобрел.

— Во сколько ценили тулуп-то? — спросил он Дмитрия.

— В полсотню целковых.

— Ой ли?

— Алексей Фаддеич!..

— Ладно! Сниму полсотню с тебя.

— Вот и хорошо! — Дмитрий радостно опахнул руками запотевшее лицо.

А Дойкин, будто позабыв про ловца, продолжал кричать казаху:

— По башке его, Шаграй! По башке, чорта!

Грохоча проволокой, пес разъяренно метался от калитки в конец двора и под ударами казаха снова несся обратно.

— Шаграй! По башке!..

Взбрасываясь на задние лапы и хрипло рыча, Шайтан кидался на Шаграя, но тот, вооруженный колом, откидывал пса и снова гнал его из конца в конец двора.

Дмитрий осторожно тронул Дойкина за плечо:

— Алексей Фаддеич, раз все по-хорошему, хочу и в эту путину от тебя на лов идти.

— Согласен, — отозвался Дойкин, все увлекаясь муштровкой пса. — Как пойдешь? Пятым паем?

— Пятым, Алексей Фаддеич.

— Стало быть, собрать тебя совсем?

— Ага!

— Чтобы не было греха, помни паи: один твой, четыре мои... А то с этой заварухой в городе память у некоторых отшибло.

— Знаю, Алексей Фаддеич! Как не знать!

— Зайди вечером.

— Зайду!

— Значит, по рукам? — и Дойкин сунул Дмитрию свою белую, пухлую руку. — Оно, конечно, для закрепки, по старому-бывалому надо было богу рюмкой помолиться. Но какой там бог у комсомола!..

Он осклабился, безнадежно махнул рукой.

— А про Ваську Сазана ничего не слыхал? — Дойкин сразу посерьезнел.

— Дельного ничего, — глухо откликнулся Дмитрий. — Слухи только разные...

Из сеней показалась жена Дойкина — маленькая, тучная Софа.

— Шаграй! — воскликнула она. — Довольно тебе!

Но казах не слышал; сбросив шапку, он все гонял по двору Шайтана, с которого шматками летела шерсть. Исходя пеной, пес уже не гавкал, а только подвывал, стараясь нырнуть в конуру.

— Шаграй!..

— Чего орешь! — прикрикнул на жену Дойкин. — Не видишь, уму-разуму поучают божью тварь!

Слегка приподняв на прощанье шапку, Дмитрий двинулся к калитке. И когда вышел он со двора, Алексей Фаддеич приказал Софе:

— Пошли Антоновой Елене еще харчи.

— Опять... — возразила было Софа.

— Пошли, говорю!

Немного подумав, он спросил жену:

— Сколько раз посылала?

— Четыре, а всего уже — два пуда муки, фунтов пять масла да яиц с полсотни.

— Еще пошли пшеничной, да побольше. Масла ей побольше. Пусть выздоравливает! Не жалей, дурында, добра. Добро и родит добро... А я запишу Антону. Вот и опять он со мной. Поняла?..

Дмитрий проворно шагал домой. Он был доволен столь неожиданным и благополучным исходом разговора с Дойкиным.

«И тулуп с долгов снят, — легко думалось ему, — и на лов договорился... Останний раз выбегаю в море от Алексея Фаддеича. Останний!»

Ему припомнился вчерашний разговор с Сенькой и Яковом: порешили они, если в ближайшие дни не приедут из района Буркин и Андрей Палыч, выходить в море кто как может.

«Теперь бы только еще Сеньке упроситься к Захару Минаичу или к кому другому — и шабаш! Яшка-то как-нибудь сам соберется на лов. А воротимся с моря — и артель начнем собирать!»

Подняв с земли камышинку и помахивая ею, Дмитрий еще быстрее зашагал домой.

А со стороны двора Алексея Фаддеича все громыхала проволока и слышался жалобный вой Шайтана.

«Тулуп в полсотню ценился, — продолжал рассуждать Дмитрий. — А за Рыжего, что околел, мне семьдесят пять целковых записано. Ну, муки с сахаром на пятерку какую я взял. Вот и выходит, Алексею Фаддеичу я остаюсь должен всего-навсего четвертной билет...»

Дмитрий вспомнил, что уже давно не проверял свою сохранность, которая была запрятана в чулке матери.

Во время его болезни, после относа, мать брала из этой сохранности то на продукты, то на лекарство для сына, два раза нанимала подводу для поездки в район за доктором, — Дмитрий наотрез отказался от услуг бабки Анюты.

Когда он поднялся и подсчитал деньги, вместо полутораста целковых, оказалась только сотня с червонцем да пятерка.

После мать еще тратила на Дмитрия, а потом у сестры умер ребенок, мать давала взаймы дочери на похороны...

Теперь Дмитрий не знал, сколько же точно целковых хранится в чулке матери.

И он в тревоге распахнул калитку.

Во дворе сестра с мужем садили сети. Во всю длину двора были натянуты между шестами хребтины, — к ним ловец и рыбачка пришивали сети, быстро работая игличками с намотанной на них пряжей.

— Дома маманя? — спросил Дмитрий, поднимаясь на крыльцо.

Ни сестра, ни Егор не ответили; они торопились закончить посадку сетей, — к вечеру Егор должен был выйти на лов.

Дмитрий открыл дверь в сени.

— А ты ноги-то вытирай! — сердито крикнула сестра.

Мать сидела у окна и латала парус.

Пройдя к старухе, Дмитрий отшвырнул край полотнища под стол, намереваясь опуститься к ногам матери.

— Ой, чего ты, Митек? — встревожилась мать. — Чего ты, родной?

— Сохранность хочу проверить.

— Сейчас...

Старуха отстранила сына, нагнулась и вытащила из-за чулка сверток.

Дмитрий, громко дыша, развернул дрожащими руками над столом серый платок.

Заметив, что в окно могут подсмотреть со двора сестра и Егор, он сунул платок под фуфайку и направился к двери, торопливо говоря на ходу:

— Я к себе, маманя, пошел, там и проверю. А ты после зайди.

— Хорошо, хорошо, родной, — тихо откликнулась старуха и, вздохнув, нагнулась, чтобы поднять спущенный чулок.

Дмитрий прошел в конец двора и скрылся в своей мазанке.

Не раздеваясь, он развернул на столе платок и быстро пересчитал деньги.

— Вот так так! — и устало опустился на табуретку. — И сотни даже нету! Только шесть червонцев, две пятерки да целковый!

И долго тоскующим взглядом смотрел он на окно, — там, на камышовом заборе, ворона старательно чистила перья.

На берегу у столба с маленькой, игрушечной крышей, похожей на опрокинутый гробик, стоял, заложив руки за спину, Алексей Фаддеич; под гробиком висела почерневшая икона Николы-чудотворца.