Ловцы дружно подхватили:
— Ай да Лексей!
— Отчитал!
— Молодчага!..
К реюшке подходили все новые и новые ловцы.
В стороне остановились Дмитрий Казак и Антон. Они молча рассматривали новенькую посудину Василия.
— Ладную реюшку Безверхое справил, — завистливо проронил наконец Антон, продолжая угрюмо поглядывать на морскую лодку.
Дмитрий с обидой подумал:
«Да, сумел Васька... А я?..» — и Казаку опять припомнился недавний относ.
Совсем было поднялся Дмитрий на ноги — триста целковых у них с Василием Сазаном за Дойкиным значилось. И вдруг этот проклятый относ! Дойкин ни копейки не выплатил Дмитрию, все вычел за угнанные относом оханы и прочую сбрую. Только и дал, что муки немного да сахару горсть, и то, говорит, это в счет будущих расчетов... А тут, как на грех, Рыжий еще околел, на котором Дмитрий с Василием в море выбегали. И записал ему Дойкин новый долг в семьдесят пять целковых... Василию-то Сазану что! Он не брал у Дойкина ни оханы, ни лошадь, ни тулупы. Все это за Дмитрием значилось. Да и плавает сейчас Василий где-то там по Каспию на льдине. А Дмитрий вот здесь, в Островке, — плати, отрабатывай долги!..
«Ну что ты скажешь?! Ну что ты будешь делать?!» — Дмитрий выругался, зашагал вдоль берега.
За ним поспешил Матрос.
— Эй! Постой! Постой!.. — Лешка приблизился к Дмитрию, добродушно приветствуя его: — Здорово, Митек!.. Ты извиняй за тот вечер...
Не отвечая, Казак двинулся дальше. Матрос, не отставая от него, снова окликнул:
— Постой, говорю!
Не обращая внимания на Лешку, Казак прибавил шаг.
— Оглох, что ли?! — и, рассерчав, Матрос рванул его за рукав.
Долго и пристально смотрели они друг другу в глаза: Дмитрий — огромный, прямой, как мачта, Лешка — кряжистый и сутулый.
Казалось, вот-вот схватятся они и завертятся по песку.
— Охота мне одно тебе сказать, — Лешка передохнул и решительно добавил: — Мотает тебя, как балберку!
Лицо его перестало излучать улыбку.
— Комсомол, а с рыбником путаешься, с этой гадюкой Дойкиным. Что это? Срамота! — и, задрожав, будто его внезапно хватила лихорадка, он зло продолжал: — Классу в тебе нету! Бросай Дойкина! Будем вместе с Андрей Палычем артель налаживать.
Косо глядя на Лешку, Дмитрий сквозь зубы чуть слышно процедил:
— Иди-ка ты!.. — и вновь зашагал вдоль берега.
Матрос гневно повторил вдогонку Казаку:
— Классу в тебе нету!.. С гадюкой путаешься!..
Дмитрий оглянулся и посмотрел на свои широкопалые, внушительные руки, похожие на добротные якоря.
«Мазану вот раз, — подумал он, — и все!»
Лешка шел смело, лицо его восхищенно светилось.
«Вот ведь какой!» — и Дмитрий отступил; круто повернув, он направился в сторону мазанки дедушки Вани.
А Лешка кричал уже о другом:
— На чужое добро позарился!.. Ключи захапал!.. Не выйдет!.. От этого не заживешь лучше!..
Глава третья
Дмитрий шел и думал:
«Как ни кинь, а все выходит клин... Неужели придется опять к Алексею Фаддеичу?..»
После возвращения с относа он ходил на подсчет к Дойкину, и, как предсказывал Максим Егорыч, все свелось к тому, что Дмитрий остался еще должен Алексею Фаддеичу.
Ему очень хотелось проверить все эти подсчеты, но озноб, который не покидал Дмитрия со времени ухода с маяка, под конец свалил его в постель, и он сильно занемог...
— Рыжий околел... Оханы бросили... тулупы... Какая тут проверка!.. — твердил он в бреду.
А теперь, припоминая наставления маячника о живоглотах, он снова захотел проверить дойкинские подсчеты.
«Но как проверишь? — рассуждал Дмитрий, шагая по поселку. — Скандалить же надо с Алексеем Фаддеичем! А потом куда? Как на лов потом?..»
Волновало его и то, что вот уже вторая неделя на исходе, как уехал Буркин в район, и до сих пор нет от него никаких вестей.
Собирались у Григория Ивановича и долго толковали об артели Сенька, Яшка и он, Дмитрий. Буркин поехал в районный комитет партии за помощью. А до него, оказывается, туда же укатил и Андрей Палыч.
Уехали — и пропали...
«И Глуши нет... — думал Дмитрий. — Неизвестно, что скажет и Максим Егорыч. Обещал ведь на другой день приехать с Глушей в Островок, а прошло уже, пожалуй, больше полмесяца... А Лешка все о ключах кричит. Дескать, Максим Егорыч требует ключи... Так ли это? Может, и так. От старика всего ожидай. Но и Лешка — мастак известный!..»
Эти мысли особенно беспокоили Дмитрия, заставляя его думать и думать об исходе нежданно подвалившего счастья, словно невиданный косяк рыбы. А счастье, как и косяк, привалив, может так же внезапно и скрыться... И Дмитрий, строя разные предположения, ни на одном из них не мог остановиться, терзаясь столь долгим отсутствием Глуши и старика.
«Чего же делать-то? — Он остановился, поглядел на берег, где в предпутинной спешке шумел народ, и повернул к Наталье Буркиной. — Может, она чего слышала о Григории Иваныче?»
Когда Дмитрий вошел в горницу, Наталья в одной рубахе, с оголенными руками и грудью, метнулась от стола за печку.
— Заходи, заходи, Митя, — виновато проговорила она, надевая кофту.
Дмитрий присел у окна.
— А я все тряпье свое латаю. — Наталья, одергивая юбку, прошла к столу. Несмело поглядывая на ловца, она убрала нитки, иголку и наперсток в жестяную коробочку.
Дмитрий молчал.
— И когда уж по-хорошему жить-то начнем?.. — Наталья опустилась на табуретку, стыдливо прикрывая руками серые, из брезента, заплаты на юбке.
— От Григория Иваныча никаких новостей? — Дмитрий посмотрел на ее узенькие, точно лодочки, ладони, что беспокойно скользили по коленям.
— Нету никаких, — рыбачка печально покачала головой, и смоляная прядь густых волос скользнула по ее овальному коричневому лицу. — Может, занемог там со своей рукой...
Быстро поправив волосы, Наталья снова положила ладони на брезентовые заплаты, которыми была часто усеяна, словно крупной чешуей, ее полинявшая, синяя когда-то юбка.
— Не знаю, чего и делать. — Дмитрий поднялся и неторопливо зашагал по горнице. — Люди на лов собираются, а мы всё ждем и ждем... А все этот Сенька! Говорил ведь ему: отработаем эту путину всяк по-своему, а потом уж и за артель примемся. Нет, все свое — давай, давай артель! Да и Григорий Иваныч то же самое...
Наталья молчаливо слушала ловца.
— Ну, ладно! — он вдруг сердито запахнул полушубок. — Я пошел!
— А как же, Митя, — забеспокоилась рыбачка, — артель-то? Григорий ведь такой человек, — она встала с табуретки и быстро прошла за стол, стараясь скрыть залатанную юбку, — раз взялся он за это дело, то непременно выполнит его.
— Посмотрим, — и Дмитрий направился к двери.
На улице было глухо и тоскливо; с берега доносились говор, звяканье цепей.
«И Григория Ивановича нету, — снова подумал Дмитрий, сворачивая в проулок. — И Максима Егорыча тоже. А ведь обещал кулас дать и сетку... — Неожиданно сердце его дрогнуло. — А может и так получиться: ни того, ни другого не дождешься и на лов ни к кому не успеешь пристроиться...»
Он поровнялся с домом Дойкина и, немного задержавшись у крыльца, решил зайти к Алексею Фаддеичу.
Осторожно приоткрыв калитку, опасаясь наскока свирепого Шайтана, Дмитрий заметил посреди двора на проволоке, по которой метался по ночам на цепи пес, вывешенные для просушки тулупы.
Ему сразу припомнился рассказ Глуши о тулупах, которые видела она в санях, когда встречала с моря застигнутых относом и шурганом ловцов.
«Неужели и мой тут, за который вычел Алексеи Фаддеич?» — И Дмитрий решительно распахнул калитку.
Шайтан мирно дремал, положив голову на лохматые лапы.
«Он и есть!» — чуть не вскрикнул от неожиданности Дмитрий, когда признал среди тулупов тот самый, что брал у Дойкина в море.
— Алексей Фаддеич!.. — закричал он сиплым, надорванным в относе голосом. — Алексей Фаддеич!..
Дойкин, заметив ловца, поспешно вышел из конюшни. Не дойдя до Дмитрия, он свернул к Шайтану и, пнув его носком сапога, отпрянул к забору:
