— Может? — Он ухмыляется. — Ты подошла и практически сорвала с меня тогу, притянув к себе, а потом прокричала: «Поцелуй меня, я — ирландка!»

Я задыхаюсь и вскидываю руку ко рту, когда слова вызывают в памяти воспоминание об удивленном лице Эштона в тот самый момент и последующий за этим поцелуй. Мой первый настоящий поцелуй.

— О, Боже, ты не врешь. — Щеки у меня начинают пылать, а Эштон разражается смехом.

— А потом ты просто развернулась и унеслась танцевать. — В его глазах мелькает огонек. — Я собирался оставить тебя в покое, но после того, что ты сделала… — Большим пальцем он нежно потирает мою нижнюю губу. — Ни за что эти губы ни к кому бы больше не прикоснулись.

Кончиком пальца я провожу по его ключице, принимая тот факт, что сама все заварила. Мой высвободившийся зверь каким-то образом с самого начала точно знал, чего хочет. Задолго до того, как с этим согласилась я.

Перехватив мои пальцы, Эштон целует каждый из них, а его взгляд пылает от напряжения, остановившись на моем лице.

— Ты точно знаешь, почему я всю неделю копался на пыльном чердаке тренера, да?

Сердце переполняется чувствами при упоминании об этом. О том, что этот милый парень ради меня сделал. Я не уверена точно, почему, разве что сделать меня счастливой. Но я знаю, какое это имело значение для меня: помогло увидеть то единственное, чего мне хотелось, погребенное под кучей неопределенностей.

— Потому что ты безумно влюблен в меня? — повторяю я его слова, произнесенные в тот день в аудитории, и шутливо подмигиваю, давая понять, что просто шучу.

Но Эштон не отвечает мне фырканьем, смешком или чем-то, и близко похожим на юмор. Его лицо выражает лишь искренность, когда он наклоняется и в крошечном поцелуе прижимается к моей нижней губе.

— Столько, сколько тебя знаю. — А потом он снова меня крепко целует.

И я тут же проваливаюсь обратно в забвение.

— Может, не так уж у меня все и болит, — выдавливаю я в его голодные, но при этом нежные губы.

Простонав, он спускается губами к моей шее, моей груди, моему животу, разжигая необходимость в десятый, сотый, тысячный раз с тех пор, как мы оказались в его постели.

И тогда стук начинается снова.

— Эйс, открывай! Я знаю, ты там. — Повисает пауза. — Не могу найти Ливи. Она не отвечает на звонки.

«Блин».

Коннор.

У меня ни разу даже мысли о нем не возникло. Ни разу с того момента, как прошлой ночью я вошла в эту комнату.

— Если через две минуты ты не откроешь дверь, я возьму долбанный ключ.

Мы с Эштоном смотрим друг на друга. Пламя между нами погасло, словно на костер вылили ушат ледяной воды.

— Блядь, — бормочет Эштон себе под нос, оглядываясь. Повсюду разбросаны мои вещи.

Мы скатываемся с кровати и начинаем их подбирать. Может, Коннор и был пьян, но, думаю, этот наряд он узнает.

— Возьми.

Эштон передает мне мое пальто. Я благодарю небеса, что вчера решила надеть длинное черное пальто. Оно спрячет все, кроме туфель и черных чулок, когда я буду возвращаться в общежитие.

— Спрячься в ванной. Я попытаюсь от него избавиться, — шепчет он, нежно меня целуя.

Стремглав я бегу туда, когда раздается звук поворачиваемого Коннором ключа.

— Иду я! — орет Эштон.

Быстро закрыв и заперев за собой дверь в ванную, я задерживаю дыхание и тихонько одеваюсь. Слышу я их идеально.

— Иисусе, Эштон, прикрой свой хрен. Меня и так тошнит, — слышу я ворчание Коннора и закатываю глаза. Разгуливание голышом свойственно только Эштону или всем парням? — Что с тобой вчера случилось, мужик?

Я слышу, как со стуком захлопывается дверца шкафа, и предполагаю, что Эштон натянул плавки. И даже в сложившейся стрессовой ситуации перед глазами встает картинка: как я срываю их с Эштона в ту же секунду, когда Коннор уходит.

— Настроения не было, — слышу я тихий голос Эштона.

— Ты…один тут?

— К несчастью.

— Ну, ты пропустил классную вечеринку, судя по тому, что я помню. А помню я немного. — Он замолкает. — По-моему, я налажал с Ливи.

Я прикрываю глаза и глубоко вдыхаю, когда во мне разливается чувство тревоги. У меня нет никакого желания это слушать.

— Да? Хреново. — Эштон просто феноменально притворяется совершенно незаинтересованным.

— Ага, мне кажется, я слишком сильно надавил. Она рано ушла с вечеринки, а теперь не отвечает ни на звонки, ни на сообщения.

— Дай ей время остыть.

— Да, видимо надо. Но сегодня я к ней схожу. Мне нужно знать, что все в порядке.

«Не в порядке, Коннор. И никогда, на самом-то деле, не было». Тихо вздохнув, я мирюсь с мыслью о том, что не смогу всю жизнь прятаться в комнате Эштона, хотя она не раз проносилась в голове. Мне надо одеться и вернуться в общежитие, чтобы порвать с Коннором.

И он дал мне идеальное оправдание.

Я могу обвинить Коннора в этом разрыве. Он слишком сильно на меня надавил. Он знает, что я не хотела торопиться, но при этом лапал меня, как тринадцатилетний мальчишка. Все сложилось идеально. В этом случае моей вины не будет. Он будет думать, что сам виноват. Он будет…

Глубоко вздохнув, я оборачиваюсь к своему отражению в зеркале: к женщине в черных чулках, с прической, кричащей «Я только что потеряла девственность, а потом и немного волос в придачу», которая прячется в ванной, пока ее бойфренд стоит по другую сторону двери и делится переживаниями о ней со своим лучшим другом — мрачным и сломленным мужчиной, в которого она безумно влюбилась. И все, о чем способна думать эта женщина: как ей избежать признания в том, что она совершила столько грехов.

Я совершенно ее не узнаю.

Услышав тяжелый вздох Коннора, я понимаю, что он трет макушку. В этом весь Коннор. Предсказуемый.

— Я просто...думаю, что люблю ее.

Меня так скручивает, словно я только что получила под дых. «О, Боже мой». Он только что это сказал. Вслух сказал. Где-то глубоко на подсознательном уровне я этого опасалась. Теперь же это реально. Думаю, меня стошнит. Серьезно, я в двух секундах от того, чтобы не нырнуть к фаянсовому другу.

«Это. Его. Уничтожит».

А Коннор не заслужил того, чтобы его уничтожали. Может, мне он и не подходит, но этого не заслуживает. И все равно, независимо от того, какую я назову причину, обвиню ли я его или себя, скажу правду или нет, я его раню. И мне нужно смириться с этим, потому что, несмотря ни на что, между нами все кончено.

Меня удивляет раздраженный голос Эштона.

— Ты ее не любишь, Коннор. Ты думаешь, что любишь. Но едва ее знаешь.

Мое отражение кивает мне головой. Она соглашается с Эштоном. «Это так. Коннор совсем меня не знает. Не так, как знает Эштон».

— О чем ты? Это Ливи. В смысле…как ее можно не любить. Она же чертовски идеальная.

Я крепко зажмуриваюсь. «Слишком чертовски идеальная, Коннор». Я тихо натягиваю на себя пальто, туго запахиваясь в него, и до боли желаю тепла Эштона.

Повисает долгая пауза, а потом раздается скрип кровати и тяжелый вздох Эштона.

— Ага. Уверен, она в порядке. Тебе стоит поискать ее на кампусе. Может, она в библиотеке.

— Да. Ты прав. Спасибо, брат.

У меня вырывается слабый вздох от облегчения, и я прижимаюсь к стене.

— Позвоню ей еще раз.

Мой телефон.

«Пиздец».

Я наблюдаю, как отражение этой девушки — этой незнакомой женщины — становится из слегка бледного абсолютно белым, когда рингтон, поставленный на Коннора, слабо доносится из сумки. Моей сумки, которая лежит на тумбочке Эштона.

Телефон звонит, звонит и звонит. А потом замолкает.

Мертвая тишина.

Мертвее мертвой. Такая мертвая, что я могу оказаться последним человеком во всем мире.

А потом я слышу, как Коннор медленно спрашивает:

— Что здесь делает сумка Ливи? — Тон Коннора стал таким, какого прежде я не слышала. Не знаю, как его описать, но внезапно мое тело леденеет от ужаса.

— Ливи заскакивала поздороваться и забыла ее, видимо. — Эштон — фантастический лжец, но даже он не выкрутится.