Но внезапно он отрывается от меня, оставляя тяжело дышать.

— Ты дрожишь.

— Не заметила, — шепчу я. И это правда. До сих пор не замечаю.

Я замечаю лишь биение его сердца под своими пальцами, красивое лицо перед собой и то, что дышать мне удается с трудом.

Подняв меня на руки, Эштон идет в спальню и опускает меня на кровать. Он целенаправленно идет к комоду, на ходу захлопывая дверь в комнату. Я не произношу ни слова. Даже не осматриваюсь в комнате. Просто изучаю очертания его спины, а в голове совершенно пусто.

Он подходит и бросает рядом со мной простую серую футболку и пару спортивных штанов.

— Должны подойти.

— Спасибо, — рассеянно произношу я, проводя пальцами по мягкому материалу. В голове кавардак.

Следующие несколько мгновений я не в силах объяснить. Возможно, причина в том, что произошло месяц назад и только что в ванной. Но Эштон требует:

— Подними руки, Айриш.

И тело мое подчиняется, словно двигающийся в замедленном действии хорошо натренированный солдат. У меня вырывается резкий вдох, когда я чувствую, как его пальцы забираются под край моей футболки и поднимают мокрую ткань все выше и выше…пока не снимают ее через голову, и я остаюсь в розовом спортивном бюстгальтере. Он не глазеет на меня, не делает никаких комментариев и не заставляет нервничать. Он лишь молча разворачивает серую футболку и за воротник натягивает ее мне на голову, опуская на плечи. Я еще не продела руки в рукава, когда Эштон опускается передо мной на колени. Сглотнув, я наблюдаю за его лицом, когда его руки проскальзывают под футболку к застежке бюстгальтера. Ловко расстегивают ее. И все это время Эштон не отводит взгляда от моих глаз. Снимает его и бросает на пол, ждет, пока я просуну руки в рукава.

— Встань, — мягко говорит он, и снова мое тело отвечает. Одну руку я кладу ему на плечо для поддержки, чтобы уберечь свою растянутую лодыжку. Футболка большая мне размеров на пять как минимум и достает практически до середины бедра. Так что, когда его руки берутся за резинку моих штанов и стягивают их вниз, я не чувствую себя обнаженной. Но Эштон так и стоит на коленях, его взгляд прикован ко мне. Ни разу он его не отводит. Ни в тот момент, когда штаны падают на пол. Ни в тот момент, когда его ладони скользят вверх, хватая меня за бедра, забираются под футболку и касаются моего нижнего белья. Я тяжело вдыхаю второй раз, когда он продевает пальцы под резинку трусиков и стягивает их вниз, пока они просто-напросто не падают на пол. Эштон резко вдыхает, на мгновение крепко зажмуривает глаза, а потом снова их открывает.

— Садись, — шепчет он, и я подчиняюсь.

Он лишь раз отводит взгляд, чтобы аккуратно снять мокрую одежду с поврежденной лодыжки. Развернув свои спортивные штаны, он натягивает их мне на ноги так высоко, как может.

— Встань, Айриш.

Я делаю, как сказано, снова используя его для поддержки. В это время Эштон надевает на меня штаны и туго завязывает веревочки на поясе. Ни разу он не прикасается ко мне неуместным образом.

Рискни он, не думаю, что остановила бы его.

Когда он заканчивает, когда я полностью одета, бездыханна и не уверена насчет того, что только что произошло, но все также стою перед ним, Эштон берет меня за руку. Он поднимает ее и крепко прижимает к своему сердцу, как до этого я сделала сама. Только он удерживает ее, полностью накрыв мою ладонь своей. Дрожит, то ли от холода, то ли от чего-то еще, а сердце его колотится, как бешеное. Я поднимаю взгляд к его грустным, покорным глазам.

— Спасибо.

Я сглатываю застрявший в горле комок и шепчу:

— За что?

— За то, что помогла забыться. Хоть ненадолго. — Он целует костяшки моих пальцев и добавляет: — У нас ничего не получится, Айриш. Оставайся с Коннором.

Сердце падает в пятки, когда он отпускает мою руку. Отвернувшись, Эштон идет к ванной. Его тело напряжено, а голова немного опущена, словно в поражении.

Боюсь, если я не спрошу сейчас, то не смогу никогда.

— Что означает «одна ты — навсегда»?

Он колеблется, дойдя до дверного прохода. Одну руку кладет на ручку, другой хватается за дверной откос. Бицепсы на руках напрягаются. Его тело качается в сторону ванной, и я предполагаю, что не получу ответа.

— Свободу. — Он закрывает за собой дверь.

Для меня одна ты — навсегда. Одна ты означаешь свободу.

Все, что мне остается, — взять лежащие на кровати костыли и, хромая, уйти из комнаты. Мне нужно время, чтобы подумать, а думать рядом с Эштоном невозможно.

«У нас ничего не получится, Айриш. Оставайся с Коннором».

«Блин. Коннор».

Я забыла о нем. Опять.

— Я была на пробежке. Знаете, хотела попробовать что-нибудь новенькое. Повеселиться.

— Правда? И как, повеселилась?

— Передвигаюсь теперь на костылях, доктор Штейнер. Я растянула лодыжку.

— Хмм. Что ж, сильно весело это не звучит. Как и сама пробежка.

— Да, это полная противоположность веселья.

С учетом всех пакетов со льдом, учебных пар и нескольких неловких моментов с Рейган в душе, прошедшие полторы недели были сущим кошмаром. В прошлую субботу я пропустила часы работы волонтером, потому что нога болела слишком сильно. Эту бы неделю тоже пропустила, если Коннор не предложил бы меня подвезти.

— А как все в целом?

— Запутано.

— И кто из ребят тебя путает?

— А сами-то Вы как думаете? — бормочу я, ожидая белую Ауди Коннора. Я сказала, что буду ждать его на этой скамейке в парке, чтобы быстро запрыгнуть в машину, когда он подъедет. Я так благодарна, что ради меня он пожертвовал целой субботой, когда мог бы учиться. Знаю ведь, что к следующей неделе ему нужно сдать огромную письменную работу.

И я не заслуживаю Коннора после того, чему позволила случиться с Эштоном. Его лучшим другом.

Случившееся я списала на временное помутнение рассудка. Временную ошибку в суждении, вызванную полномасштабной атакой Эштона сразу и на мое сердце, и на мое либидо.

Как только я вырвалась из возникшей ситуации, Грант отвез нас с Рейган в общежитие, где я разрывалась между тем, что прикладывала лед к ноге, притворялась, будто учусь, ерзала под пристальным взглядом Рейган и, словно на повторе, прокручивала в памяти воспоминания о произошедшем днем.

И последние восемь дней, пропустив в процессе несколько пар, я практически только этим и занималась. Избегала Эштона. Он и сам встречи со мной не искал, и это к лучшему. Я не справилась бы с ним, пока имею дело со всепоглощающим чувством вины, которое испытываю рядом с Коннором. Коннор заскакивает каждый день, чтобы узнать, как у меня дела, и приносит с собой цветы, капкейки и плюшевого мишку для «быстрого выздоровления». Словно у него составлен список под названием «Как заставить Ливи разорваться от чувства вины за то, что тайно целовалась с моим лучшим другом», и он строчку за строчкой вычеркивает из него пункты. Чувства вины, от которого приходится стискивать зубы, чтобы не перечислить в порыве все свои глупости. Чувства вины, которое заставляет меня осыпать его поцелуями… столькими, что у меня уже заболели губы.

Да только проблема в том, что никакое количество поцелуев с Коннором не сопоставимо с интенсивностью того единственного с Эштоном. И это причина, по которой я едва все не рассказала.

Но не могу. Слишком напугана. Слишком слаба. Боюсь, что могу выбросить прекрасные отношения — отношения с большой буквы — ради спровоцированного моментом поцелуя, который больше все равно не повторится. В конце-то концов, Коннор ведь сказал «не будем торопиться и все усложнять». А эти слова без труда можно интерпретировать как «без обязательств». И если мысленно я почаще буду это повторять, может, и сама в них поверю.

Либо я могу притвориться, что тот случай с Эштоном вовсе не произошел. Полностью его игнорировать.

— Не расскажешь, что случилось? — будничным тоном спрашивает доктор Штейнер. — Естественно, осуждать не буду.