Нахмурившись, я робко открываю его и вытаскиваю фотографию. Совершенно ясно, что снимок старый, судя по качеству. На нем молодая пара стоит, прислонившись к дереву: рука молодого человека обвивает девушку за плечи, а ее черноволосая голова лежит у него на груди, и оба они улыбаются в камеру.

У меня сбивается дыхание.

Это мои родители.

На мгновение у меня пропадает дар речи. Свободную руку я вскидываю ко рту, пристально вглядываясь в два лица: одновременно таких знакомых, но при этом и совершенно новых.

— Где Вы… — Голос у меня срывается.

— На чердаке у меня стоит куча коробок со старыми фотографиями с колледжа. Я много лет собирался в них разобраться.

У меня нет слов.

— Подумал, что у меня там должна быть старая фотография твоих родителей, но уверен не был. Потребовалась целая неделя, чтобы все просмотреть.

— Это Вы сделали? — Я поднимаю глаза на отца Рейган. — В смысле… — Слезы к глазам даже не подкатывали. Они просто сразу полились. — Спасибо. У меня нет ни одной фотографии времен их учебы в колледже.

Он открывает рот. Я вижу, что мгновение он колеблется.

— Я в курсе, Ливи.

Я лишь мгновение хмурюсь, а потом все встает на свои места.

Об этом знал лишь один-единственный человек.

Ему рассказал Эштон.

— И в коробках не я разбирался. — Его голос спокоен, а бровь многозначительно выгнута.

Я прерывисто вздыхаю.

— Эштон?

Через мгновение Роберт кивает.

— Он тут же узнал их. Невозможно не заметить ваше с матерью сходство. — Я снова смотрю на снимок. Там могла сидеть я.

«Это сделал Эштон? Эштон неделю копался в чьих-то пыльных фотографиях, разыскивая эту, и не знал даже точно, существует ли она вообще. Ради меня?»

— Даже за три года я мало что узнал об этом парне. Он не любитель болтать. Но что-то подсказывает мне: с ним не все так, как кажется. — Его губы сжимаются в тонкую линию. — Что я точно знаю, так это то, что вижу. Что он сильно беспокоится о своей команде, подталкивает их, чтобы работали изо всех сил, и что угодно для них сделает. Им всем это известно, и за это его уважают. Он — прирожденный лидер, когда находится на воде. Поэтому Эштон — капитан. Думаю, что однажды он мог бы стать отличным тренером. Если бы хотел этого. — Его взгляд становится задумчивым. — Такое ощущение, словно он…отпускает все то, что удерживает его на земле. В любом случае, — говорит Роберт и снова смотрит на меня, — он просил не говорить тебе об этом. Сказал придумать какую-нибудь смехотворную историю о том, что я на нее наткнулся. — Он задумчиво улыбается. — Но я подумал, было бы важно, чтобы ты знала.

Руками я небрежно стираю слезы, струящиеся по щекам, пока одна не упала и не испортила фотографию.

— Спасибо, — шепчу я.

Роберт подмигивает.

— А теперь, прошу меня извинить, но мне надо найти свою неуправляемую дочурку и пофотографироваться. — Он неторопливо уходит прочь, и толпа расступается для него.

Река, толпа — все вокруг меня исчезает, пока я рассматриваю снимок формата десять на пятнадцать, провожу пальцами по его краям, притрагиваюсь к изображениям людей на нем. Я настолько потерялась в фотографии, что едва замечаю обхватившую меня за талию руку Коннора.

— Ты в порядке? — Мне приходится оторвать взгляд от их лиц и увидеть, что постоянная улыбка Коннора несколько колеблется. — Выглядишь немного бледной.

— Да, просто… — Я глубоко вздыхаю, пытаясь разобраться в интенсивности эмоций, затопивших сердце. «Просто что?»

— Твои родители? — Он наклоняется, чтобы взглянуть на фотографию в моих руках. — Ух ты, посмотри-ка на твою маму! Откуда у тебя этот снимок?

Я откашливаюсь.

— От отца Рейган.

— Ничего себе, любезно с его стороны.

— Да, любезно, — повторяю я.

«Нет, не любезно, Коннор. Удивительно, невероятно, поразительно. Вот так, Коннор. Потрясающе. Я. Потрясена. Все, что я знала или думала, что знала, снесено».

Провел бы Коннор целую неделю, разбирая коробки? Отодвинув в сторону учебу, рискнув своими оценками, и все ради меня? Те слова Эштона о том, что он задерживает работу…о том, что он чем-то занят по вечерам. Вот, чем он занимался.

Сейчас мне хочется лишь подбежать к Эштону, прикоснуться к нему, быть поблизости от него, поблагодарить его. Дать ему знать, как много он для меня значит.

— Пойдем. — Коннор берет меня за руку, быстро выбросив из головы весь разговор. Словно это просто банальность. — Познакомишься с моими родителями.

Теперь я не просто страшусь встречи с родителями Коннора. Это стало последней в этом мире вещью, которую мне хотелось бы делать. Но мне некуда деваться. Запихнув подальше внезапное желание вырвать, я позволяю ему провести себя сквозь толпу, нацепив на лицо свою лучшую фальшивую улыбку и молясь, чтобы любые смешки могли быть списаны на нервы перед знакомством с ними.

Он останавливается перед пожилой парой.

— Мам, пап, это Ливи. — Он нежно опускает руку мне на поясницу.

— Здравствуй, Ливи. Я — Джослин, — говорит мама Коннора с широкой улыбкой.

Я замечаю, что у Коннора ее глаза и цвет волос. Акцента у женщины нет, но я помню его слова о том, что она — американка. Она быстро проходится по мне оценивающим взглядом, протягивая руку. Это оценивание безобидно и совершенно не неприятно, и все же я борюсь с желанием отскочить.

Рядом с ней стоит отец Коннора.

— Здравствуй, Ливи. — Голос у него такой же, как у Коннора и моего отца, только акцент сильнее. Не будь я готова убежать отсюда, словно меня подожгли, я бы, скорее всего, уже растаяла. — Я — Коннор-старший. Мы так рады познакомиться с девушкой, которая, наконец, завладела сердцем нашего сына.

«Завладела сердцем нашего сына? Куда подевалось «неторопливо и без сложностей»? Я кошусь на Коннора и вижу, что он залился краской.

— Извиняюсь, что заставил краснеть, — говорит отец Коннора, тяжело опустив руку на плечо своего сына. — Но это правда.

Большой палец Коннора игриво скользит по моей спине, пока во мне волной поднимается чувство тревоги, пробираясь в грудь, подавляя возможность дышать. Это плохо, плохо, плохо. И ощущается все совершенно неправильно.

Я натягиваю на лицо свою лучшую улыбку.

— Ваш сын — хороший человек. Вы должны им гордиться.

— Ох. Я и описать не могу, как мы им гордимся, — расцветает Джослин, посматривая в его направлении. — Его ждет светлое будущее. А сейчас оно стало еще светлее, когда в нем появилась ты.

«Они с ума сошли? Я его знаю всего лишь два месяца!»

Я опускаю взгляд на идеальный кардиган и жемчужное ожерелье, виднеющиеся из-под идеального бушлата Джослин, и перед глазами мелькают ухоженные газоны и болонки — все те элементы, которые мое подсознание ассоциировало с представлением об идеальной жизни, которую я могла бы разделить с главной звездой, сейчас стоящей рядом со мной. Единственной звездой, как я была убеждена до этого момента. Которая не скрывает шрамы под татуировками, не носит символ своего мрачного детства на запястье, не погребена под тайнами, в том числе и относительно того, как и когда умерла его собственная мама. Которая не станет тратить неделю на поиски, возможно, вовсе не существующего листа бумаги, потому что ему хотелось, чтобы снимок был у меня, а не ради того, чтобы я знала, что он провел неделю за его поисками.

Прямо здесь стоит передо мной та жизнь, которую, как я думала, хотели для меня мои родители. Единственная жизнь, в которой я когда-то видела себя. Я ее нашла.

И мне надо сломя голову от нее бежать.

— Прошу меня извинить, но у меня волонтерская смена в больнице. Мне нужно идти, если я хочу успеть на поезд.

— Разумеется, дорогая. Коннор говорил нам, что ты планируешь поступить в медицинскую школу, правильно? — Джослин с одобрением кивает. — Замечательная студентка.

«Ага, с тройками повсюду!»

— Ладно, народ, — произносит Коннор. — Вы меня достаточно уже засмущали. — Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и шепчет: — Спасибо, что пришла посмотреть на мою гонку, Ливи. Ты — лучшая.