Поскольку чувство любви подразумевает чувство собственной личности, отчетливое ощущение собственного «я», то мы не можем перенести его на кого‑то другого. Когда говорят, например: «Благодаря тебе я почувствовала себя женщиной» или «С тобой я чувствую себя любимым», то это обычно означает, что эти люди не способны чувствовать, и нуждаются в лицедействе и внешних символах для того, чтобы убедить себя в том, что они «любимы». Любовь не заключается в том, что кто- то дает другому что‑то, чтобы заполнить бак доверху. У нас нельзя также отнять любовь — это невозможно ровно в той же степени, в какой невозможно лишить человека его чувства. Любовь — не вещь, которую можно разделить на доли и выдавать по частям; любовь невозможно разделить на любовь «зрелую» и «незрелую».
Невротик более старшего возраста может утверждать свою любовь словесно, но если способность к чувству поражена, то изъявления любви становятся бессмысленными. Более того, эти словесные уверения в любви обычно являются извращенными и причудливо трансформированными мольбами в удовлетворении неисполненной насущной потребности. Реально чувствующие люди редко нуждаются в словесных уверениях. Ничего не чувствующим невротикам такие уверения нужны постоянно.
Невротик ищет в любви ощущения собственной личности, каковой ему никогда не позволяли быть. Он хочет найти такого человека — особого человека — который научил и заставил бы его чувствовать. Невротик склонен считать любовью все, чего ему недостает и все, что в действительности мешает ему стать цельной личностью. Иногда это дефицит физической ласки, и тогда невротик пытается сконструировать любовь из секса — это то, что они называют «заниматься любовью». Иногда это стремление найти защиту; в других случаях это потребность быть понятым и выслушанным.
Главная проблема невротика заключается в том, что в то время как любовь — это нечто иное, как свободное изъявление собственного «я», ему приходится отказываться от собственного «я» ради того, чтобы ощутить любовь родителей к себе — ребенку. Невротик, по определению, вынужден верить либо в то, что они его любят, либо в то, что они его полюбят; в противном случае он откажется от своей невротической борьбы. Короче говоря, подобно третьей группе обезьян Харлоу, невротический ребенок поддерживает в себе иллюзию любви своей борьбой, не замечая, что натыкается лишь на проволоку и шипы.
Так, если шестилетний ребенок столкнется с истиной и безнадежностью, то весьма сомнительно, что он будет бороться. Обещание же любви — молчаливое или явно выраженное — будет питать надежду ребенка, но не столкнет его с реальностью его детской жизни. Он может провести всю свою дальнейшую жизнь в поисках того, что не только не существует, но и не существовало никогда — в поисках родительской любви. Он может играть роль комика, чтобы развлекать родителей, роль ученого, чтобы произвести на них впечатление, или роль инвалида, чтобы вызвать к себе жалость и заставить заботиться о себе. Самый такой акт препятствует любви, потому что он прикрывает реальные поступки и чувства.
Из того, что мне приходилось наблюдать, я могу вывести, что невротик воссоздает, став взрослым, ту же ситуацию отсутствия любви, чтобы сыграть ту же драму, но со счастливым концом. Он женится на женщине, похожей на мать не просто потому, что желает ее физически. Он желает получить любящую мать, но свою любовь он понимает не прямо и непосредственно. Во–первых, он должен установить соответствующий ритуал. Он может искать и найти холодную женщину, из которой он надеется извлечь тело. Или невротик, если это женщина, будет искать и находить такого же грубого и жестокого человека, как ее отец, чтобы сделать из него добрую и нежную личность. Все это не что иное, как символическое лицедейство. Если невротик действительно столкнется с любящим человеком, то ему придется его оставить, так как внутри все равно будет глубоко и скрытно сидеть старое грызущее чувство. Короче говоря, если женщина–невротик найдет доброго, тепло относящегося к ней человека, то это помешает ей вести символическую борьбу ради окончательного разрешения старого чувства. В каком‑то смысле обретение настоящей любви и тепла означает почувствовать боль неразделенной старой любви.
Даже в своих сновидениях невротик воссоздает ту же борьбу. Ему часто снятся препятствия, ожидающие его на пути к любимому. Он может взбираться на крутые горы, блуждать по сложным лабиринтам, но так и не достичь обетованной «страны любви».
Поскольку невротику запрещены его собственные чувства, он может искренне думать, что любовь находится в чем‑то или ком‑то другом. Он редко понимает, что любовь живет в нем самом. Мне думается, что лихорадочный поиск невротика есть отчаянная попытка добраться до самого себя. Проблема обычно заключается в том, что он просто не знает, как это сделать. Для этого у невротика нет подходящих рычагов. В таком контексте, стремление к любви можно трактовать как стремление к тому, чтобы «быть», как стремление к чувству. Отчаяние, преследование, дальние путешествия по новым местам — это чаще всего лишь тщетные попытки найти какого‑то особенного человека, который заставит невротика хоть что‑то почувствовать. Увы, сделать это может только и исключительно переживание первичной боли. Но до тех пор невротик разыгрывает одну и ту же печальную драму — третьесортный спектакль с бездарным сюжетом, неумелыми актерами и без счастливого конца.
Я уверен, что эта борьба построена таким образом, чтобы получить, в конечном счете, пусть и в извращенном и уродливом виде, любовь маленького мальчика или маленькой девочки,которой ему так не хватало в детстве, и которую он так и не получил тогда. К чему невротик совершенно не готов — это к любви взрослого человека в настоящем. Даже если невротику предлагают такую любовь, он отказывается от нее в пользу своей невротической борьбы. Таким образом идея первичной теории относительно любви, сосредоточена на том, что это поиск невротиком того, что было утрачено, возможно, много десятилетий назад. Невротик считает любовью все то, что помогает заполнить пустоту неудовлетворенной основной потребности. Вероятно, именно поэтому существует так много определений любви — потому что есть очень много разных потребностей.
К большому несчастью, даже если родители невротика смогли бы по мановению волшебной палочки превратиться в любящих и понимающих отца и мать, то ничего бы не изменилось. Невротик не может воспользоваться этой любовью, если уже стал взрослым, поскольку она тоже будет лишь суррогатом, негодной компенсацией того, что в действительности произошло много лет назад между ребенком и не любившими его родителями. Чувство отсутствия любви всегда доминирует.
Своим невротическим поведением — агрессией, неудачами, болезнями — несчастный маленький ребенок пытается сказать своим родителям: «Любите меня, чтобы мне не пришлось всю жизнь прожить во лжи». Как мы уже видели, ложь есть условие заключения подсознательного пакта между ребенком и родителями; по условиям этого пакта ребенок отказывается от верности себе для того, чтобы соответствовать родительским ожиданиям. Ребенок соглашается исполнять требования родителей, надеясь, что позже они удовлетворят его потребность, чем устранят необходимость лжи и притворства. Но пока ребенок лжет, то есть, по требованию родителей ведет себя вежливо, беспомощно, услужливо, независимо и т. д., он и его родители свято убеждены в том, что они просто обмениваются любовью. Ребенок продолжает лгать из страха, что его «разлюбят». Весьма примечательно, что позже, когда ребенок становится взрослым, он по–прежнему чувствует себя нелюбимым, если вдруг оспаривается привычная ложь. В начале курса лечения больные редко проникаются любовью к первичному психотерапевту, как это бывает в случае стандартной, рутинной психотерапии. Дело в том, что первичный психотерапевт не участвует во лжи; он не допускает ее, и поэтому у больного не остается иного выхода — он начинает чувствовать, что его не любят.
Как правило, в этой ситуации невротик теряется. До сих пор он был уверен, что любовь — это как раз то, что давали ему не любившие его родители. Если родители всегда проявляли о нем «заботу», то такой ребенок, скорее всего, старался усилить ее — болезнями или неудачами. Провоцируя у окружающих реакции, похожие на реакцию родителей, невротик ухитряется поддерживать миф о любви. Очень часто он вовлекается в пылкую борьбу — только ради того, чтобы сохранить миф и не чувствовать себя несчастным. Например, такой пациент может явиться к врачу и сказать: «Мои родители не были идеальными; да и кто без греха? Но по–своему они очень любили меня». Думаю, что в данном случае «по–своему» имеет вполне определенный смысл — своей любовью они сделали ребенка невротиком. Больной может продолжить монолог в таком, приблизительно, духе: «Отец был очень строг и требовал дисциплины. Он редко проявлял нежность, но мы, дети, знали, что он нас любит». В переводе на обычный язык эта тирада должна звучать так: «Отец ожидает от нас совершенства, никогда нас не хвалит, не выказывает в отношении нас никакого теплого чувства, но пока мы исполняем все его требования, мы можем считать, что он нас любит». Но неважно, что мы говорим своему истинному «я». Реальное «я» нелюбимо и превосходно это чувствует. Когда во время психотерапевтического сеанса такого пациента вынуждают обратиться к отцу с просьбой взять на руки и приласкать, пациенту становится больно. Все, что он считал истиной, рассыпается перед лицом первичной боли.
