Дело в том, что у многих людей на фоне курения марихуаны и подъема чувств происходит, одновременно, усиление защитных систем. Человек начинает громко хохотать (потому что может чувствовать — пусть даже это не реальное чувство) или принимается с жадностью есть. По сути, марихуана возвращает личность на место — заталкивает ее обратно в организм. Например, безудержный смех под действием марихуаны доставляет невротику более полное переживание, чем смех в обычном состоянии. Однако больные, прошедшие первичную терапию, целиком и реально становятся обладателями и хозяевами собственного организма, и поэтому не нуждаются ни в марихуане, ни в наркотиках. И этот путь кажется мне гораздо лучшим решением проблемы наркомании и лекарственной зависимости.

Салли

Салли в первый раз пришла ко мне с поставленным в нейропсихиатрическом госпитале диагнозом «психоз после приема ЛСД». Последний срыв произошел после приема кислоты и галлюцинаций, после чего больная переключилась на хроническое курение марихуаны. Лечение Салли оказалось быстрым и эффективным, как это бывает со многими больными, находящимися на грани распада личности.

Сейчас мне двадцать один год. В детстве моя жизнь дома была непрекращающейся битвой. Мои родители все время дрались и ругались, превратив меня в нервнобольную. Плюс ко всему, первые четыре класса я училась в католической школе, и это оказалось для меня настоящей катастрофой. Я могу вспомнить несколько очень болезненных инцидентов, потому что меня не любили, и монахини постоянно меня наказывали. Наказание заключалось в том, что меня заставляли десять раз переписывать катехизис на перемене, когда все остальные дети играли. Мне казалось, что в результате я становлюсь дальше от Бога, вместо того, чтобы приближаться к нему. Я никогда не могла по–настоящему понять, за что меня наказывали. Я подавала знаки происходившего со мной бедствия. Несколько раз я обмочилась, сидя за партой; кроме того, я постоянно жевала сопли. Но никто этого не замечал, и никто не хотел мне помочь. Я хорошо помню свое ужасное одиночество в те юные годы, и этот страх одиночества преследует меня до сих пор.

Так как жизнь дома, как и жизнь в школе оказалась дерьмом, то у меня оставался только один способ не свихнуться — петь. В школе, особенно в конце младших классов меня даже любили за мое пение. В католической школе у меня был хороший голос. По воскресеньям я пела в церковном хоре, а в день святого Патрика я однажды спела небольшую песенку на школьном концерте. Когда я оказывалась дома одна, то принималась разыгрывать драму. Я воображала, что меня, как кинозвезду, снимают в фильмах. Я одета в умопомрачительные костюмы, а за каждую роль я получала академические премии. Я бы точно сошла с ума, если бы в том юном возрасте поняла, что моя жизнь — ДЕРЬМО, но мои фантазии делали жизнь прекрасной. Я с радостью баюкала себя фантазиями и была уверена, что наступит такой день, когда я стану великой певицей и прославленной киноактрисой. Я помню приступы душевной боли, которые случались иногда, когда я начинала петь или разыгрывать воображаемые сцены из фильмов. Боль говорила мне: «Это неправда; все это пустые мечты». Иногда я падала на кровать и долго плакала, потому что я была всего–навсего маленькой девочкой, я очень хотела, чтобы в один прекрасный день мои мечты стали явью, я страшно хотела стать кем‑то, потому что в реальности я была никто — действительно, в самом деле, никто— моя истинная сущность должна была проявиться когда‑то в будущем, и именно на будущее откладывала я реализацию моей идентичности. Но это будущее не могло исполниться, потому что я все время буду откладывать его наступление, я не желала признать, что, оказавшись в будущем, я обнаружу, что успех и признание так и не пришли ко мне. И куда я потом пойду, чтобы стать кем‑то? Всю мою жизнь я оставалась маленькой девочкой, погруженной в музыку и воображаемые пьесы, я никогда не жила в реальности. Я продолжала выковыривать из носа сопли и жевать их, я все еще немо кричала: «Помогите мне. Помогите мне стать взрослой». Но мне никто не мог помочь, потому что, когда я стала старше, все мои крики были немыми, и никто их не слышал. Никто, при всем желании, и не мог помочь мне и поверить в меня, потому что сама я этого вовсе не хотела.

Все же очень забавно быть невротиком. Физически ты становишься взрослой, больше узнаешь, намного больше начинаешь понимать, иногда даже поступаешь по–взрослому, правда, только потому, что этого ждут от тебя другие. Но внутри тебя продолжает жить все та же маленькая девочка, которая очень хочет, чтобы ее ласкали, любили, чтобы ей помогали, чтобы кто- то защищал ее. Происходит постоянная, непрестанная внутренняя битва между желанием иметь то, в чем отчаянно нуждаешься — любовь, защиту и т. д., и необходимостью быть такой, какой ты должна быть (взрослой), и не только необходимостью, но и желанием тоже, потому что ты хочешь духовно расти, как растет твое тело, как растет твое осознание мира. Но внутри гебя есть часть, которая висит в пустоте, как плоская анимационная картинка на экране.

Я пришла на курс первичной терапии в январе. Я пришла сама по причине событий, происшедших приблизительно за девять месяцев до этого. Я принимала ЛСД. Я принимала ЛСД несколько раз и, надо сказать, неплохо себя при этом чувствовала. Но когда я приняла это средство в последний раз, то со мной случилось то, что я сама склонна называть безумием.

В тот раз мы с моим другом приняли по две капсулы кислоты. Я была в плохом настроении, потому что хотела пойти вместе с моим парнем на одну вечеринку, где собирались люди, с которыми я прежде работала. Но мой парень отказался идти, и кончилось тем, что вместо этого мы приняли кислоту.

Все кончилось тем, что мы пошли на другую вечеринку. Там были люди, которые тоже что‑то принимали, но были и такие, которые не принимали ничего. Там был один мальчик, который делал очень красивые сережки, и я попросила своего друга купить мне их. Я хорошо себя чувствовала до тех пор, пока не начал действовать ЛСД. У меня обострились все чувства. Я начала ощущать свой собственный запах. Ячувствовала запах собственного своего тела. Я нервно оглядывалась, думая, что все вокруг чувствуют этот запах. Я бросилась в ванную, схватила огромный брусок мыла и принялась оттирать руки и подмышки, стараясь избавиться от вони. Я чувствовала себя грязной, как дерьмо. Я вышла из ванной и сказала моему парню, что со мной происходит что‑то неладное. Мы вышли на улицу, чтобы поговорить. Внезапно со мной началось нечто такое, что я могу описать только словом приступ. Было такое впечатление, что я вышла из себя, из своей головы на несколько минут, а потом, когда это чувство улеглось, я поняла, что какое‑то время находилась в другом месте, но не знала где, и меня обуял страх. Я испугалась, что это повторится, и, кто знает, может быть, в следующий раз я уже не вернусь. В течение семи часов такие приступы повторились несколько раз. Каждый раз я не знала, чем он закончится. Я не осознавала реальности происходившего вокруг меня. Это были моменты какого‑то полного отлета, потом возникал неописуемый ужас, я убеждалась в том, что совершенно безумна.

Через семь часов я начала потихоньку успокаиваться, Приступы закончились, но я оставалась взвинченной и меня мучил сильный страх.

Ночью я изо всех сил старалась заснуть, но не могла сомкнуть глаз от страха. Мне казалось, что моя голова вот–вот взорвется и разлетится на куски, которые никогда больше не соединятся водно целое. Спустя несколько дней я все же окончательно пришла в себя.

Прошло еще почти два месяца, прежде чем я начала замечать побочные явления от приема кислоты. Все началось с ночного кошмара. Я с криком проснулась, так как во сне мне привиделось, что я сошла с ума. Этот ужасающий страх пронизывал меня всю — с головы до ног. Страх был тотальным. Я не могла спать и разбудила друга, который жил со мной, и он стал меня успокаивать. Но я не желала, чтобы меня успокаивали. Я хотела знать, что было со мной не так. Я должна была это узнать.