Воспитанная молодая дама говорила: «Мать придерживалась старомодных взглядов на манеры и этикет, но все же она любила нас». Когда эта же дама плакала, умоляя дать ей свободу, она прочувствовала страдание, которое преследовало ее всю жизнь, но которое она никогда не ощущала. Отсюда мы заключаем, что только тогда, когда индивид чувствует свою реальную потребность, начинает он понимать, что есть любовь — и, вероятно, понимает он это впервые в жизни.

Одна пациентка упорно твердила, что родители любили ее, хотя чувство это было показным, и оба они не скрывали этого. Женщина утверждала, что источником всех ее бед был муж. На второй неделе психотерапии она прочувствовала свою реальную проблему: пациентка вернулась назад, в детство, и заново пережила тот момент, когда ее отличили от сестры за то, что она хорошо себя ведет. Всю жизнь наша пациентка не чувствовала себя нелюбимой, потому что была образцовой дочерью. Помощь, подарки, нежности — все это сыпалось на нее неиссякаемым потоком; от нее же требовалось одно — быть образцовой дочерью. Так как она всегда была хорошей, но никогда собой, то никогда не чувствовала себя нелюбимой. Тем не менее, и она страдала от первичной боли. Эта боль могла выйти на поверхность сознания только тогда, когда я запретил ей быть той милой женщиной, какой она всегда представлялась. Вот еще одно подтверждение первичной идеи о том, что любить— это значит позволять человеку быть самим собой.Этим даром обладали все — кроме нее самой. Ее никто не любил.

Вот еще один пример для пояснения сказанного: мать одной молодой женщины в детстве была постоянно возле дочери, играла с ней, держала на руках и никогда не била. Но эта мать сама была маленьким ребенком, у нее не достало сил позволить своей дочке быть маленьким ребенком. Дочери приходилось быть сильной, взрослой и защищать свою слабую мать. Невзирая на все, что делала эта мать для своей дочери, она, по сути, не любила ее, так как не позволяла ей быть такой, какой она была — маленькой слабой девочкой.

Дети сдаются на милость родителей и жертвуют своим «я» ради того, чтобы не чувствовать себя нелюбимыми. Родители делают то же самое, чтобы прикрыть свою неспособность чувствовать любовь к детям. Хотя такие родители могут изо всех сил представлять доказательства своей любви — «Посмотри на все, что я для тебя сделала», — это утверждение равносильно следующему: «Почему же ты не хочешь ничего для меня сделать?» Принесение в жертву собственной личности, своего «я», есть часть иудео–христианской этики, согласно которой мы отказываемся во имя божественной любви от своей личности и жертвуем ее Богу. (Один пациент выразил это так: «Я пожертвовал собой, чтобы заслужить любовь матери. Когда из этого ничего не вышло, я попробовал сделать то же самое с отцом; когда и это не помогло, я обратился к Богу».) Невротик продолжает этот процесс бесконечно, и начинает измерять любовь других степенью их самопожертвования в отношении его самого. Нет ничего удивительного в том, что когда ребенка на самом деле любят, он редко испытывает озабоченность по поводу любви. Обычно у такого ребенка нет нужды особо обозначать какую‑то вешь, как любовь. Ему не нужно слово, так как у него есть чувство. Я полагаю, что нелюбим тот, кому необходимо слово «любовь» для обозначения какой‑то вещи. Таким людям всегда не хватает уверений, доказательств или слов для того, чтобы заполнить образовавшуюся в раннем детстве пустоту.

Если родители хотят избавить своего ребенка от невротической борьбы за любовь, они, на мой взгляд, должны сами выражать в отношении ребенка все свои чувства — слезами, гневом, радостью, и позволить ему говорить то, что он хочет, и так, как он хочет. Это означает, что ребенок должен иметь возможность жаловаться, громко кричать и веселиться, дерзить. Короче говоря, если дать детям те права, которыми пользуются все люди, то можно в результате получить разумного ребенка, который никогда не стремится разжалобить родителей. Детям надо разрешить выражать себя, ибо чувство принадлежит только им; конечно, нельзя разрешать детям ломать мебель и бить посуду, так как эти вещи принадлежат всей семье. Но ребенок не будет, скорее всего, склонен к разрушениям, если сможет выразить свои устремления вербально.

Когда мы начинаем думать о том, что именно должен чувствовать ребенок и требуем от него, чтобы он разбирался в своих чувствах, мы, тем самым, лишаем его способности к реальному чувству. Когда ребенку позволяют вести себя спонтанно и свободно проявлять чувства, то очень велик шанс, что такой ребенок сможет вдруг, ни с того, ни с сего, обнять и поцеловать родителей. Это и будет настоящая любовь ребенка к родителям. Слишком многие из нас привыкли считать детей рабами порядка и не ждут от них спонтанной нежности. В доме невротиков любовь превращается в ритуальное действо. Есть обязанность быть нежным и любящим, обязанность говорить «до свидания», «здравствуйте», обязанность целоваться. Есть и недовольство, когда эти обязанности ребенком не выполняются. Невротик, в конечном итоге, получает от своего ребенка действие, лишенное чувства, хотя в действительности ребенок может дать гораздо больше, чем ему позволяют.

Почему стремление к любви столь универсально? Потому что это стремление к своему «я», к своей личности, которую невозможно найти нигде, кроме себя. Более точно можно сказать, что всеобщая погоня за любовью, есть поиск некоего человека, который позволит ищущему стать самим собой. Поскольку у многих из нас чувства оказались невостребованными или оказались растоптанными, мы кончаем тем, что делаем то, чего не чувствуем. Ранние браки, скоротечные романы, как мне кажется, происходят от внутренней фрустрации и отчаянного желания обрести чувство посредством кого‑то другого. Этот поиск бесконечен, потому что на самом деле очень немногие точно знают, чего ищут.

В редких случаях потеря любимого представляется столь катастрофической, что оставшийся одиноким человек решается на самоубийство. Обычно такое бывает только тогда, когда эта потеря есть отражение какой‑то более глубокой потери, происшедшей в юности.

Когда же невротик наконец начинает реально чувствовать, что его не любят, тогда — и только тогда — начинает он прокладывать путь к истинному ощущению того, что его любят. Ощутить первичную боль — это значит раскрыть реальность собственного тела и его чувств — ведь не может быть любви без чувства.

Первичная теория отличает секс, как половой акт, от секса, как чувственного переживания. К сексуальному (половому) акту относятся все явные движения, которые люди совершают во время любовной игры и самого полового сношения. Сексуальное переживание — это придание смысла половому акту. При неврозе переживание полового акта может быть резко отделено от самого акта. Так, гетеросексуальный половой акт может переживаться как гомосексуальный, то есть, сопровождаться гомосексуальными фантазиями. В то же время гомосексуальный акт между активным и пассивным гомосексуалистом может переживаться внутренне как акт гетеросексуальный. Я бы охарактеризовал природу полового акта в понятиях его субъективного переживания — это различение весьма важно, когда речь идет о лечении половых нарушений и извращений.

Например, есть множество людей, которые, совершая положенные движения полового акта, не испытывают вообще никакого полового чувства, что могут подтвердить фригидные жены. Таким образом смысл половому акту придает полное чувство и ощущение целостной ситуации; нарушает и извращает это чувство невротическое усилие, направленное на извлечение из полового акта символического значения.

Первичная гипотеза, в своей основе, заключается в том, что если в самом начале жизни не удовлетворяются основные потребности, они проявляются в символической форме. В сексе это означает, что половой акт переживается (обычно фантастическим путем), как удовлетворение той старой потребности.