— Я ошибалась, она хорошая.

Отношения у Марии Дмитриевны с Екатериной Григорьевной были легче, потому что они познакомились и даже подружились. Когда Екатерина Григорьевна покончила с собой, Мария Дмитриевна, горько рыдая, говорила:

— Это я ее убила…

Она желала повенчаться только ради своего отца, которого очень любила. Но я не был убежден, что Дмитрий Михайлович этого так желал ввиду того, что я на двадцать два года был старше его дочери, мы с ним были почти одного возраста. Однако на мое письмо, в котором я просил руку его дочери, он ответил очень сердечным согласием.

И вот мы приплыли в Белград, где поселились на несколько дней у Дмитрия Михайловича. Он жил с сыном и еще одним молодым человеком.

А брак совершился в городке Новый Сад. Этот городок находится ниже по Дунаю, против крепости, откуда некогда бежал во время войны генерал Корнилов. Церковь в Новом Саду была русская. Поручителями были брат Марии Дмитриевны Владимир Дмитриевич, полковник Петр Титович Самохвалов, Николай Дыховичный и кто-то еще. Дружкою была Зина, вдова полковника Барцевича, которая потом вышла замуж за брата Марии Дмитриевны»^[457].

В метрических книгах русского православного прихода при часовне Святого Василия Великого в Епархиальном доме сербского православного епископа Бачского, в центре города Нови Сад, о венчании В. В. Шульгина записано:

«8/21 сентября 1924 года.

Жених: Потомственный дворянин Василий Витальевич ШУЛЬГИН, вторым браком, 46 лет.

Невеста: Дочь потомственного дворянина Мария Дмитриевна СИДЕЛЬНИКОВА, первым браком, 25 лет.

Поручители: Поручик Николай Лазаревич Дыховичный; поручик Борис Николаевич Бенар;

Полковник Петр Титович Самохвалов; Вольноопределяющийся Владимир Дмитриевич Седельников»^[458].

Повенчав нашего героя, вернемся к «Тресту».

Шульгин вспоминал: «Врангель в „Трест“ не верил, но не мешал Климовичу возиться с ним. Связь была постоянная, и я увидел, что теперь настало время при помощи Климовича и „Треста“ найти моего сына. Благодаря Анжелине я знал, что он находится в доме для умалишенных в Виннице.

Я сказал Климовичу, что хотел бы воспользоваться тем приглашением, которое Якушев сделал в Берлине. Климович согласился мне помочь и запросил Якушева, готовы ли они принять меня. Ответ был утвердительный с добавлением: „Сделаем все, что можем“.

При решительном разговоре я спросил Климовича, как он оценивает опасность такого путешествия. Он сказал:

— Шестьдесят процентов за то, что вы вернетесь.

— А на сорок процентов я рискую, — добавил я.

На этом и порешили»^[459].

Все-таки отчаянный человек Василий Витальевич! Его личность была в России известна если не всем читателям газет, то большинству. На что он надеялся?

С другой стороны, он был мистиком, а ведь ясновидящая Анжелина предсказывала, что он избежит опасностей. И главное — найти сына.

Правда, Анжелина предупреждала, что его-то он и не найдет.

Нет, в этом Шульгин ей не поверил и пошел наперекор судьбе.

Спустя много лет, уже в глубокой старости, отсидевший 12 лет во Владимирской тюрьме Василий Витальевич снова оказался под дружественной опекой советских чекистов, которые хотели использовать его в пропагандистских операциях. Как это происходило, поговорим позже, а тут скажем о Ляле. Отец почти нашел его.

Шульгин побывал в Виннице, но психиатрическая больница, где некогда содержался больной сын, во время войны была разрушена, все архивы сгорели, уцелело только больничное кладбище с номерами на безымянных могильных холмиках. Под одним из них лежал вольноопределяющийся Марковского полка Вениамин Шульгин. Можно представить, что испытал бедный отец, который всю жизнь, страшно рискуя, искал его.

Вскоре сопровождавшие его чекисты (с ними был даже начальник Владимирского областного управления Комитета государственной безопасности полковник В. И. Шевченко) разыскали пожилую даму, бывшего лечащего врача Ляли. Она рассказала немного, вполне определенно: «Это было очень давно, в 1925 году, но я запомнила вашего сына, потому что он был трудный больной. Он отказывался от пищи, и приходилось кормить его насильно. Эта операция так же болезненна для больного, как и для врача».

Еще она вспомнила, что у него был длинный шрам на голове и правой половине лица. И добавила: «Каков его конец? Должно быть, он умер, но я не могу сказать точно, так как была в этой больнице почти до конца 1925 года, а потом уехала. Он мог умереть после этого»^[460].

Так была поставлена точка в этом почти пятидесятилетнем печальном поиске.

Но вернемся в 1925 год. В России Ленина уже нет, руководят страной Троцкий и триумвират Каменев, Зиновьев, Сталин, и никто не может предсказать, чем закончится их соперничество. И в разгаре новая экономическая политика (нэп), то есть разрешены частное производство и частная торговля. В этом можно увидеть некое слабое отражение канувшего в Лету частнопромышленного ВПК, действовавшего на фоне государственных военных заводов, чьи рабочие потом стали кадровой опорой коммунистического режима. Правда, на сей раз кислотой, разъедающей режим, были не деятели ВПК, а нэпманы.

Будущее коммунистической власти с удивительной прозорливостью снова предсказал шульгинский друг Маклаков: «Как только в большевизии станут на путь улучшения расстроенной экономической жизни, начнется раздор между теми, кто хотел устраивать жизнь на началах коммунизма, но в интересах России или ее пролетарских слоев, и теми, которые всем этим сознательно жертвовали во славу III Интернационала и мировой революции. В среде самой России и пойдет водораздел: на одной стороне будет сытый коммунист, который ездит в международных вагонах и одевает свою жену в бриллианты, а на другой тот, кто, не гоняясь за властью, не споря о формах управления, будет говорить для них очевидные вещи: что правительство отнимает то, что им нужно самим, не дает того, что необходимо, и не потому, что преследует кооперативы или не дает хода капиталу. Объективная необходимость даст победу второму течению; те, кто будет мешать оздоровлению экономического быта из-за интересов Интернационала, будут тогда обезврежены или устранены путем ли террористических актов, или отдачей под суд и т. д., а может быть, сами уйдут, чтобы не быть убитыми в первую очередь»^[461].

Именно так и произошло: одних ждал террористический акт, других суд, третьих изгнание. Маклаков отлично понимал, как исторический процесс делит людей на завтрашних и вчерашних.

В СССР значительно выросла роль военных, среди которых Якушев называл многих союзниками МОЦР. В противостоянии Троцкого и триумвирата они приняли сторону триумвирата, что в конце концов определило победителей.

Однако кроме личного противоборства красных вождей были и более значительные обстоятельства — стоял вопрос о будущем Советского государства. Дело в том, что в стране снова вышел на поверхность старый конфликт полуфеодального крестьянства (теперь в России было свыше двадцати миллионов маленьких сельских хозяйств и отсутствовали крупные культурные хозяйства) и государственной промышленности.

Промышленных товаров было мало, они были дороги, а крестьяне с их дешевым хлебом не могли создать платежеспособного спроса. Другими словами, тогда крестьяне не видели необходимости идти на расходы для поддержания промышленности. Сельское хозяйство, рост которого выражался в увеличении площади запашки, возобновлении технических культур (конопли, подсолнечника, рапса), увеличении поголовья скота, обеспечивало ресурсами только одну часть экономики. С этим перекосом надо было что-то делать.