Возможности премьер-министра не безграничны. Он мог, махнув на все рукой, спустить этих псов с цепи и положить таким образом начало новой волне религиозных распрей. Мог последовать примеру Индиры Ганди и сделать то, что она блестяще проделала в 1969 году, когда партийные лидеры попытались превратить ее в марионетку. (Индира Ганди тогда вышла из партии, создала другой Конгресс, увела туда с собой почти всех членов парламента и, проведя новые выборы, одолела старую гвардию.) Или — что, по-моему, было проще всего — мог, не уступая своих позиций, продержаться до новых выборов, а затем сложить с себя полномочия. Маски были бы сорваны, БДП не смогла бы рядиться под умеренных, распалась бы та широкая коалиция, благодаря которой БДП удерживается у власти, Конгресс развалился бы, правительства бы менялись одно за другим, а страна вступила бы в новую фазу. Большого счастья она не сулила бы, зато принесла бы с собой новые возможности. А это уже достаточная причина для того, чтобы держаться подальше от партийных аппаратчиков БДП любого, даже самого низкого уровня.
Сегодня в институте идет конференция. Б. Б. Лал[167] делает доклад, демонстрируя черепки, обнаруженные на раскопках в местах, которые связываются с великой войной между Кауравами и Пандавами, и на основании их датировки делает вывод, что возраст почитаемой всеми «Махабхараты» насчитывает, вероятно, не пять тысяч лет, как принято думать, а всего-навсего три. Как теперь БДП/РСС переживет такие радикальные перемены в истории священных индуистских текстов?
Мои метаморфозы — из наблюдателя в объект наблюдения, из Салмана, которого я знаю, в Рушди, с которым я едва знаком, — продолжаются. Слухи о моем приезде распространились по всей стране. Меня страшно беспокоит информация о том, что две исламские организации, пообещав устроить беспорядки, свое обещание сдержат, и, наверное, думаю я, это примут за истинную цель моего визита, что очень и очень плохо, и весьма печально.
За обедом в соланском ресторанчике «Химани», где я с удовольствием поглощаю индийскую еду, очень похожую на китайскую, только больше приправленную пряностями, ко мне подходит репортер «Дурдаршана» по имени Агнихотри, который по случайному совпадению отдыхает здесь вместе с семьей. И вот надо же как повезло: готовенькая сенсация. Через несколько минут в ресторане появляется другой журналист из местной газеты и дружески задает мне несколько вопросов. В поведении этих людей нет ничего странного, но в итоге нервозность полицейских взлетает на новую высоту, и вскоре закипает полномасштабный скандал.
Когда мы возвращаемся на виллу «Анис», у Виджая звонит мобильник — говорит полицейский офицер из Дели, по имени Кульбир Кришан. По своему положению Кришан занимает среднее положение в цепочке незримого нашего руководства, но говорит он такое, что Виджай теряет самообладание — впервые за годы нашей долгой дружбы. Его чуть ли не трясет, когда он поворачивается ко мне: «Нас обвинили в том, что мы якобы сами позвонили журналистам из ресторана. Этот тип утверждает, что мы не джентльмены, что мы не держим слова, что мы — вы не поверите — „наделали глупостей“. Под конец он сказал: „Завтра в Дели будет демонстрация, и если мы будем стрелять в толпу и погибнут люди, их кровь падет на ваши головы“».
Я прихожу в ужас. До меня сразу доходят две вещи. Во-первых, нас — после недели скрупулезного соблюдения всех навязанных мне условий и ограничений — обвиняют в нечестности и вероломстве. Это несправедливо и оскорбительно, но в конечном счете нестрашно. Во-вторых, речь идет о жизни и смерти. Если полиция в Дели теперь до того агрессивна, что готова идти убивать людей, то это нужно остановить, пока не поздно.
На церемонии нет времени. Зафар потрясен тем, как я ору на бедного, честного Акшея Кумара (который ни в чем не виноват), а ору я, что если этот Кульбир Кришан не извинится сейчас же перед Виджаем и передо мной лично и не заверит меня, что никто ни в кого завтра не будет стрелять, то я требую, чтобы мы немедленно, пусть в ночь, отправлялись обратно в Дели, чтобы к рассвету я уже был перед дверью премьер-министра, и пусть господин Ваджпайи сам разбирается с этим делом.
После моих воплей: «Я пойду в британское представительство! Созову пресс-конференцию! Я напишу в газету!» — нам и в самом деле звонит несчастный Кульбир, толкует о «недоразумении» и обещает, что назавтра не будет никакой стрельбы и никаких погибших. «Если я несколько заговорился, — произносит он в заключение незабываемую фразу, — то я очень и очень сожалею». Я невольно смеюсь над такой непроходимой глупостью и кладу трубку. Но сплю я плохо. В два ближайших дня станет ясен итог всего моего путешествия, и хотя я стараюсь надеяться и верить, что усердие полиции излишне, уверенности нет. Дели — их город, а я… Я — Рип ван Винкль[168].
Пятница, 14 апреля
Мы уезжаем с первыми лучами солнца и сначала отвозим на вокзал Виджая и Зафара. (Я, разумеется, возвращаюсь в автомобиле.) Зафар наконец в порядке, а вот у Виджая вид измученный и усталый. Несколько раз он повторяет, что никто в жизни не разговаривал с ним так грубо и он не намерен оставлять все как есть. Я вижу, что он устал от полиции, от поездки, а может быть, и от меня. Завтра вечером, говорю я, вы снова вернетесь к своей адвокатской практике и забудете про Салмана Рушди с его проблемами. С коротким смешком он садится в поезд.
Вечером у нас банкет по поводу вручения Премии писателей Содружества, но мне не до этого. Всю дорогу до Дели я ломаю голову над тем, кого подводит чутье — меня или моих хранителей. Как закончится эта «экскурсия по родным местам», хорошо или нет? Ждать осталось недолго.
В половине первого со мной проводит закрытую встречу Р. С. Гупта, заместитель особого комиссара, отвечающий за безопасность Дели. Это сильный, спокойный человек, привыкший добиваться своего. Картину он рисует мрачную. Некий исламский политик. Шуайб Икбал, собрался вывести людей на демонстрацию после пятничной молитвы в главной мечети Старого Дели, Джама-Махджид, в знак протеста против меня и против решения правительства, разрешившего мне въезд в страну. В эту мечеть ходит огромное число людей, речь о шестизначных цифрах, а если призыв поддержит имам мечети — Саид Ахмед Бухари — и толпа выйдет на улицы, весь город будет парализован. «Мы ведем с ними переговоры, — говорит Гупта. — Пытаемся убедить ограничить численность и не устраивать беспорядков. Возможно, нам это удастся».
Часа через два напряженного ожидания, в течение которых меня держат под домашним арестом — «Пожалуйста, сэр, никаких передвижений», — наконец хорошие новости. Демонстрация состоялась, но в ней приняли участие человек двести (в Индии двести человек — это ничто), и прошла она без эксцессов. Сценарий кошмара остался не реализован. «К счастью, — говорит Гупта, — мы справились».
Что же сегодня происходит в Дели на самом деле? Точка зрения спецслужб всегда впечатляет и почти всегда убедительна, но она всего лишь одна из возможных. Таково уж характерное свойство всех спецслужб мира: они всегда правы. Начнись сегодня беспорядки, мне сказали бы: «Видите, мы не зря нервничали, наши опасения оправдались». Все пошло спокойно, и мне говорят: «Мы сумели их предотвратить благодаря опыту и умению смотреть вперед».
Возможно, и так. Но вполне возможно другое: полемика по поводу «Сатанинских стихов» давно неинтересна большинству индийских мусульман, потому, несмотря на усилия и местного политика, и имама мечети (оба громогласно извергали угрозы в мой адрес), за ними почти никто не пошел. Как вы говорите? Какой-то писатель приехал к нам ради какого-то банкета? Как его зовут? Рушди? Ну приехал, и что?
Примерно об этом и пишут почти все сегодняшние газеты, анализирующие эти события. Сообщают о малочисленной демонстрации, причиной которой называют политические пристрастия организаторов.
