Сам я окончил университет в Англии, у нас там выпуск отмечают несколько по-другому, так что я решил разобраться, что представляет собой ваша выпускная церемония и какие с ней связаны традиции. Первая спрошенная мною приятельница-американка рассказала, что в ее случае — да, спешу уточнить, что она оканчивала не ваш колледж, — выпускников настолько разгневал выбор почетного гостя — лучше, пожалуй, не называть имен, а, да ладно! это была Джин Киркпатрик[105], — что они дружно проигнорировали церемонию, устроив в одном из учебных корпусов сидячую забастовку. Потому-то, увидев вас здесь, я испытал большое облегчение.
Что касается меня, я окончил Кембридж в 1968 году — в год массовых студенческих протестов, — и должен вам сказать, что едва не вылетел с этой самой церемонии. То давнее происшествие не имело никакого отношения ни к политике, ни к студенческим волнениям; это совершенно фантастическая и весьма поучительная история про густой коричневый мясной соус с луком. Началась она за несколько дней до выпуска. Некий анонимный шутник решил приукрасить в мое отсутствие мою комнату, расплескав целое ведро вышеупомянутого соуса по стенам и мебели — а заодно по моему проигрывателю и одежде. Поскольку в Кембридже существует давняя, глубоко почитаемая традиция делать все по совести и по справедливости, администрация колледжа тут же объявила, что я ответственен за причиненный ущерб, и, отказавшись выслушать мои заверения в противном, потребовала, чтобы я заплатил за испорченное имущество до выпускной церемонии, — иначе мне не выдадут диплом. То был первый, но, увы, не последний случай, когда меня облыжно обвинили в том, что я вылил на кого-то или на что-то ведро грязи.
Должен признаться, что за ущерб я заплатил и мне позволили получить диплом о высшем образовании. В знак протеста — возможно, припомнив также цвет соуса, — я явился на церемонию в коричневых ботинках; меня незамедлительно вытолкали из шеренги однокурсников, одетых в академические мантии и соответствующие случаю черные ботинки, и отправили переодеваться. До сих пор не могу понять, почему человек в коричневых ботинках считается «неподобающе одетым», но я получил еще один приговор, не подлежащий обжалованию.
И я снова сдался, быстренько сбегал поменял ботинки и вернулся в строй в самый последний момент; наконец, после всех этих пертурбаций, до меня дошла очередь, и мне велели взять секретаря университета за мизинец и медленно подняться с ним туда, где восседал на троне господин ректор. Следуя полученным заранее инструкциям, я встал на колени у его ног, протянул к нему ладони, сложенные в молитвенном жесте, и смиренно попросил на латыни выдать мне диплом — хотя из головы у меня никак не шла мысль, что этот диплом стоил мне трех лет упорного труда, а моей семье — немалых денег. Помню, меня заранее предупредили, что руки лучше поднять над головой повыше, не то престарелый ректор, потянувшись, чтобы взять их в свои, рухнет с трона прямо на меня.
Я последовал этому совету, и престарелый джентльмен никуда не свалился; пользуясь той же латынью, он объявил меня бакалавром искусств.
Оглядываясь сегодня на этот день, я с некоторым ужасом вспоминаю свою пассивность — хотя мне решительно не приходит в голову, как еще я мог поступить. Я мог бы не платить, не менять ботинок, не преклонять колен и не просить у ректора милости. Но я предпочел подчиниться и в результате получил диплом. С тех пор я стал упрямее. Я пришел к выводу, которым хочу с вами поделиться: мне не следовало идти на компромисс, не следовало мириться с несправедливостью, сколь бы весомыми ни были основания.
Слово «несправедливость» и поныне прочно связано в моем сознании с тем соусом. Для меня несправедливость — липкая, коричневая, вязкая субстанция, от которой исходит едкий, вызывающий слезы луковый запах. Несправедливость — это то, что гложет тебя, когда ты в последний момент мчишься домой, чтобы снять недопустимые коричневые ботинки. Это принуждение вымаливать на коленях, на мертвом языке, то, на что ты имеешь неоспоримое право.
Итак, вот чему я научился в день собственного выпуска; вот урок, который был мною извлечен из притч о Неведомом Вредителе, Запретных Ботинках и Престарелом Ректоре на Троне; урок, который я преподам сегодня и вам. Первое: если на вашем жизненном пути вы столкнетесь с тем, что вас обвинят в Злонамеренном Использовании Соуса — а в один прекрасный день вас обязательно обвинят, — но при этом вы будете знать, что злонамеренно его не использовали, не поддавайтесь. Второе: если вас вышвырнут из общества только потому, что на вас не те ботинки, вам нечего делать в этом обществе. И третье: не вставайте ни перед кем на колени. Отстаивайте свои права, поднявшись во весь рост.
Мне хочется думать, что Кембридж, где я провел три очень счастливых года и где многому научился, — надеюсь, что вы были в Барде столь же счастливы и столь же многое здесь почерпнули, — что Кембридж, с его чисто британским тонким чувством юмора, просто хотел преподать мне в тот странный день три этих ценных урока.
Выпускники 1996 года, мы собрались здесь, чтобы отметить один из важнейших дней вашей жизни. Мы участвуем в ритуале инициации, вашего перехода от подготовки к жизни в саму эту жизнь, к которой вы теперь подготовлены не хуже других. Вы стоите на пороге будущего, и я хочу поделиться с вами кое-какой информацией о славном учебном заведении, которое вы сегодня покидаете, — тем самым я объясню, почему мне столь приятно быть сегодня с вами. В 1989 году, вскоре после того, как иранские религиозные экстремисты начали мне угрожать, президент вашего колледжа связался со мной через моего литературного агента и спросил, не соглашусь ли я стать штатным сотрудником одного из факультетов. Речь шла не просто о рабочем месте: он заверил меня, что здесь, в Аннандейле, я найду среди преподавателей и студентов много новых друзей, и у меня будет безопасное убежище, где я смогу спокойно жить и работать. Увы, в те тяжелые дни я не смог принять его отважное предложение, но я вовек не забуду, что когда убийцы искали меня с фонарями по всему миру, когда многие люди и учреждения отшатывались от меня в страхе. Бард поступил как раз наоборот, шагнув мне навстречу, сделав жест интеллектуальной солидарности и человеческого участия, предложив мне вместо высокопарных речей конкретную помощь.
Надеюсь, все вы испытываете гордость оттого, что Бард сделал такой принципиальный шаг — причем тихо, без всякой шумихи. Мне, разумеется, чрезвычайно приятно получить звание почетного профессора Барда и выступить сегодня перед вами.
Словом «хюбрис» греки обозначали грех неповиновения: этот грех, если не повезет, может навлечь на вас беспощадную кару мстительной богини Немезиды: она держит в одной руке ветвь яблони, а в другой — колесо фортуны, которое рано или поздно завершит свой круг и приведет к неотвратимому отмщению. Поскольку меня в свое время обвиняли не только в разливании соуса и ношении коричневых ботинок, но еще и в хюбрисе. и поскольку я пришел к выводу что подобное неповиновение есть органичная и неотъемлемая часть того, что мы называем свободой, я хочу посоветовать вам не бояться хюбриса. В грядущие годы вам придется вступать в бой со всевозможными богами, большими и малыми, облеченными плотью и властью, все они будут требовать поклонения и повиновения; миллионы божеств денег и власти, общепринятого и общепризнанного станут влезать со своими ограничениями и своим контролем в ваши мысли и вашу судьбу. Не повинуйтесь им — таков мой вам совет. Задирайте носы, показывайте им фигу. Ибо, как нам известно из мифов, именно через неповиновение богам люди отчетливее всего выражают свою человеческую сущность.
У греков много историй о размолвках между богами и людьми. Мастерица Арахна бросает вызов самой богине Афине Палладе (римляне назовут ее Минервой), заявляя, что превзошла ее в искусстве ткачества и вышивания, причем ей хватает дерзости выбрать для своих работ только те сюжеты, которые обнажают слабости и проступки богов: похищение Европы, Леду и Лебедя. За это — за непочтительность, а не за недостаток таланта, — за то, что мы сегодня назвали бы творчеством, а также за несравненную дерзость богиня превратила свою смертную соперницу в паука.
