XXXII. С еврейкой бешеной простертый на постели… С еврейкой бешеной простертый на постели, Как подле трупа труп, я в душной темноте Проснулся, и к твоей печальной красоте От этой – купленной – желанья полетели. Я стал воображать – без умысла, без цели, — Как взор твой строг и чист, как величава ты, Как пахнут волосы, и терпкие мечты, Казалось, оживить любовь мою хотели. Я всю, от черных кос до благородных ног, Тебя любить бы мог, обожествлять бы мог, Все тело дивное обвить сетями ласки, Когда бы ввечеру, в какой-то грустный час, Невольная слеза нарушила хоть раз Безжалостный покой великолепной маски. XXXIII. Посмертные угрызения Когда затихнешь ты в безмолвии суровом, Под черным мрамором, угрюмый ангел мой, И яма темная, и тесный склеп сырой Окажутся твоим поместьем и альковом, И куртизанки грудь под каменным покровом От вздохов и страстей найдет себе покой, И уж не повлекут гадательной тропой Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым, Поверенный моей негаснущей мечты, Могила – ей одной дано понять поэта! — Шепнет тебе в ночи: «Что выгадала ты, Несовершенная, и чем теперь согрета, Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?» И сожаленье – червь – вопьется в плоть твою. XXXIV. Кошка Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь, Но когти убери сначала. Хочу в глазах твоих красивых потонуть — В агатах с отблеском металла. Как я люблю тебя ласкать, когда, ко мне Пушистой привалясь щекою, Ты, электрический зверек мой, в тишине Мурлычешь под моей рукою. Ты как моя жена. Ее упорный взгляд — Похож на твой, мой добрый котик: Холодный, пристальный, пронзающий, как дротик. И соблазнительный, опасный аромат Исходит, как дурман, ни с чем другим не схожий, От смуглой и блестящей кожи. XXXV. Duellum Бойцы сошлись на бой, и их мечи вокруг Кропят горячий пот и брызжут красной кровью. Те игры страшные, тот медный звон и стук — Стенанья юности, растерзанной любовью! В бою раздроблены неверные клинки, Но острый ряд зубов бойцам заменит шпаги: Сердца, что позднею любовью глубоки, Не ведают границ безумья и отваги! И вот в убежище тигрят, в глухой овраг Скатился в бешенстве врага сдавивший враг, Кустарник багряня кровавыми струями! Та пропасть – черный ад, наполненный друзьями; С тобой, проклятая, мы скатимся туда, Чтоб наша ненависть осталась навсегда! XXXVI. Балкон
Мать воспоминаний, нежная из нежных, Все мои восторги! Весь призыв мечты! Ты воспомнишь чары ласк и снов безбрежных, Прелесть вечеров и кроткой темноты. Мать воспоминаний, нежная из нежных! Вечера при свете угля золотого, Вечер на балконе, розоватый дым. Нежность этой груди! Существа родного! Незабвенность слов, чей смысл неистребим, В вечера при свете угля золотого! Как красиво солнце вечером согретым! Как глубоко небо! В сердце сколько струн! О, царица нежных, озаренный светом, Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн. Как красиво солнце вечером согретым! Ночь вокруг сгущалась дымною стеною, Я во тьме твои угадывал зрачки, Пил твое дыханье, ты владела мною! Ног твоих касался братскостью руки. Ночь вокруг сгущалась дымною стеною. Знаю я искусство вызвать миг счастливый, Прошлое я вижу возле ног твоих. Где ж искать я буду неги горделивой, Как не в этом теле, в чарах ласк твоих? Знаю я искусство вызвать миг счастливый. Эти благовонья, клятвы, поцелуи, Суждено ль им встать из бездн, запретных нам, Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи, Ликом освеженным вновь светить морям? – Эти благовонья, клятвы, поцелуи! XXXVII. Одержимый Смотри, диск солнечный задернут мраком крепа; Окутайся во мглу и ты, моя Луна, Курясь в небытии, безмолвна и мрачна, И погрузи свой лик в бездонный сумрак склепа. Зову одну тебя, тебя люблю я слепо! Ты, как ущербная звезда, полувидна; Твои лучи влечет Безумия страна; Долой ножны, кинжал сверкающий свирепо! Скорей, о пламя люстр, зажги свои зрачки! Свои желания зажги, о взор упорный! Всегда желанна ты во мгле моей тоски; Ты – розовый рассвет, ты – Ночи сумрак черный; Все тело в трепете, всю душу полнит гул, — Я вопию к тебе, мой бог, мой Вельзевул! XXXVIII. Призрак I. Мрак Велением судьбы я ввергнут в мрачный склеп, Окутан сумраком таинственно-печальным; Здесь Ночь предстала мне владыкой изначальным; Здесь, розовых лучей лишенный, я ослеп. На вечном сумраке мечты живописуя, Коварным Господом я присужден к тоске; Здесь сердце я сварю, как повар, в кипятке И сам в груди своей его потом пожру я! Вот, вспыхнув, ширится, колышется, растет, Ленивой грацией приковывая око, Великолепное видение Востока; Вот протянулось ввысь и замерло – и вот Я узнаю Ее померкшими очами: Ее, то темную, то полную лучами. |
