— Ну хорошо, райисполком… Это, как говорится, твой тактический ход. А давай попросту, без дипломатии. Что́, если часть овощей — пустяк, каких-нибудь пару-другую гектаров — перенести, например, в район Журавлихи. Неужели там нельзя осушить хоть немного? Зря земля гуляет.

— И я говорю: гуляет, — оживился Березкин, не очень-то понимающий, зачем его сюда привезли. Если из-за земли торговаться, то пусть начальство занимается этим. Его же дело — сажать овощи да убирать урожай. Он обрадовался тому, что и на его долю выпал случай вставить слово в разговор.

— Гуляет! — воскликнул Панюков. — И еще сто лет прогуляет. Если даже и осушить ее, то все равно на голом торфу — не поле. Ясно-понятно?

— Не скажи, Семен Семенович, — в присутствии начальства величая председателя по имени-отчеству, опять заговорил Березкин. — А зачем, по-твоему, мы торф возим под огород? Ты высуши только Журавлиху, а мы не сплошаем.

— Будут расти овощи, дед Степан? — спросил Антонов.

— Еще как! Ты знаешь моего свояка, Илью-то? — обращаясь к Панюкову, продолжал Березкин. — По братней жене-то, по Устьке. В Никольском который живет. У них торфы Журавлихе нашей не уступят. Ну вот, пошли мы к нему гостевать на Спаса в третьем годе перед войной. С Митей пошли, тоже со свояком, — ты его знаешь, по жениной сестре-то, по ейной, по Дарье… Дубель-кумелю он купил в кооперации. Загуляли, само собой, — дело праздничное…

— К чему ты это, дед Степан? — не выдержал Антонов.

— Погоди, к чему. Узнаешь. Дубель-то этот хоть кого, хоть быка с ног свалит. Ну а мы, как сказать, не быки. Огрузли, задурели. Глядь-поглядь — свояка нету.

— Которого? — Антонов чувствовал, что и он, пожалуй, задуреет среди путаной системы свояков Березкина.

— Ну, Мити, Мити… Как не понять! С которым пришли-то. — Березкин удивился несообразительности председателя. — Пошумели, пошумели во дворе, да и сморило нас. И поутру встали — нету его. Ладно — баба Ильева в огород пошла. Глядит, а он под капустным листом, в борозде. Одни ноги в баретках наружу.

— Митины, что ли?

— Ну, не Ильевы! Знамо дело, Митины. А говорю тебе про это к тому, что вот какой лист на торфу капуста дать может. Лежи под ним, в неделю не сыщут. И кочень в соответствии выходит.

Антонов где-то под столом нажал кнопку звонка и, когда вошла секретарша, попросил:

— Позовите, пожалуйста, Колесова.

Время, понадобившееся районному мелиоратору на то, чтобы перебраться через дорогу, превращенную солнцем в озеро, за разговором прошло незаметно. А когда Колесов вошел — длинноногий, худой, сутулый, — Таня подумала: «Вот уж правда — специалист по болотам. Точно аист».

Мелиоратор сказал, что гостиницкую Журавлиху давно предполагалось осушить, до войны был даже составлен план, но дело это долгое — трех-четырех лет.

Поговорили, поговорили, да так ни к какому решению и не пришли. Председатель райисполкома на своем настаивает, председатель колхоза — на своем. Приказать ему — не прикажешь: земли-то и в самом деле у колхоза в обрез.

— В общем, еще раз придется нам подумать над этим, еще раз потолковать. Как в английском парламенте. — К Таниному неудовольствию, Антонов превратил серьезный вопрос в шутку.

Довольный тем, что отстоял свою честь, Семен Семенович ущипнул Таню за щеку:

— То-то — «экс» и «ин»! В корень гляди, а не по-за облаками летай, Татьянушка свет Ивановна. Хлеба вволю будет, овощи вырастут — деньжат тогда получим, куплю тебе воз яблок самолучших, белого налива, — гуляй.

— Сами гуляйте! — отстранилась от него Таня. — Наешьтесь капусты да овса — и гуляйте. Землю носом пашете, неба не видите.

Михаил Ильич примирительно засмеялся:

— Горячий народ! Это хорошо.

— А что хорошего, Михаил Ильич! Я в два раза старше ее, что-нибудь-то понимаю в хозяйстве. Не смотрит на это, лается.

Сказал Панюков и повял душой. Только не подумав, мог он сбиться на такое доказательство своей правоты. Тоже доказал: вдвое старше! С радостью откинул бы Семен Семенович половину своих лет, чтобы стать вровень с Таней. Второй год он заглядывается на дочку Ивана Петровича. Но тайком заглядывается, молчит об этом, резкость в разговорах с ней напускает. Не видит путей к ее сердцу. Иной раз сядет в своей одинокой избенке перед зеркалом: лицо неказистое, конопатины вокруг носа, бровей как бы и вовсе нету — белые. На ноги смотреть неохота — колесом. Душу если вывернуть наизнанку — может, и на душу не взглянет. А душа товар такой — выложишь на прилавок, обратно не возьмешь, всяк будет тыкать пальцем в нее и посмеиваться.

Вышли из райисполкома на улицу.

— Ну вот, — сказал Березкин, застегивая кожух, — и отстояли, Семен, свое. Без проборции.

Панюков не ответил. Косо посмотрел на сердитую Таню. Отстояли! Да была бы лишняя земля, он бы своими руками насадил для нее сад…

Выезжать под вечер по распутице Панюков не решился; заночевали в районном центре. Назавтра он до полудня проканителился на складах сельхозснаба да в банке, потом долго сидели в чайной, обедали — официантка не торопилась, и вышло, что в обратный путь тронулись опять же к вечеру.

На выезде из города встретили Майбородова. Он стоял на обочине дороги не менее мрачный, чем Таня с Панюковым, и, увидев знакомых, сказал без обычной приветливости:

— Очень кстати вы. Попутчиков вот поджидаю.

Одним седоком прибавилось. Лошаденка тяжело тащила скрипучие сани, приходилось часто помогать ей; вылезали на дорогу, проваливались в весенние размоины, измокли, ехали долго, времени на раздумия у всех было много.

Майбородов, когда не надо было помогать лошади, сидел в санях нахохлившийся, с поднятым волчьим воротником, засунув руки в рукава. Поездка принесла ему мало пользы. Районный зоотехник, молодой еще парнишка, с которым профессор постеснялся вести откровенный разговор, дал ему какую-то инструкцию, слепо отпечатанную машинкой на папиросной бумаге, сказал, что опыта выращивания индюшек район не имеет, дело новое, неосвоенное, каждый ищет своих путей, но вот, пожалуйста, журнал: председатель ставропольского колхоза «Путь Ленина» пишет о том, как колхозные птичницы в прошлом году получили по сотне яиц от каждой индейки и сдали с индюшачьей фермы четыре тонны мяса.

— Если хотите, товарищ, ознакомиться с делом основательно, — вмешался в разговор заезжий участковый агроном, — дам адрес: колхоз «Раздолье», в соседнем с нами районе, в Колобовском. Там прекрасная ферма. Я их индюшек осенью на областной выставке видал. Орлы, а не индюшки. Особенно помню индюка. Кажется, восемнадцать килограммов тянул.

Инструкция, статья в журнале, разговоры с зоотехником были какой-то путеводной нитью, но вопрос ими далеко не решался. Правильно: надо варить пшено; правильно: нужны витамины; и все-таки это еще не система кормления индюшат, это отдельные элементы системы.

Перепачканные дорожной грязью, измокшие чуть ли не до пояса, озябшие, вернулись Майбородов с Таней домой. По ночному времени заспанный, Иван Петрович засветил лампу и заставил Ивана Кузьмича выпить полстакана водки с красным перцем, — простуду де отгонит и кости разомнет.

Евдокия Васильевна не показывалась. Майбородов сам окликнул ее, торопясь поделиться добытыми сведениями.

— Ни к чему, — услышал он сухой ответ из спальни. — Все остатние поколели, гражданин профессор. Пока исследовали-то…

Несколько дней Ивана Кузьмича не видали за общим столом Красновых. Он или быстро проходил через кухню в сени и шел за деревню, или сидел в мезонине, писал, читал, обдумывал, дымил трубкой так, что даже в кухне пахло табачищем и Евдокия Васильевна, косясь на лестницу, демонстративно кашляла.

Иван Петрович с утра до вечера был занят на работе, — торопились они с Федором к разгару весенних дел закончить постройку дома для детских яслей; времени раздумывать над поведением своего квартиранта у него почти не оставалось: уйдет чуть свет, придет в потемках, поужинает да и спать. Но на четвертый или на пятый день, когда затерло с тесом — не подвезли с лесопилки из-за распутицы, — Иван Петрович решил навестить Майбородова: в самом деле, может, обидела баба человека? Поднялся к нему наверх — и не сразу разглядел своего жильца. Густая сизая мгла стояла в мезонине.