— Петров, — скажет, — а ну-ка, что такое азимут? Не уразумел. А вместе с другими головой машешь. Не годится так. Стесняться в учении нельзя, Петров. Не понял чего — спроси, не мешкай. Иначе что получится? К одному недоумению другое прибавится, третье — и пойдет, и пойдет расти в голове неразбериха.

Лет Сенюшкину было немного, но ребятам он казался куда старше, и они считали, что в армии их инструктор прослужил по крайней мере лет с десяток.

— Бывалый фронтовик! — говорили они о Сенюшкине.

Командирские его навыки, особенно умение влиять на людей личным примером, и учли в районном совете Досарма, когда комсомольцы школы трактористов обратились туда с просьбой выделить им инструктора по строевой, тактической и стрелковой подготовке.

И вот каждую пятницу, едва над землей займется рассвет, Сенюшкин шагает через лес на Розовую дачу, почему и когда так названную — никому не известно. Никаких роз на даче этой нет, и само здание школы окрашено отнюдь не в розовую, а в серую краску. Может быть, играет тут роль то, что главный его фасад смотрит на восток, и когда Сенюшкин сворачивает из лесу на проселок, прямо перед ним в широких окнах ослепительно плещет отраженное пламя утренней зари.

В очередную пятницу инструктор пришел уже не в гимнастерке, а в пальто. Утро было по-осеннему холодное, и на бревнах вместо росы лежал тонкий иней.

Его ученики, поеживаясь, расхватывали из козел под навесом учебные винтовки, возле которых круглые сутки дежурили часовые-досармовцы, затем построились в походную колонну. Через ячменное жнивье, через капустные борозды, поросшие могучими, как надолбы, кочанами, Сенюшкин повел их в этот день к тихой речушке, которая среди пожелтевшего кудрявого ивняка петляла, огибая большое картофельное поле.

Картофель созрел, ботва стояла жухлая, осенняя. Сухо шуршала она под ногами коней, запряженных в плуги. Женщины выбирали из земли розоватые клубни, сыпали их в мешки, расставленные среди борозд, шумно переговаривались. Соседства этого Сенюшкин не предвидел, но, подумав, решил, что отработать намеченную на сегодня тему оно помешать не сможет. «Колхозницы заняты делом, — сказал он как бы в ответ на вопрошающие взгляды своих учеников, — и мы займемся делом. Каждый выполняет ту задачу, какая ему положена».

Отступать ему не хотелось, занятие было задумано интересно. Над речкой, на пригорке, еще с дней войны стоял полуразвалившийся лобастый дзотик. Пасть его, когда-то плотно сжатая в злую щель амбразуры, по-стариковски провалилась, накат кровли провис, гнилые бревна торчали с боков, как оголенные ребра, и над ними тонкой веточкой поднялась молодая рябинка, на которой, будто капли пролитой здесь крови, повисли две кисти пунцовых ягод.

Дзотик отжил свое, одряхлел, но дело заключалось совсем не в его возрасте. Важно было то, что из разбитой амбразуры открывался хороший обзор, и Сенюшкин посадил в дзот Костю Левшова с трещоткой.

— Наблюдайте, Левшов, внимательно, — сказал ему строго. — Заметите переползающего, — давайте очередь. Ясно? А наше дело, — обратился инструктор к остальным, — действовать так, чтобы противник, то есть Левшов, нас не обнаружил.

Показ — самый лучший метод обучения, — это Сенюшкин усвоил давно. Он сбросил с себя пальто, лег на сыроватую холодную землю и пополз к дзоту. То ли в самом деле он так ловко пользовался бугорками; канавками и пожелтевшей клочковатой травой на пути, то ли Левшов лукавил, чтобы не вводить в конфуз инструктора, что, конечно, вряд ли, потому что Костя был известный придира, но как бы там ни было, а трещотка молчала до тех пор, пока наконец Сенюшкин не появился рядом с амбразурой.

— Ясно? — крикнул он оттуда. — Так действовать! — И сбежал с пригорка вниз. — Ласкин!

Пополз Ласкин. Но он не преодолел еще и половины расстояния, а Левшов уже поднял невообразимый треск. Ласкин вернулся. Пополз Антонов — и его «прошила» шумная очередь из дзота. То же случилось и с Петровым.

— Товарищ инструктор! — не выдержал Воробьев, считавшийся одним из лучших пластунов среди будущих трактористов, — Левшов жилит. Не видит, а палит. Пускай жердинкой какой-нибудь дополнительно указывает.

Сенюшкину такой способ проверки добросовестности Левшова понравился. Воробьев выломал ивовый прут, отнес его Левшову. У «противника» дело от этого пошло куда как хуже. Воробьев ползет слева, а хворостина из дзота тычется вправо. Ласкин движется в лоб, а Левшов же указывает во фланг, в нужную точку не попадает. Ребята еле сдерживались от смеха, но смеяться было нельзя: Сенюшкин не терпел этого на занятиях.

Петров все-таки не устоял:

— Урезонил его Воробьев! — гаркнул во все горло. А горло у Петрова славилось. До школы трактористов он с отцом работал плотогоном на сплаве. Попробуй, когда плоты растянутся по реке длинной вереницей, попереговаривайся с одного конца на другой. Поневоле голосок разовьется.

— А что — урезонил! — раздался вдруг другой голос со стороны.

И Сенюшкин и ребята обернулись. Оставив плуг в борозде, позади них стоял колхозник с рыжеватой вьющейся бородкой, одетый в серую, шинельного сукна, короткую куртку.

— Правильно «противник» делает, что послабления не дает, — продолжал он. — Разобраться если — довольно средне, ребятки, вы ползаете. Вон ты, к примеру, — указал он в сторону Ласкина. — Топыришься, что кочка, за пятьсот метров свободно невооруженным глазом просматриваешься.

— Товарищ колхозник! — насупил брови над серыми своими строгими глазами Сенюшкин. — Если претензии имеете, можно поговорить вечером, всегда рады встрече с населением. А пока прошу не мешать занятию. Ясно?

— Да уж куда ясней! Только зря ты ершишься, товарищ учитель. На послаблениях и условностях хорошего бойца не вырастишь. Вот сидел бы в дзоте настоящий противник, да как дал бы он пару коротких, сразу бы стало ясно — кто руками лишку машет, кто головой горазд крутить. Ну, а если мирные времена — тут уж сам командир должен глаз иметь требовательный.

— Слова говорить — одно, а дело делать — другое, товарищ колхозник, — еще более сурово ответил Сенюшкин. — В вежливой форме прошу вас удалиться.

Долговязый только усмехнулся: «Можно и дело показать», — подошел ближе, и тогда все заметили, что его борода — одна видимость, а возрастом он не так-то и велик, разве лишь на пять-шесть лет старше Сенюшкина, не больше. Илюха Воробьев даже признал его: встречались прошлым годом на усадьбе МТС, съехались там на подводах с железными бочками — за горючим. Только бороды у него тогда не было, отрастил за год, должно быть, для солидности. Жениться, поди, собрался или уже женился, и Илюха мысленно прозвал его теперь женихом, смотрел выжидательно то на него, то на Сенюшкина: что-то получится?

А получилось вот что. Пахарь положил свою куртку рядом с пальто Сенюшкина, лег на землю и быстро пополз к дзоту. Ни одного лишнего движения не делал он, никаких рывков, полз, как после большого дождя вода течет по борозде, — плавно, неслышно, споро.

Сенюшкин, казалось, и о занятии позабыл, следил за пластуном, подымаясь на носки, силился найти хоть какую-нибудь ошибку в его действиях, но не находил и, когда пластун достиг амбразуры, крикнул ему:

— Давай снова! Я сам из дзота наблюдать буду.

— Давай, — согласился колхозник и, на ходу отряхивая сор о колен, стал спускаться с пригорка.

Досармовцы предвкушали удовольствие. Нет сомнения, что Сенюшкин одернет долговязого. Им очень хотелось, чтобы их руководитель его одернул: уж больно рыжебородый вел себя самоуверенно.

Но состязание не состоялось. Пластуна, когда он сошел вниз, окликнула рослая женщина в меховой душегрейке.

— Иван! — кричала она голосом начальника, привыкшего, чтобы ему повиновались. — Опять ты криво борозды распахиваешь! Зигзаги какие-то делаешь. Половину картошки в земле оставил.

— Извиняюсь, други-товарищи. — Долговязый поднял с земли куртку. — Бригадирша у нас, сами видите, какая. В другой раз потягаемся. Только ты, товарищ инструктор, уж знай: все равно моя верх возьмет. Во, видал? — Он достал из бокового кармана своей куртки большие серебряные часы. — Что написано, прошу полюбопытствовать. — И подал часы Сенюшкину.