Ельцин. Ну, уж по Украине вы никаких гарантий дать не можете.

Горбачев. Никто не дает гарантий, Борис Николаевич, вы и по России не можете дать.

Ельцин. А что такое Союз без Украины? Я себе не представляю. Если они называют 1 декабря, то давайте и дождемся 1 декабря».

Новый Союзный договор еще можно подписать, пусть он и несовершенен. Есть только одно «но» — Украина категорически отказывается подписывать этот договор. Любой договор.

Никакими усилиями ее не удается затащить обратно в Ново-Огаревский процесс.

Вот что писал позднее Андрей Грачев об этих днях: «Рассуждения их были убедительны и логичны — именно так строился в Европе сначала Общий рынок, а потом Европейский союз. Однако они не учитывали отчаянного цейтнота, в котором находился Горбачев, чувствовавший под ногами не почву, а таявшую льдину. Скорее даже не разумом, а инстинктом политика он ощущал, что с каждой уходившей неделей аппетит к власти у республиканских элит возрастал, привычка жить в едином союзном государстве ослабевала, а с ней и надежда на его сохранение. Ново-Огаревский процесс, как машина с заглохшим мотором, катился вперед по инерции и то лишь потому, что дорога вела под гору. Скорее всего, именно поэтому Горбачев неожиданно для многих вдруг сменил приоритеты и, хотя экономическое соглашение уже можно было подписывать, объявил: “Будем форсировать политический Союз”».

Но планам Горбачева не суждено было сбыться.

Почему же Украина, еще в июне вполне активно поддерживавшая президента СССР на Ново-Огаревских переговорах, так резко изменила свою позицию? Для того чтобы понять это, надо внимательнее вглядеться в фигуры Ельцина и Кравчука (ключевые фигуры Беловежских соглашений).

Оба крупные партийные работники, в результате бурных политических событий ставшие национальными лидерами. Оба президенты. Да и возраст примерно одинаков.

Однако на этом сходство кончается.

Ельцин — строитель. Кравчук — идеологический секретарь, его специальность — марксизм-ленинизм.

Ельцин — оппозиционер, с треском вылетевший из Политбюро. Кравчук — функционер, спокойно и постепенно добравшийся до места секретаря украинского ЦК.

Нет. Они ни в чем не схожи. Они — антиподы.

Кравчук больше не верит в силу союзного Центра, в Горбачева, в союзное правительство, в их политический ресурс, в их способность ограничить политическую активность Ельцина, его влияние.

Кравчуку не по пути с Ельциным. Это люди разной группы крови.

1 декабря 1991 года 80 процентов взрослых граждан Украины пришли на избирательные участки, чтобы ответить «да» или «нет» на вопрос референдума: «Поддерживаете ли вы провозглашение независимости Украины?» 90 процентов ответили «да». 5 декабря Украинская рада проголосовала за аннулирование Союзного договора 1922 года.

Здесь сделаю одну личную ремарку.

9 мая 2007 года, в День Победы, я смотрел по спутниковому каналу «Ностальгия» передачу с актером Василием Лановым. Лановой вспоминал начало войны. Как через его деревню проходили немцы, бесконечная армейская колонна. Выйдя к калитке и увидев всю мощь этой военной армады, до горизонта, дед будущего великого советского артиста сказал такую фразу: «Тю! Конец москалям!»

…Первая реакция деда на исторические потрясения, по-моему, была очень точной: она фиксировала отдельность судьбы украинского народа во всей этой истории. Отдельность, которую сами украинцы всегда ощущали на уровне, как говорится, мозжечка. Тогда, 9 мая 2007 года, глядя в экран телевизора, в старое, любимое с детства лицо актера Ланового, я понял это особенно ясно. Дело было не в Кравчуке, Ельцине или Горбачеве. Огромная энергия национального самосознания, спрятанная в народе, внезапно вырвалась наружу. Иногда — в самых крайних формах. Но сути дела это не меняет.

Итак, Украина резко выходит из Союзного договора. Что же делать дальше?

8 декабря 1991 года.

Снег. Лес. Беловежская Пуща.

Это место было охотничьим заказником еще при царях. Сохранились отличные фотографии, сделанные на царской охоте Николая II, где он позирует со свитой, с егерями, с богатой добычей…

Любопытно: при Николае II было принято публиковать в газетах или в специальных буклетах итоги «царской охоты»: сколько подстрелили лосей, кабанов, цесарок, куропаток, зайцев…

Добыча исчислялась десятками, сотнями. Потом от этого отказались.

Когда Ельцин приехал, Кравчук уже был на охоте. Не подождал… Подробности этой охоты, подумал он, наверняка войдут в историю. И не ошибся.

Идея встретиться в Белоруссии принадлежала Станиславу Шушкевичу. Новый договор чисто психологически невозможно подписать ни на Украине, ни в России. Нужна была «нейтральная территория».

В этой пьесе у каждого из троих своя партия, свой рисунок игры.

Добродушный Шушкевич — ученый-физик, академик, к власти он пришел, как и многие демократические фигуры первой горбачевской волны, в роли «мудреца», интеллектуала, призванного спасти страну от потрясений. Понимал свою задачу очень просто: какой бы ни была новая конструкция Союза, Белоруссия должна принимать участие в создании этой конструкции, быть в центре событий.

Кравчук держался замкнуто, отдельно.

А какова же была роль Ельцина?

Вечером, после охоты, пока две рабочие группы, российская и белорусская, напряженно готовили тексты документов, Ельцин еще раз переговорил с Кравчуком и Шушкевичем.

Подчеркнул, что этот договор нужен всем республикам, а не только трем славянским государствам. Остальные должны подтянуться «после». Таким образом, меняется сама логика Ново-Огаревского процесса — если раньше Горбачев чуть не силой затаскивал в договор, то теперь республики сами будут решать, надо ли им «впрыгивать в поезд» или оставаться на перроне. Ельцин уверен, что Беловежский договор заставит все республики, кроме стран Прибалтики, войти в новое сообщество.

Второй вопрос — ядерное вооружение. По предложению Ельцина ядерные боеголовки всех стран, которые участвуют и будут участвовать в СНГ (ядерное оружие располагалось не только на территории России, но и в Казахстане, Белоруссии и Украине), должны быть или уничтожены, или перебазированы в Россию. Единое командование вооруженными силами на переходный период (возможно, и в будущем) сохраняется.

Все трое знали, что после того, как будут подписаны соглашения, кто-то должен будет позвонить Горбачеву. Идея предложить Горбачеву какой-то пост в новой структуре даже не обсуждалась. Все понимали — откажется.

В резиденции Шушкевича была машинистка. Она печатала документы, но их нужно было скопировать. Принтеров и ксероксов в охотничьем хозяйстве не оказалось. Среди рабочих групп возникла легкая паника. На то, чтобы завезти принтеры, здесь, в медлительной Белоруссии, требовался день. Сидеть и ждать, пока приедет машина с оргтехникой, глупо. И даже унизительно. Кто-то из ельцинской команды вдруг предложил: давайте пропустим каждую страницу через два факса. Вот же они стоят!..

Это была нелепая, громоздкая процедура. Помощники бегали с бумажками из комнаты в комнату…

Трое главных героев почувствовали себя неловко среди всей этой суеты и беготни и решили выйти погулять вокруг резиденции. Разговор не клеился. Ветра в лесу не было, но ветки чуть покачивались. Небо уже изменило цвет, посерело, опустилось ниже.

Вот они, герои исторического события, топчут тропинку вокруг дома: Кравчук поблескивает золотистой оправой своих очков, Шушкевич добродушно басит, Ельцин задумчиво отрешен… Что они делают там, в Пуще, в этой первозданной тишине леса? Немолодые уже люди в тяжеловесных пальто, меховых шапках и мохеровых кашне, по старинной советской моде; степенные, скованные в своем вынужденном и довольно странном одиночестве…

Совершают преступление, тихий переворот? Ведь за это их потом попытаются судить чуть ли не уголовным судом?