«Скажу откровенно, и видит Бог, я много сделал попыток, несколько попыток, чтобы действительно сотрудничать, и мы несколько раз собирались и обсуждали по пять часов наши проблемы, но, к сожалению, результат после этого был одним… (Ельцин имеет в виду свои личные встречи с Горбачевым. — Б. М.) Я считаю моей личной ошибкой излишнюю доверчивость к президенту.
…Тщательно проанализировав события последних месяцев, заявляю… я отмежевываюсь от позиции и политики президента, выступаю за его немедленную отставку!
Я верю в Россию…»
Знакомый голос Ельцина, его размеренные слова звучат в каждой квартире. По всей территории СССР.
Это — бомба.
Требования об отставке не новы, они уже; раздаются и справа, и слева. И непримиримые депутаты-коммунисты, и бастующие шахтеры, и самые яростные демократы — после пролитой крови в Тбилиси и Вильнюсе, после всего вала событий, обрушившихся на страну — видят в Горбачеве зло бездействия, символ политического паралича, который чреват для страны катастрофой.
Но то — митинги и политические дебаты.
А на государственном телевидении СССР, в прямом эфире, слова об отставке генерального секретаря ЦК КПСС и президента СССР звучат кощунственно, как прямой вызов политической стабильности и надежности государственного устройства.
…Митинги, выборы, демонстрации, столкновения на улицах, создание свободных политических организаций, свободная пресса, наконец, прямые слова об отставке первого лица — все это для страны впервые после 1917 года. Потрясение достигает высшего пика.
Сам Ельцин до последней секунды не верил, что его выпустят в прямой эфир, дадут сказать. Он ждал препон и на этот раз, внутренне готовился к ним. Как всегда, пообещают одно, сделают другое. Перенесут трансляцию, вырежут самые острые места. Или просто отменят под каким-то предлогом. Однако на этот раз его выступление прозвучало…
Буквально сразу после заявления Ельцина по Центральному телевидению начинается бурная ответная реакция. С резким осуждением позиции Б. Н. выступают депутаты-коммунисты, некоторые руководители союзных республик (в частности, Назарбаев и Кравчук), центральные газеты, официальные комментаторы ЦТ, наконец, начинается раскол и в самом Верховном Совете РСФСР. Депутат Светлана Горячева 21 февраля выступает с заявлением, которое подписали все руководители российского парламента (так называемая «шестерка» замов), за исключением Ельцина и его первого заместителя Хасбулатова. В заявлении говорилось о политических «махинациях» Ельцина, о сведении счетов со своими оппонентами, о недопустимости конфронтации с Центром, то есть с Кремлем, о пренебрежении конституцией и пр. По инициативе Горячевой созывается внеочередной съезд народных депутатов РСФСР.
26 февраля, находясь в Минске, отвечает Ельцину и сам Горбачев.
Как всегда, его речь уклончива по форме. Он говорит о тех, кто отказывается от законных методов борьбы, действует вразрез с интересами населения, в обход своего парламента, говорит о демократах, которые составляют «правый фланг». Основная масса людей, говорит Горбачев, не ходит на митинги, они поддерживают «социалистический выбор», и они за КПСС. Но есть те, кто разрушает единство страны.
Казалось бы, это — объявление войны. Но кое-что в этой речи дает возможность усомниться в решимости Горбачева идти до конца. Он не называет Ельцина, не говорит о его действиях конкретно.
В личном же разговоре со своим помощником В. Игнатенко Михаил Сергеевич высказывается куда более откровенно:
«Песенка Бориса Николаевича спета, он заметался, боится спроса за то; что сделал или не сделал с Россией». Горбачев проводит одно совещание за другим, требуя от своих помощников «перейти в атаку». И, наконец, самое главное: «Мы обязаны выиграть российский съезд»[13].
Российский съезд открывается 28 марта.
В этот день впервые за долгое время в столицу были введены войска. На улицах рядами стоят солдаты. Быстрым шагом передвигается ОМОН в боевой экипировке. Наблюдатели насчитали на улицах десятки бронемашин и большое количество военных грузовиков. Ельцин едет на съезд, внимательно вглядываясь в этот военизированный пейзаж. Трудно поверить, что центр Москвы находится почти на осадном положении. Но это так.
Московская милиция приказом МВД выведена в эти дни из подчинения Моссовету. С 24 апреля по 15 марта в Москве запрещены все митинги. По предложению одного из депутатов съезд отказался начать свою работу. В знак протеста. «Мы находимся под арестом», — сказал один из собравшихся. Внимание корреспондентов привлекают ярко-красное водометы — таких машин москвичи еще не видели. Сценарий развития событий очевиден: съезд отстраняет от власти Ельцина, солдаты рассекают толпу, если же часть самых недовольных прорвется — в дело пойдут водометы и ОМОН.
Вот что пишет американский исследователь жизни Ельцина Леон Арон: «Московские интеллектуалы советовали Ельцину не настраивать против себя режим. Надо лечь на дно, переждать самое плохое время, затаиться, спасти то, что еще можно спасти, свести потери к минимуму. Мэр Москвы Гавриил Попов предложил “организованное отступление демократических сил”. Вместо этого Ельцин сделал то, что он всегда делал — и будет делать — в тяжелых кризисных ситуациях. Уверенный в своей способности услышать Россию, он обратился напрямую к народу, через покачивающих головами… профессиональных политиков. Он следовал своей любимой русской пословице, своему политическому девизу: “Клин клином вышибают” — “Когда нападают — нападай!”. Несколькими месяцами раньше Ельцин сказал одному журналисту, что всегда говорил детям и внукам: если на улице кто-то затевает с тобой драку и хочет тебя ударить — ударь его первым, хотя бы на секунду раньше!»
Безусловно, характер Ельцина, его неспособность выжидать, внутренняя потребность всегда «обострять», накалять ситуацию, и без того накаленную до предела, — очень серьезный политический фактор 1991 года. Но вдумаемся — а, собственно говоря, о каком ответном нападении с его стороны идет речь? Чем может ответить Ельцин на удар?
Единственное ельцинское оружие того времени — его публичные заявления, декларации, обращения, открытые письма, встречи с людьми и выступления перед депутатами. Всё. Больше ничего нет. Единственный раз, когда ему разрешили выступить по Центральному телевидению, — это как раз тот самый день, 19 февраля. Центральные газеты практически не печатают его документы и интервью.
9 марта, за две с половиной недели до открытия съезда, он выступает в Доме кино. Вот что он там говорит:
«Нас обвиняют в развале Союза. Кто развалил Союз, кто оттолкнул семь республик? Демократы? Российский парламент? Его руководство? Российское правительство? Семь республик из Союза вытолкнул президент своей политикой. Нам не нужен Союз в таком виде, в котором существует сейчас. Нам не нужен такой Центр — огромный, бюрократический. Нам не нужны министерства, нам не нужна вся эта бюрократическая крупная машина, которая жестко все диктует сверху вниз уже 70 с лишним лет. Мы должны от этого избавиться». Эту речь тогда никто не прочитал, а услышали — лишь несколько сот активистов «Демократической России».
А в руках у Горбачева, президента СССР, у ЦК КПСС, у власти в целом — необъятные ресурсы. И отнюдь не только армия и милиция (хотя и они тоже). Это — прежде всего сильнейшая в мире система государственного управления, «вертикаль власти», бесперебойно работающая от Москвы до Камчатки, советские, партийные, комсомольские органы, пресса, телевидение, радио, но самое главное — советский уклад жизни, привычка жить в государстве, спокойном и медленном, уверенном в себе. Привычка, которая формировалась из поколения в поколение, из эпохи в эпоху, год за годом, неискоренимая, как сама русская ментальность, основанная на глубоком преклонении перед силой власти и властью силы.
