В Таллине войска МВД СССР тоже готовы к решительным действиям. Здание парламента окружено. Глава эстонских парламентариев скажет позднее: если бы не Ельцин, неизвестно, что бы было с нами в тот вечер.

Но Таллин, к счастью, обошелся без крови. В здании парламента, окруженный защитниками эстонской независимости, которые вооружены лишь кухонными ножами и охотничьими ружьями, Ельцин вместе с главами трех прибалтийских республик подписывает заявление:

«Последние действия советского руководства в отношении балтийских государств создали реальную опасность для их суверенитета и привели к эскалации насилия и гибели людей…

Латвия, Эстония, Литва и Россия заявляют, что:

Первое: подписавшие признают суверенитет друг друга;

Второе: вся власть на территориях стран, чьи представители подписали это заявление, принадлежит только законно избранным органам;

Третье: подписавшие считают недопустимым применять вооруженные силы для решения внутренних проблем, за исключением случаев, когда этого потребуют законно избранные исполнительные органы…»

После подписания заявления Ельцин садится в автомобиль и всю ночь едет по сельским дорогам до Ленинграда. На самолете лететь домой ему категорически не советуют. В машине, которая тащит его сквозь темень, мимо скудных деревенских огней, порой по ухабам и рытвинам (водитель пытается выбирать по возможности объездные пути), Ельцин, пытаясь заснуть, измотанный и возбужденный в одно и то же время, перебирает в уме все события этого сумасшедшего дня и пытается осознать, что же на самом деле произошло. Что происходит с Горбачевым? Что будет с Советским Союзом? Удастся ли центральному руководству удержать власть? И самое главное. Спасая прибалтов, Ельцин задумывается о самом важном выборе, который предстоит сделать: сохранение единого государства — или свобода, сохранение старой системы власти — или защита человеческой личности, сохранение СССР — или новая, другая страна. Потом этот выбор будут не раз ставить ему в вину. Но в тот день и в ту ночь — выбор для него ярок и очевиден.

Именно в те дни, когда Ельцин решительно и безоговорочно поддержит независимость Прибалтики, проявится еще одно его качество: умение делать выбор в ситуации, когда из двух возможностей «обе хуже», когда выбор мучителен и не приносит облегчения. Короче говоря, когда выбор невозможен. Но он выбирает. Именно в такие минуты, когда из двух зол приходится выбирать меньшее, интуиция всегда приходит ему на помощь.

Что же подсказала Ельцину в эти дни его знаменитая интуиция? Вооруженной силой, танками, огнем десантников СССР уже не спасти. Пройдет еще несколько месяцев, и это станет очевидным для всех.

Уже на следующий день после Таллина, 14 января, Ельцин проводит пресс-конференцию в здании Верховного Совета РСФСР и зачитывает текст обращения: «Призыв к российским солдатам в Прибалтике».

«Вам могут сказать, что для восстановления порядка в обществе требуется ваша помощь. Но разве нарушения Конституции и закона могут считаться восстановлением порядка?»

Смысл его послания ясен: русские солдаты, не стреляйте в людей!

И в то же время — это очевидная пощечина Центру и Горбачеву.

1 февраля у Б. Н. юбилей. Ему исполняется 60 лет.

Из Свердловска, как всегда, прилетели друзья его студенческой юности. Опоздав к праздничному столу с заседания Верховного Совета, Ельцин отмечает необычную тишину в комнате. Совершенно очевидно, что друзья напуганы происходящим и ждут самого худшего. Ельцин врывается в комнату и громко спрашивает, что за панихида, тормошит, шутит, балагурит. Атмосфера в зале постепенно теплеет.

Но эти первые секунды тревоги и ожидания запомнятся ему. Ощущение неизвестности, беспокойства, жесткого противостояния Ельцина с союзной властью — просто висит в воздухе.

Хроника тех дней говорит, что ощущение это рождалось не на пустом месте. «В воздухе явственно запахло угрозой распространения вильнюсских методов на Москву, — пишет историк Рудольф Пихоя. — 1 февраля Верховный Совет РСФСР принял постановление… в нем, в частности, говорилось: “Осудить случаи противоправного вовлечения воинских подразделений и военизированных формирований в политические конфликты… Установить, что введение на территории РСФСР мер, предусмотренных режимом чрезвычайного положения, без согласия Верховного Совета РСФСР… недопустимо”».

А вот как ответил Секретариат ЦК КПСС на этот документ:

«К партийным организациям, всем коммунистам Вооруженных сил СССР, войск Комитета государственной безопасности, внутренних войск Министерства внутренних дел СССР и железнодорожных войск… Так называемые “независимые” средства массовой информации ведут систематическую кампанию клеветы на партию, Вооруженные силы, органы и войска КГБ и МВД СССР… Отчетливо видно стремление псевдодемократов под прикрытием плюрализма мнений посеять недоверие к своей армии, вбить клин между командирами и подчиненными, младшими и старшими офицерами, унизить защитника Родины. Под сомнение берутся высокие понятия — воинский долг, честь, верность присяге. Предпринимаются попытки растащить армию по национальным квартирам, мешать призыву на воинскую службу».

…После такого обращения к коммунистам каждому офицеру остается лишь привести вверенное ему подразделение в боевую готовность в любой момент.

На следующий день после публикации этого документа, 6 февраля, — еще одно событие. «В здании Верховного Совета РСФСР была обнаружена комната, снабженная подслушивающими устройствами и связанная с встроенными микрофонами в кабинете Ельцина. “Хозяевами” этой комнаты были сотрудники КГБ СССР» (Рудольф Пихоя).

Проходят еще сутки. Председатель КГБ Крючков направляет письмо президенту СССР Горбачеву. В нем он недвусмысленно «прижимает к стенке» своего шефа:

«Политика умиротворения агрессивного крыла “демократических движений”… позволяет псевдодемократам беспрепятственно реализовывать свои замыслы по захвату власти и изменению природы общественного строя». Что же предлагает Крючков? «Экономические репрессии» по отношению к теневикам, то есть к первым, пока еще очень слабеньким росткам предпринимательской деятельности. Усилить контроль над прессой, закрутить гайки, пока не поздно. И, наконец, самое главное: «Учитывая глубину кризиса и вероятность осложнения обстановки, нельзя исключать возможность образования в соответствующий момент временных структур в рамках осуществления чрезвычайных мер, предоставленных Президенту Верховным Советом СССР».

Впервые Крючков, и до этого засыпавший Горбачева «аналитическими записками», полными панических угроз, призывает его задуматься о возможности введения чрезвычайного положения в стране. О создании «временного», особого органа вне рамок существующих структур власти.

Кстати, в этот же день Верховный Совет РСФСР, приняв постановление о проведении референдума 17 марта (к нему мы еще вернемся), вносит в опросный лист еще один, второй вопрос: «Считаете ли вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого всенародным голосованием?» Возможно, именно этот вопрос в постановлении съезда и заставил Крючкова впервые так отчетливо сформулировать идею будущего путча.

Еще одно ключевое событие тех дней — выступление Ельцина по Центральному телевидению.

Верховный Совет РСФСР давно требует от руководства Гостелерадио возможности для своего председателя выступить с объяснением позиции России. 19 февраля 1991 года это, наконец, происходит. По форме это было интервью — вопросы Ельцину задавал политический обозреватель ЦТ. «Создается ощущение, что между вами и президентом Горбачевым есть некоторое взаимное недоверие, неприязнь, может быть, даже личная. Физическое ощущение, что на каждое действие президента есть противодействие России», — говорит ведущий. «А может быть, наоборот?» — отвечает Б. Н.

В конце телепередачи Председатель Верховного Совета РСФСР неожиданно просит дать ему время для прямого обращения к гражданам. Ведущий растерян. Он делает Ельцину приглашающий знак рукой и куда-то оглядывается. У телезрителей да и у всех, кто был в студии, создается ощущение, что прямой эфир может неожиданно оборваться. Однако этого не происходит. Ельцин делает свое заявление — медленно, с огромными паузами, как это всегда бывает с ним в трудных, кризисных ситуациях: