…Я очень надеюсь, что миф о «семье» будет разобран когда-то будущими историками «по косточкам», с документами и фактами в руках, на объективную и субъективную составляющие, это важно. Но сейчас хочу вернуться к главной теме: «семья», как идеологическая конструкция, была не просто инструментом «черного пиара». Она была необходима и массовому сознанию, и не только потому, что имя Ельцина прочно связалось с периодом гайдаровских реформ, сложных экономических преобразований. Нет, просто так нам всем удобнее жить. Реальный Ельцин был уж очень неудобен, он никак не хотел вписываться со своей открытостью и приверженностью демократии в параметры нашего российского представления о власти. Не вписывался и в наш менталитет.

В своей книге «Президентский марафон» Ельцин не без иронии главу о назначении Путина назовет: «Ельцин сошел с ума».

Сейчас уже трудно в это поверить, но именно так общество отреагировало на появление нового премьер-министра. Было непонятно, чем благодушный, симпатичный Степашин не устраивает президента.

Не понимали не только оппозиционеры, которые еще не успели остыть от «битв» по поводу отставки Примакова, не понимали и друзья. Анатолий Чубайс, считавший своим долгом предупреждать президента о принципиальных ошибках, добился встречи у Ельцина, с полчаса доказывал ему, что Путин премьером быть не может, что Степашин — наилучшая кандидатура. С огромной обидой воспринял свою отставку и сам Степашин, он дважды пытался переубедить президента.

Есть такие цифры: Ельцин уволил за время своего правления пять премьеров, более тридцати вице-премьеров. И на самом деле — чего он добивался этими отставками? В своей книге он так комментирует это: время двигалось слишком быстро, задачи менялись с калейдоскопической быстротой. Да и, кроме того, замечает он, благодаря работе в правительстве на политическую сцену выходили всё новые политики, они становились известны, а после отставки заполняли политическую пустоту, которая характерна для только что возникшей демократии. За редкими исключениями это было действительно так. Даже Александр Руцкой после Лефортова вернулся в губернаторы, не говоря уже о Лебеде и многих других. Это, между прочим, весьма красноречиво говорит о том, что, по большому счету, Б. Н. был незлопамятен.

Ельцин играл на открытом политическом поле. Он менял конфигурацию правительства в зависимости от ситуации в Госдуме, от экономических показателей, в зависимости от того, как вел себя тот или иной человек. Никогда не сомневался, принимая решение об очередной отставке, потому что знал — эти люди вернутся через какое-то время, если докажут свою честность и полезность.

Но в данном случае смысл отставки и назначения нового премьера был совершенно другим. В этот момент на карту было поставлено будущее страны — так считал президент Ельцин. И был совершенно прав. Другое дело — насколько правильно он увидел это будущее, насколько точно угадывал его? Но на этот вопрос я ответить, конечно, не могу. Ответят будущие историки, для которых эта книга будет лишь одним из многочисленных «источников». Моя же задача гораздо скромнее: попытаться более или менее адекватно изложить последовательность событий жизни героя, передать его логику и его образ мыслей.

Исполняющий обязанности премьера Владимир Путин был утвержден Госдумой неожиданно легко, в первом туре. Но будущее его виделось туманно.

Противники Ельцина торжествовали. Они не принимали Путина всерьез, в стране его еще никто не знал. Рейтинг Путина составлял ничтожные два процента.

Травля Ельцина и его семьи нарастала.

И в этот момент Россия застыла в шоке. Началась вторая чеченская война.

Вторжение чеченских боевиков в Дагестан летом 1999 года поначалу не восприняли всерьез. Но вскоре развернулась крупномасштабная войсковая операция, руководил которой именно Путин. Затем, в сентябре, прогремели взрывы в Москве, в Печатниках и на Каширке, потом взрыв в Волгодонске. Это были взрывы страшной силы — и физически, потому что взорванные ночью дома погребли под собой сотни мирно спящих людей, и психологически. Возник страх.

Я не помню такого страха в Москве за всю свою жизнь…

В сентябре 1999-го москвичи боялись выходить из дома, выпускать из квартир детей. Ездить по городу. Это была атака, по психологическим последствиям очень напоминающая нью-йоркскую трагедию, которая последовала два года спустя.

Жильцы устанавливали дежурства в подъездах, не спали ночами, ходили вокруг домов с фонариками, на милицию обрушился шквал звонков о «подозрительных личностях», из темных окон люди с ужасом вглядывались в темноту…

Первая чеченская война вызвала в обществе гневный протест, об этом свидетельствовали и тон прессы, и опросы, и реакция депутатов, и голоса интеллигенции. Вторая война была поддержана большинством населения, политическими элитами — практически всеми.

Но — далеко не сразу.

Забытые ныне цифры социологических опросов свидетельствуют о том, что идея второй чеченской войны была вначале крайне непопулярной, что армия, как тогда считалось, была не готова вновь влезать в кровавую мясорубку, что политический риск этой войны был огромен, что страх становился разрушающим фактором для российской власти. Первая положительная реакция началась с первыми победами Российской армии.

«Администрация президента считала последствия второй чеченской операции непредсказуемыми, а риск неоправданно большим. Лично я предлагал Путину отложить начало полномасштабной операции хотя бы на период после выборов, — вспоминает Валентин Юмашев. — Путин отвечал на это: “Но мы можем не дожить до выборов”. Он считал, что нужно отвечать ударом на удар, иначе страх дестабилизирует обстановку в стране. Идея второй раз ввязаться в Чечню казалась мне безумно рискованной. Но Борис Николаевич сразу поддержал Путина».

Впервые за всю историю своего президентства Ельцин передал координацию действий силовых министерств новому премьер-министру.

Никто в тот момент не мог ожидать, что война в Чечне, с тысячами жертв с обеих сторон, с одной и той же страшной телевизионной картинкой каждое утро и каждый вечер, что и в 1995-м, — станет, как ни парадоксально, для Путина взлетной полосой в политике. Сам он считал себя в тот момент заложником ситуации, предполагал, что, выполнив свой долг, уйдет в отставку.

Но получилось по-другому.

Путин апеллировал к вооруженной мощи государства. Это был премьер-министр, деловито и хладнокровно руководивший всеми военными ведомствами. Он апеллировал к давним народным инстинктам. Он говорил на языке двора, улицы, очереди — и его знаменитое «мочить в сортире» вызвало бурный восторг у населения страны.

Одним словом, Путин ввел в политическое мышление понятие непреклонной силы. Силы — как последнего, решающего аргумента для разрешения кризиса.

В локальной ситуации чеченской войны он угадал давно копившиеся ожидания общества. Оно хотело видеть в Кремле победителя, защитника. Установка на борьбу с чеченским беспределом быстро расширилась в этих общественных ожиданиях до понятия борьбы с беспределом вообще. Карать, наказывать, наводить порядок, ставить жесткие рамки, требовать безусловного подчинения государственной воле — все это считывалось в поведении Путина, хотя сам он, возможно, еще только неосознанно формировал в себе этот образ, будучи поначалу человеком, в общем, далеко не публичным.

Физическая сила, молодость, энергия дополняли этот образ необходимыми красками — заработало подсознание людей. Рейтинг Путина невероятно вырос за несколько месяцев.

Существует много версий, предположений, догадок о том, как Ельцин выбирал Путина. Эту кандидатуру, как и все остальные, предлагали ближайшие советники президента. Но окончательный выбор, безусловно, делал он сам.