– Что случилось?

– Кое-что пропало. Лошадка из библиотеки.

– Что? – На этот раз я ощутила его замешательство. – Кажется, ты сказала, что в библиотеке была лошадь?

– Да.

Я послала ему ясный образ, какой только могла, и ощутила, что он принял его.

– Ах эта! Понятно. Она пропала?

– Да, и еще кое-что. А теперь я обнаружила, что из детской пропали картины, ценные...

Он понял это прежде, чем я сформулировала.

– И ты думаешь, их украли? Андерхилл уже позвонил адвокату?

– Тебе это известно? Откуда?

– О, от тебя. Когда ты так взволнована, ты ясна как день.

– Да? Тогда почему ты не пришел, когда я была в коттедже?

– Потому что тогда ты выплакивала свое горе, а в такое время люди любят быть одни. И я оставил тебя одну. Но ты должна была знать, что я рядом.

– Да, – покорно, почти безвольно ответила я. – Я должна была знать. Но мне хотелось, чтобы ты был ближе.

– Бриони...

– Что?

– Милая Бриони.

Образ пришел мягко и нежно, словно ласковая рука коснулась моей щеки.

– Боже! – вырвалось у меня со всем ожиданием, со всем моим одиночеством. – Я так хочу быть с тобой!

Прикосновение изменилось, оно не стало менее нежным, однако наэлектризовалось и дрожало, как провод под напряжением.

Что-то взорвалось, ярко и оглушительно, как молния, со всевозрастающей силой, как усиливающаяся боль, как звук, доходящий до терпимого предела.

Потом все резко прекратилось. Отворилась дверь. На пороге стоял мой троюродный брат.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

– Я боялся, что ты сбилась с пути.

– О нет, теперь у меня есть нить.

– Я думал, ты скажешь: «Я всегда найду путь к тебе, мой любимый».

– Я так и хотела, так и хотела сказать. Этой ночью я не пользовалась нитью. Я запомнила каждый поворот, словно ты нарисовал мне карту.

– Ты снова уйдешь. Что ж, я скажу это за тебя. Если бы ты спряталась в чаще самого темного леса, я бы все равно нашел тебя.

– Как принц из волшебной страны?

– Или как в пьесе: «Здесь мой север, сюда указывает моя стрелка».

– Хм, ты смеешься надо мной. Ты, конечно, имел в виду что-то неприличное?

– Да. А ты не хочешь?

– Почему же? Между тобой и мной нет ни грязного, ни чистого, только искренность, и что в этом может быть плохого?

– Ничего. Никогда не было, и теперь, почему же теперь...

– Привет, Бриони.

– Ах, Эмори, как здорово! – К моему собственному удивлению, мой голос звучал как ни в чем не бывало. – Когда мне сказали, что ты приедешь на обед, я не поверила! И встретить тебя вот здесь, ни с того ни с сего... Мы не виделись сто лет!

– Если бы ты знала, какими виноватыми мы себя чувствовали, получив в наследство «это», – сказал мой троюродный брат. Он улыбнулся мне. – Ты прекрасно выглядишь! Я говорил с Биллом Эмерсоном, и он сказал, что ты восприняла новости прекрасно. А на самом деле?

– О, нормально. Все были очень добры ко мне, и это оказалось легче, чем я ожидала. Не стоит говорить о какой-то вине! Просто глупо. Мы все время знали, кто наследник, и...

Я запнулась. Он вошел в комнату и двинулся ко мне вдоль ряда парт. Они оказались маленькими, он еле доставал до них кончиками пальцев. Это вызвало у меня воспоминания. Поймав мой взгляд, он остановился.

– Что случилось?

Я в нерешительности проговорила:

– Джеймс? Ты – Джеймс?

Я замолкла, увидев озорной огонек в его глазах. Застигнутая врасплох после недавнего контакта с любимым, после переживаний, предшествующих приходу брата, я почувствовала, что, глядя на него, краснею от беспричинного смущения.

Об этом человеке я знала точно лишь то, что он один из моих троюродных братьев. Это был высокий мужчина, хорошо сложенный, с бледной кожей, которая даже на испанском солнце загорала не более чем до легкой желтизны, с прямыми белокурыми волосами, тонким носом и серыми глазами. Его рубашка и галстук серых оттенков – по случайности или нет – очень шли к его глазам. На первый взгляд он производил впечатление увлеченного модой легкомысленного молодого человека, но при виде этих глаз и сжатых губ впечатление стиралось. Из всех черт только рот у него был не от Эшли – длинные, с изогнутыми уголками губы сжимались так, словно он привык хранить секреты и всегда владеть собой. Это придавало брату замкнутый и настороженный облик и контрастировало со всем остальным, унаследованным от Эшли. Я вспомнила его мать; детские воспоминания – вот все, что у меня осталось от нее, но я живо представляла себе умную волевую женщину, привыкшую думать самостоятельно и по-своему защищать свои амбиции. Если она передала эту черту сыновьям, это могло стать хорошим предзнаменованием для Эшли-корта. В этом умном настороженном мужчине было больше характера, чем в моем добром отце. Возможно, переняв такие свойства, эти Эшли добьются большего, чем мы. Его улыбка тоже вызвала воспоминания. В ней была очень знакомая озорная искорка.

– Только не говори, что обозналась, милая Бриони! Нам никогда не удавалось тебя провести. Нет, я Эмори. А ты ждала другого?

– Нет, конечно, но...

– Разве тебе не сказали, что я приеду с Кэти из Вустера?

– Да, сказали, но... Ах, все в порядке, просто я обозналась. – Я снова улыбнулась. – Ладно, кто бы ты ни был, мое дело сказать: рада тебя видеть. Вся эта «вина» – ерунда, и папа первый так бы сказал. Давай больше не будем об этом, пожалуйста.

Я разогнулась, встав со скамеечки, и протянула к нему руки. Он шагнул вперед, взял их в свои, а потом притянул меня к себе и по-братски поцеловал в щеку. Я инстинктивно отшатнулась. Сначала он попытался удержать меня, но потом рассмеялся. Я набрала в грудь воздуха, хотела что-то сказать, но не успела – он поднял руки, сдаваясь:

– Ладно, ладно, молчи. Вижу, мы так и не научились тебя дурачить.

– Так зачем же пытались?

Почему-то я не переставала анализировать и злилась.

– Просто так, – легко ответил он и выждал, словно предлагая сказать еще что-нибудь, но я молчала. Момент не очень располагал к объяснениям. С виду я запросто могла принять Джеймса за Эмори, но прикосновения, а тем более поцелуя я бы никогда не спутала. Как только он взял меня за руки, я поняла, кто это. Сверкая на солнце, между нами плыла пыль. Сквозь нее я видела его глаза, по-прежнему улыбающиеся и – я не сомневалась – настороженные.

Но он начал говорить о моем отце. Я слушала, благодарила его и что-то отвечала, но не могла освободиться от затмевавших все остальное мыслей. Я вдруг заметила, что не могу встретиться с ним взглядом, и отвернулась, снова устроившись на скамеечке у окна.

Приятный холодноватый голос замолк, а когда он заговорил снова, я уловила перемену.

– Бриони. Постарайся не очень горевать. Мы тебя не оставим. – Поколебавшись, он добавил, словно отве чая на что-то и, видимо, стараясь покончить с этим: – Пока не время говорить о поместье, но не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.

Слова звучали ласково, но мне показалось, они снова и снова звенят у меня в ушах. Я что-то ответила, не помню что, а потом вдруг спросила:

– Как здоровье дяди Говарда?

Джеймс присел за одну из парт и как будто расслабился.

– Ему получше; во всяком случае, говорят, ему ничто не угрожает, но до выздоровления далеко. Отцу придется отойти от дел, ты знала об этом? Все усложнилось. Боюсь, он еще долго не сможет приехать. Никак. А ты когда собираешься устроить поминание дяди Джона?