Предположение доктора оправдалось; Гильом пришел в себя, и медик, получивший приказание Эдуарда беспокоиться равномерно об обоих раненых, воспользовался этой минутой, чтобы навестить Дугласа, который хотя и безопасно, но однако же был тяжело ранен. Гильом Монтегю был в горячке и по временам в бреду; едва несколько человек могли удерживать его в постели. В эти минуты ему представилась тень, к которой, употребляя все усилия, он хотел броситься, и несмотря на то, что находился в бреду, но осторожность его была так велика, что ни одного раза не произнес имя той, которую любил, призывая ее только мольбою и жалобными стонами. В одну из этих восторженных минут графиня приподняла занавес, прикрывающий вход в шатер, и присутствием своим осуществила лихорадочный бред, предшествовавший ее появлению. Люди, удерживавшие Гильома, увидев осуществившееся видение, им призываемое, невольно его оставили, даже сам Гильом вместо того, чтобы броситься к ней навстречу, откинулся назад в постель, устремил неподвижно взор, скрестил руки на груди и, казалось, как будто молился. По данному графиней знаку, слуги вышли из шатра, но остановились за занавесом, чтобы успеть явиться опять по первому приказанию.
— Вы ли это, графиня, — сказал Гильом, — или ангел, принявший образ ваш, явился, чтобы усладить переход мой из этой жизни в вечность?
— Я, Гильом, — отвечала графиня, — дядя ваш не мог прийти к вам, потому что по обязанности службы и по велению короля должен был ехать, а я не хотела оставить вас одних и пришла сама вйесто графа.
— Да, это ваш голос, — сказал Гильом, — я видел вас тогда, как вы не были здесь, но не слыхал вашего голоса; приход ваш прервал мой бред и разогнал призраки! Вы ли это? Если так, то я умру спокойно.
— Нет, вы не умрете, Гильом, — продолжала графиня, подавая раненому руку, которую он с невыразимым благоговением и любовью поспешно взял. — Положение ваше не так безнадежно, как вы думаете.
Гильом печально улыбнулся.
— Послушайте, — сказал он. — Бог все делает к лучшему, лучше умереть, нежели быть несчастным; не обманывайте меня, и не обольщайте меня в последние минуты моей жизни пустой надеждой; я знаю, я должен умереть, и, умирая, более всего жалко, что не буду охранять вас.
— Охранять меня, Гильом! но от кого же? Слава Богу, неприятель перешел обратно границы.
— О! графиня, — прервал ее Гильом, — не те ваши неприятели, которых вы боитесь; а есть у вас один враг, который опаснее и ужаснее для вас всех этих истребителей городов и покорителей крепостей; его, графиня, вы и не подозреваете, но я два раза, может быть, защитил вас от него. Сию минуту я был в бреду, но бред умирающего есть, может быть, созерцание того, что сокрыто от глаз смертного. В бреду моем я видел вас в руках этого человека, слышал вопли ваши; вы звали на помощь и никто не поспешил спасти вас, меня как будто сверхъестественная сила удерживала в постели, и я отдал бы не только жизнь мою, потому что я и так умираю, но душу мою, понимаете ли вы? — душу в продолжение целой вечности за то, чтобы только спасти вас, но это было свыше сил моих. Я невыразимо страдал, и благодарю вас, что вы приходом своим прервали мои страдания.
— Это было ни что другое, как бред лихорадки, Гильом, я понимаю, вы говорите о короле?
— Да, о нем говорю я, может быть, прежде точно был бред; но теперь я в памяти, вы видите, я в полном рассудке. Но мне стоит только закрыть глаза и я снова опять вас также вижу, слышу ваши вопли; и, признаюсь, это может лишить меня совершенно рассудка.
— Гильом, друг мой Гильом, — вскричала графиня, приведенная в ужас убеждением, с которым говорил умирающий, — успокойтесь ради Бога, успокойтесь!
— Да, успокойте меня для того, чтобы я мог умереть спокойно.
— Что же для этого нужно? — спросила Алисса с видом сожаления, — скажите, если это только в моей власти, то я все готова сделать.
— Надо удалиться, — сказал поспешно Гильом, — сию же минуту удалиться от этого человека. Я теперь умру спокойно, потому что видел вас; обещайте только мне уехать отсюда, как можно скорее.
— Но куда же мне ехать!
— Куда хотите, только туда, где его нет. Вы не знаете, как он вас любит; вы не могли этого видеть, потому что одни только глаза ревности могут это сидеть. Любовь к вам этого человека может сделать его способным на всякое злодеяние.
— Вы ужасаете меня, Гильом.
— Боже мой! Я чувствую, что скорее умру, нежели успею убедить вас, что этот человек готов на все! Клянитесь мне, что вы уедете завтра, в эту ночь… Клянитесь!
— Клянусь, — сказала Алисса. — Только не умирайте, я возвращусь в замок Варк, куда, по выздоровлении вашем, и вы ко мне приедете: что с вами, Гильом?
— Боже, Боже мой! — говорил тихо Гильом.
— Гильом, Гильом! — вскрикнула, наклонясь к нему, графиня, — что с ним, Боже мой?
— Алисса, Алисса, — шептал Гильом, — прощай. Я люблю тебя.
И, собрав последние силы, он приподнялся и обвил руками шею графини, склонив ее к себе и запечатлев на устах ее первый поцелуй любви, и последний — жизни, упал на изголовье.
Она получила первый его поцелуй и приняла в нем последний вздох его.
Назавтра графиня, по обещанию, данному ею Гильому, откланялась королеве Филиппе, которая не хотела более ее удерживать за уважение законной причины, принудившей Алиссу не участвовать в окончании празднеств, и изъявила только сожаление, что должна была так скоро расстаться с ней. Эдуард сделал так же, как и королева, несколько возражений, согласился на отъезд графини с таким равнодушием, что оно убедило графиню в несправедливых заключениях молодого человека, кончину которого она оплакивала. Эдуард требовал только, чтобы Алисса взяла с собою прикрытие, из опасения нападений беглых неприятельских воинов, вторгавшихся за границу, и чтобы она обещала ему останавливаться на ночлег только в городах и укрепленных замках.
Графиня отправилась в путь, и в первый день остановилась ночевать в Гертфорте, потому что, выехав поздно, не успела в продолжение дня проехать больше десяти миль; она нашла в нем приготовленное для себя помещение, так как гонец, отправленный перед ее выездом, ехал вперед, как во время путешествия королевы, и извещал о прибытии графини Салисбюри. Это распоряжение было последним вниманием к ней со стороны Эдуарда, и графиня, не подозревая ничего, полагала, что причиной этого внимания была дружба короля к графу Салисбюри.
Следующую ночь она провела в Нортамитоне, где, благодаря расположению короля, помещение ее было достойно того, кем было предложено; только начальник прикрытия известил ее, что назавтра надо выехать рано, если она хочет остановиться в назначенном для нее месте.
Графиня на рассвете следующего дня отправилась в путь, в полдень она остановилась в Лейчестере, и около трех часов пополудни выехала опять. Хотя в то время года дни были долги, но вечер наступил прежде, нежели она успела заметить вдали какой-нибудь город или замок. Посему продолжала путь еще часа два, и наконец увидела во мраке ночи вдали светившийся огонь. Несколько минут спустя, вышедшая из-за облаков луна осветила башни и стены укрепленного замка. По мере приближения к нему графини, по некоторым приметам, замок, назначенный для ее отдыха, казался ей знакомым и, приблизившись к воротам, последнее сомнение исчезло. Она точно была в замке Нотингаме.
Графиня содрогнулась невольно, замок этот пробудил в ней воспоминания об ужасных кровавых, рассказанных ей королевой, происшествиях. Алисса вошла, и ужас ее усилился еще больше, когда в приготовленной для нее комнате она узнала ту самую, в которой был взят под стражу Мортимер и убит Дугдаль; поэтому она не имела духа ужинать, выпила только немного подслащенного и приправленного пряными кореньями вина. Впрочем, ей невозможно было ошибиться, что это была не та комната; она ее очень хорошо знала; потому что узнала даже место, где сидела королева Филиппа, рассказывая ей это несчастное происшествие в самый вечер приезда в этот замок Готье-Мони и графа Салисбюри. И несмотря на то, что королева была окружена всеми своими придворными дамами и охраняемая верным кастеляном Гильомом Монтегю, не могла победить чувства того страха, который теперь испытывала графиня, тем более, что она одна находилась в этом замке, между людей совершенно ей неизвестных, со свежей раной в сердце, причиненной смертью молодого человека, и каждый предмет, представлявшийся ее взору, напоминал ей почтительную и внимательную любовь его! Но бедный юноша с преданным ей сердцем не существовал более для ее защиты, и все его опасения невольно представились в эту минуту ее воображению. И она осталась в кресле, облокотившись рукой на стол, где горела лампа, не смея пошевельнуться и оборотить назад голову и опасаясь увидеть предмет своих мечтаний, хотя перед глазами ее и была вся действительность воспоминаний, доказательством которых было это углубление в одном из мраморных столбов, поддерживающих камень, оставшееся от удара меча Мортимера. Вид этого углубления принудил невольно Алиссу привести себе на память все подробности взятия под стражу Мортимера. Она вспомнила о подземном ходе, идущем до самого рва замка, и о скрытой под резьбой части панели, которая открывалась; хотя, впрочем, королева и сказала ей, что подземный ход заделан и что часть панели не отворяется; но она не в силах была победить своего страха. И это усиливало его еще больше, это чувствуемое непреодолимое оцепенение, которое она приписывала утомлению дороги, и, желая его преодолеть, выпила еще немного подслащенного вина, но вместо того, чтобы найти в нем противодействие ощущаемому ее оцепенению, вино усилило еще более. Она хотела встать и пройтись по комнате, но силы, изменив ей, принудили остаться в кресле; все вертелось в глазах ее, и, находясь под влиянием невидимой силы, она чувствовала только, что не в состоянии владеть собой; ей казалось даже, что она перенесена в другой мир и все, окружающее ее прежде, исчезло. Трепещущий свет лампы оживлял неподвижные предметы, и изображения резной работы в карнизах, казалось, двигались во мраке; ей казалось, что она слышит отдаленный скрип отворяющейся двери, но все это как будто во сне. Наконец она стала подозревать, что выпитое ею вино было усыпительного свойства; поэтому хотела позвать кого-нибудь, но голос замер в устах ее, и она, с ужасом собрав последние силы, бросилась к дверям; но едва успела сделать несколько шагов, как ужаснейшая действительность сменила все видения. Часть панели отворилась, и человек, бросившись в комнату, удержал ее в своих объятиях в ту же минуту, как она падала, лишаясь чувств.
