По временам армия останавливалась, и, как огненный дракон, размахивая крыльями, отделяла отряды к Пикардии или Иль-де-Франсу, грабила и сжигала города, так что в самой середине государства отзывались вопли несчастных, и видно было зарево пожаров; подобная участь постигла Ориньи Сент-Бенуа и Гиз; наконец, король Эдуард узнал в Боери, аббатстве Сито, находящемся в Лаонской епархии, что король Филипп выступил из Сент-Кентена к нему навстречу со ста тысячами войска, желая показать неприятелю, что он никак не намерен укрываться от него. Эдуард возвратился назад, пробыл сутки в Ферварке, где получил это известие; другие — в Монтреле, а на третий день прибыл в Фламанжери, около которого, заметив удобное местоположение для расположения своей армии, состоящей из сорока пяти тысяч войска, остановился, решившись ожидать короля Филиппа, отвратив своим возвращением всякое подозрение во избежание встречи с войсками Франции.
Слух о выступлении войск короля Франции был справедлив, и точно армия его выступила из Сент-Кентена, и скоро достигла Биронфоса, где остановилась вследствие полученного повеления расположиться на квартирах; намерением Филиппа было ожидать тут короля Англии и всех его союзников, находившихся на расстоянии не более двух миль. Граф Гильом, узнав о расположении французских войск в Биронфосе, оставил Кесной, где до сих пор находился, соединился с французской армией и явился к дяде своему с пятьюстами копьеносцев. Несмотря на эту великолепную свиту, король Филипп принял очень холодно, потому что не мог забыть, что эти же самые воины осаждали и Камбрей. Но граф Гильом представил в свое оправдание ту зависимость, в которой он находился от императора, точно так же как и от короля Франции; почему совет и сам король, приняв в уважение справедливость его оправданий, назначил отряду его место в середине армии и в самом близком расстоянии от королевского шатра.
Эдуард скоро узнал о расположении своего противника, и о столь близком расстоянии, разделявшим обе армии, поэтому, собрав совет из владетелей Империи, своих маршалов, всех баронов и прелатов Англии, спросил их: имеют ли они намерение сражаться, и если так, то спросил ответа, как действовать в настоящих обстоятельствах? Владетели в молчании посмотрели друг на друга, потом предоставили говорить за себя герцогу Брабандскому, который, встав со своего места, сказал: что он считает долгом и обязанностью всех и каждого сражаться, несмотря на малочисленность войск, и что находит необходимым немедля послать герольда к королю Франции и требовать от него сражения с назначением дня, который он заблагорассудит избрать. Это предложение принято было со всеобщим одобрением, и герольду герцога Гельдра, знавшему французский язык, поручили от имени короля и всех владетелей вызвать на бой короля Франции, посему он сел на коня и сопутствуемый приличною свитою пустился в путь, и спустя два часа после своего отъезда, достиг передовой цели Филиппа Валуа — так близко находились одна от другой обе армии, и потребовал, чтобы его немедленно представили королю.
Король Франции принял его в полном собрании совета и с удовольствием выслушал его как человека умного, и исполнившего с твердостью и благоговением свое поручение; потом узнав, что противник остановился в ожидании появления войск и требовал генерального сражения, в полном составе обеих армий, на что Филипп Валуа, изъявив согласие, назначил пятницу, то есть на послезавтра, говоря, что этот день он считает приличным для сражения; потом, сняв с себя мантию из горностаева меха, с золотой цепью, которой она застегивалась, подарил ее герольду в знак своего благоговения, и того, что принесенная им весть была ему очень приятна. Герольд в тот же вечер возвратился к Эдуарду, объявил благосклонный прием, сделанный ему королем Франции, и день, назначенный им для сражения; о чем узнав владетели Империи провели большую часть ночи в осмотре оружия и других приготовлениях.
Назавтра, граф Гейнаузский поручил сиру Тюпиньи и сиру Фаньолю, пользовавшимся полным его доверием из-за их благоразумия и храбрости, осмотреть войска короля Англии. Вследствие чего они, сев на лучших коней своих, поехали опушкой леса, находящегося на всем протяжении линии, на которой расположена была английская армия, почему и могли удобно заметить все расположение. Только лошадь сира Фаньоля, дурно взнузданную, вдруг ударила древесная ветвь по спине, отчего она, закусив удила, понесла его из леса прямо к армии короля Эдуарда, и сбросила в середине ставок владетелей Империи. Пять или шесть немцев в ту же минуту окружили сира Фаньоля, объявив, что без выкупа он не получит свободы, но так как он не был взят в сражении, а случайно попал к ним в плен, то они его освободят, если он представит кого-либо из уважаемых людей на поруки. Сир Фаньоль потребовал тогда, чтобы его вели к мессиру Иоанну Бомону, который чрезвычайно удивился, выходя из церкви, по окончании обедни, встретив старого и доброго знакомого. Пленник рассказал ему, каким случаем он попал в руки немцев и на каком условии обещана ему свобода. Мессир Иоанн Бомон поручился за него в сумме, требуемой за его выкуп, оставив его у себя обедать, и во время десерта велел подвести лошадь, вручил ему его меч с одним условием только, чтобы он поклонился от него его племяннику графу Гильому. Сир Фаньоль, обещал исполнить его поручение, возвратился к своему начальнику, которому мог дать точные сведения об армии Эдуарда, потому что видел ее лучше, нежели как предполагал, отправляясь по этому поручению.
В этот вечер, в то время, как король Франции занимался в своей палатке делами, ввели к нему запыленного и утомленного путника, который с той минуты, как ступил на твердую землю, делал по двадцать миль в день на одной и той же лошади, и прямо явился к Филиппу; он прибыл с острова Сицилии и привез письмо от Роберта графа Прованского и короля Неаполитанского. Король, зная благоразумие двоюродного брата и познания его в астрологии, просил его совета при первом известии об этой войне, и желал знать, что ему ожидать от нее. Король Роберт, наблюдая течение звезд, знал, которые из них благоприятны и которые зловещи, по соединению некоторых из них мог предугадывать будущее, поэтому, получив известие о предполагаемой войне, начал делать свои вычисления, которые при многократном повторении показывали ему все одно и то же, что во всяком сражении, в котором Эдуард будет находиться, Филипп будет побежден и разбит с большим вредом для всего государства Франции; он писал королю: «Ни в каком случае не сражаться, хотя бы войска его были в несколько раз многочисленнее Эдуардовых, потому что последствия битвы начертаны рукою провидения в вечной книге судеб, которых никакая сила людей изменить не может». Филипп скрыл от всех полученные известия, опасаясь привести в робость всю армию, и несмотря на воспрещение короля Сицилии, своего двоюродного брата, решился: ежели король Эдуард вступит в сражение, то не отступать ни на шаг; потому что день боя был им самим назначен; но и не идти вперед, хотя бы по местоположению и освещению лучей солнечных и было это необходимо.
На другой день обе армии, готовясь к сражению, отслушали обедни; оба короля и множество знатных дворян исповедались и причастились, как люди, готовящиеся на смерть, чтобы быть готовыми предстать пред Всемогущим; потом пошли друг против друга по двум противоположным берегам большого вязкого болота, состоящего вместе из травы и воды, переход через которое был чрезвычайно труден и подвергался величайшей опасности того, кто бы первый осмелился пуститься через него; после часового похода обе армии были одна против другой, и каждый из королей подал знак к сражению.
Король Эдуард, которому благоприятствовало местоположение, разделил свою армию на три колонны, и, спешив всех, приказал лошадей и всю упряжь оставить в лесу, а из телег и фур сделать укрепление. Первая из восьми тысяч человек, двадцати двух знамен и шестидесяти штандартов (штандартом в тот век называлось знамя с длинным хвостом, которое имел право носить только дворянин, имеющий у себя 20 человек подчиненных ему оруженосцев) состояла вся из немцев, под начальством герцога Гельдрского, графа Жюлие, маркиза Брандебургского, мессира Иоанна Гейнаузского, маркграфа Миснийского, графа Монского, графа Сальмского, сира Фокемона и мессира Арнуля Блакенгейма.
