Вследствие этого, оба посольства отправились опять — одно к герцогу Брабандскому, а другое — к императору. Посланники должны были просить герцога Брабандского, по родству и дружбе с королем Англии, оказать ему помощь войском, в предприятии его против Франции; Императору же — напомнить, что Филиппом Валуа приобретением крепости Крев-Кер в Камбрезии и замка Дарле-ан-Пюсель, нарушен договор, воспрещавший всякое приобретение на его земле королю Франции, и сказать от имени короля Эдуарда, что он вступается за сделанную ему обиду нарушением этого договора, как за причиненное собственно ему оскорбление, и просит его только позволить зависящим от него рыцарям принять участие в этой войне против Филиппа Валуа.
Готье-Мони, получив в Лондоне повеление короля, поспешил его исполнить: кроме личной своей привязанности к королю Англии, как мы уже сказали выше, родству с королевой, он имел, по своему отважному характеру, расположение и ко всякому предприятию, где можно показать мужество и приобрести славу. И исполнение полученного повеления считал сколько долгом верного подданого, столько же и собственным удовольствием. И поэтому, не теряя ни минуты, сообщил повеление короля графу Дерби, графу Ланкастеру, сыну Кривошеи, графу Суфольку, мессиру Реноль-Кобаму, мессиру Людовику Бошану, мессиру Гильому Фиц-Варвику и сиру Боклеру, которых он почел достойными разделить с ним честь исполнения этого опасного нападения. Каждый из них начал делать свои приготовления; военные корабли приведены были по Темзе в Лондон и нагружены оружием и съестными припасами; потом, посадив на них две тысячи стрелков, пятьсот воинов, рыцарей и их оруженосцев, пользуясь приливом моря, снявшись с якорей, они вышли в открытое море, и в тот же день вечером были уже под Гравезендом. На другой день, остановясь только на короткое время в Маргате, продолжали путь с такой поспешностью, что на третий день достигли Фландрии. Где тотчас, направив корабли по ветру, сделали все приготовления к высадке и, следуя около берега, накануне дня Святого Мартина, в одиннадцать часов утра, были уже около острова Кадсана.
С первого взгляда на остров, англичане заметили, что нет никакой возможности сделать нападение врасплох; потому что часовые в ту же минуту их увидели и ударили тревогу, так что, при приближении их, весь гарнизон в числе, по крайней мере, шести тысяч человек, выстроился в боевом порядке на берегу моря. Однако, приняв в соображение, что попутный ветер и прилив моря благоприятствовали им, они решились приблизиться; посему, выстроив в линию корабли, вооружились, подняли паруса и пустились к городу. После этого для жителей Кадсана не было уже сомнения, и по мере того, как нападающие приближались, гарнизон мог различить их знамена, выстроенные в порядок, и до шестнадцати вооруженных рыцарей, отдающих приказания.
Хотя между англичанами и было много отважных и храбрых рыцарей, но и у неприятеля находилось не менее мужественных и сведущих людей, в числе которых первого можно было назвать мессира Гюи Фландрского, незаконного брата графа Людвига, воодушевлявшего своих товарищей воззванием к мужеству; потом Дюкерт Галевин, мессир Иоанн Род и мессир Жиль Естриф, и так как они видели, что англичане изготовили орудия, то и сами, не теряя времени, начали вооружать своих, между которыми были со стороны фламандцев мессиры Симон и Петр Прюледен, мессир Петр Англемустиер и много других благородных воинов. Когда корабли приблизились к берегу, то обе неприятельские стороны, дышавшие взаимною ненавистью, горели нетерпением вступить в бой, поэтому лишь только корабли подошли на выстрел к берегу, то, не дожидаясь приказания, тысячи стрел полетели на берег, — и так как поражения с кораблей были ужасны, то находившиеся на берегу, несмотря на все свое мужество, были вынуждены отступить; потому что рукопашный бой предпочитали стрельбе, в которой вся выгода была на стороне англичан. Они отступили на расстояние выстрела, и англичане вышли на берег; но едва половина их ступила на землю, как неприятель, бросившись вперед, сделал на них такой натиск, что те из рыцарей, которые были еще на кораблях, не знали, что делать, потому что возвратиться обратно на корабли не было никакой возможности, почему и должны были спрыгивать в море. В эту ужасную минуту раздался голос Готье-Мони, который, бросившись вперед, закричал: Ланкастер — к графу Дерби. В самом деле, этот последний, получивший сильный удар в голову, оставлен был без чувств на месте сражения при отступлении англичан. Фламандцы, заметив наверху его шлема корону, полагали поэтому, что он, должно быть, знатный человек; поэтому, подняв, хотели нести, но вдруг Готье-Мони, заметив его в руках фламандцев, бросился вперед в толпу неприятеля, не дожидаясь подкрепления, и первым ударом своего топора убил мессира Симона Прюледена, только что сделанного рыцарем. Несшие графа Дерби бросили его; он упал на песок, находясь все еще без чувств; Готье-Мони, остановясь возле него, защищал его, не отступая ни шага, до тех пор, пока он не пришел в себя. Впрочем, он не был ранен, но только лишился памяти; почему лишь очувствовался, то, встав, взял свой меч и не говоря ни слова, начал сражаться, как будто ничего с ним не случалось; оставляя изъявление благодарности Готье-Мони до другого времени, полагая, что в настоящую минуту полезнее было сражаться, чтобы вознаградить потерянное время.
Так продолжалось долго, мужество сражающихся не истощалось; однако, несмотря на то, что фламандцы не отступали ни шагу, выгода была очевидна — на стороне англичан, благодаря их чудесным стрелкам, которым не один раз они были обязаны победами. Оставшиеся на кораблях и находившиеся поэтому выше поля сражения избирали каждый свою жертву, прицеливаясь как будто в серну или оленя в парке, и поражали фламандцев своими длинными стрелами, которые были так тверды и летели с такой быстротой, что одни только немецкие латы могли защищать от их ударов, все же другие, кожаные и кольчуги, они пробивали как бумагу. Фламандцы со своей стороны делали тоже чудеса, и несмотря на этот град стрел, они не унывали, стояли самоотверженно и не отступали ни на шаг. Наконец, мессир Гюн пал от удара топора графа Дерби, и над телом его возобновилось сражение, подобное тому, которое за несколько минут перед этим происходило над тем самым, кто поразил его. Но последствия были различны; потому что, желая подать ему помощь, Дюкер Галевин, мессир Жиль Естриф и Иоанн Брюделен были убиты; следственно из начальствующих остался один мессир Иоанн Род, и тот был ранен в лицо стрелой, которую, стараясь вынуть из щеки, он отломил на два дюйма от лица, потому что она вонзилась глубоко в кость. Он хотел было отступить, но к этому не было никакой возможности. Плен мессира Гюн Фландрского, смерть двадцати шести рыцарей, которые пали, защищая его, тысячи стрел, беспрестанно пускаемых с кораблей и превративших берег моря в хребет дикобраза, привели в трепет оставшихся его воинов, и они обратились в бегство к городу; тогда мессир Иоанн Род, не сопротивляясь белее, дал убить себя на том самом месте, где погибли все его товарищи.
С этой минуты начался рукопашный бой, побежденные и победители входили вместе в город Кадсан, — и, рассыпавшись по всем улицам, превратили сражение в бойню. С одной стороны Кадсана был океан, с другой — рукав реки Эско, и весь гарнизон, лишенный возможности спастись, был частью истреблен или взят в плен; из числа шести тысяч, составляющих его, больше четырех тысяч легло на месте.
Что же касается города, то он был взят приступом, а не сдался на капитуляции, следственно и был предан грабежу. Все драгоценности перевезены были на корабли, остальное же, как равно и все строения сожжено; и англичане удалились только тогда, когда от целого города не осталось ничего, кроме пепла, и этот город — многолюдный остров, так населенный накануне, представлял собой груду камней и пепла, и оставался безмолвным так, как в ту минуту, когда вышел из моря.
В продолжение этого времени политические переговоры шли наравне с военными действиями, оба посольства возвратились опять в Ганд. Герцог Брабандский согласился соединиться с Эдуардом, с условием, что получит от короля Англии единовременно десять тысяч фунтов стерлингов и потом еще шестьдесят тысяч в разные сроки, обязываясь дать тысячу двести воинов, с тем только, чтобы содержание их было на счет Англии, и предлагая родственнику и союзнику своему Эдуарду свой замок Лувен, как резиденцию, приличную для него более, нежели дом пивовара Дартевеля.
