- Рассказывай, - говорит Крис, переворачивая бургер. - По крайней мере, ты не был в тюрьме.

      Декстер делает большой глоток пива.

       - Только один раз, - бодро отвечает он, затем подмигивает мне. И вот как это было: очень быстро, он возвращается к прошлому себе, словно все, что произошло, было большой шуткой, в которой он был участником, и совсем не принесла ему беспокойства. Я, однако, продолжаю смотреть на Дона, мой желудок горит, словно мне нужно сравнять счет. Когда я увидела Декстера таким тихим, пусть даже на секунду, он стал более искренним для меня. И на эти несколько моментов он стал не просто моим бойфрендом на лето, а чем-то большим, чем-то, что я должна беречь.

      Оставшаяся часть вечера прошла хорошо. Бургеры и хот доги получились вкусными, а большая часть дорогой пасты из-оливок-и-сушеных-томатов осталась не съеденной, в то время как яйца с пряностями и салат с тремя сортами бобов от Дженнифер Энн стали хитом. Я даже видела, как мать облизывает пальцы после второго кусочка шоколадного пирога-пуддинга Энн, который подавался с большой ложкой Cool Whip. Слишком для гурманов.

      Когда стемнело, все сказали друг другу «до свидания», и моя мать исчезла в своей комнате, со словами, что полностью уничтожена вечеринкой, так как развлечение, даже при условии, что другие делают все остальное, может быть таким выматывающим. Дженнифер Энн и Крис, и Декстер, и я убрали посуду и собрали вещи, выкинув большую часть деликатесов и пережаренные стейки, оставив только один, срезав черную корочку, для Манки.

       - Ему понравится, - сказал Декстер, принимая стейк от Дженнифер Энн, которая упаковала его в фольгу, аккуратно подвернув края. - Он действительно Собака Чау, для него это как Рождество.

       - Какое интересное у него имя, - говорит она.

       - Мне подарили его на десятое день рождения, - отвечает ей Декстер, выглядывая на улицу. - А я действительно хотел обезьянку, поэтому я был расстроен. Но оказалось, что он гораздо лучше. Обезьянки становятся наглыми, несомненно.

      Дженнифер Энн смотрит на него озадаченно, затем улыбается.

       - Я слышала об этом, - говорит она дружелюбно и продолжается заворачивать оставшийся хлеб, используя Cling Wrap.

       - Если у тебя есть минутка, - говорит Крис Декстеру, вытирая стол губкой: - Ты должен подняться и посмотреть на моих малышек. Они удивительные.

       - О, да, - отвечает Декстер с энтузиазмом. Затем смотрит на меня.

       - Ты не против?

       - Иди, - говорю я, словно я его мама или вроде того, и они поднимаются по ступенькам, тяжело ступая, в комнату ящериц.

      На другом конце кухни вздыхает Дженнифер Энн, хлопая холодильником.

       - Я никогда не пойму это его хобби, - сказала она. - Я в том смысле, что собак и кошек ты можешь обнять. Кто хочет обниматься с ящерицей?

      На этот вопрос было сложно ответить, поэтому я просто вытащила пробку из раковины, где мыла посуду, и позволила воде стечь с бульканьем. Наверху словно выпустили пчел из улья: хихиканье, различные оханья и аханья, случайный скользящие звуки, за которыми следовал взрыв хохота. Дженнифер Энн закатила глаза к потолку, очевидно, расстраиваясь.

      - Скажи Кристоферу, я в убежище, - сказала она, схватив свой кошелек с серванта, где он покоился радом с ее пластиковыми контейнерами, теперь чистыми, с приглашающимися к ним крышечками. Она вытащила книгу и устремилась в следующую комнату, из которой через несколько секунд послышался тихий ропот телевизора.

      Я взяла стейк, завернутый в фольгу, и вышла на улицу, зажгла свет на веранде. Когда я пошла по дорожке, Манки поднялся на лапы и начал вилять хвостом.

       - Эй, приятель, - сказала я. Он уткнулся мне в ладонь, затем учуял стейк и начал тыкать носом в мои пальцы, обнюхивая. - Тут есть тебе угощение.

      Манки разделался со стейком в два укуса, чуть не откусив мне мизинец. Ну, было темно. Когда он закончил, то рыгнул и перевернулся на спину, подставляя свой животик, а я села на траву возле него.

      Была прекрасная ночь, ясная и прохладная, великолепная погода для четвертого июля.  Несколько человек пускали фейерверки в паре улиц отсюда, свист раздавался в темноте. Манки продолжал подкатываться ко мне, утыкаясь в мой локоть, пока я, наконец, не сдалась и не начала чесать спутанную шерсть на его животе. Ему нужна ванна. Срочно. Плюс у него не свежее дыхание. Но в нем было что-то милое, тем не менее, и он практически урчал, когда я гладила его. Мы немного сидели так, пока я не услышала, как хлопнула передняя дверь, и Декстер позвал меня по имени. От звука его голоса Манки тотчас сел, навострил уши,  и затем поднялся на ноги, стал идти по направлению к нему, пока поводок не натянулся.

       - Хей, - сказал Декстер. Мне не видно его лицо, только его очертания в свете веранды. Манки гавкнул, словно он звал его, и его хвост завилял еще быстрее, словно ветряная мельница, и я задумалась, не собьет ли он себя с ног от такой силы.

       - Хей, - ответила я, и он стал спускаться по ступенькам в нашем направлении. Когда он подходил ближе по траве, я наблюдала, как Манки, всем своим телом показывал возбуждение от того, что он видит этого человека, которого не было всего-то час или около того. Каково это, думала я, любить кого-то так сильно? Так сильно, что ты даже не можешь контролировать себя, когда этот человек подходит ближе, словно ты можешь освободиться от того, что удерживает тебя и броситься на него с такой силой, которая способна легко перевернуть вас обоих кверху ногами. Мне приходилось задумываться, но Манки точно знал: можно было это увидеть, прочувствовать, как это выходит из него, словно тепло. Я почти завидовала ему. Почти. 

*** 

      Была уже поздняя ночь, когда я лежала на кровати в комнате Декстера, а он взял гитару. Он не очень хорошо играет, сказал он, пока садился без рубашки и с босыми ногами, его пальцы искали струны в темноте. Он сыграл небольшую импровизацию какой-то песни Битлз, затем несколько строк из последней версии  Картофельного Опуса. Он не играл как Тед, конечно: его аккорды казались менее уверенными, словно он играл наугад. Я откинулась на подушки и слушала, как он пел мне.  Немножечко этого, немножечко того. Ничего в целом. И затем, когда я уже дремала, что-то еще.

       - Эта колыбельная всего лишь несколько слов, простой перебор аккордов…

       - Нет.

      Я села, теперь полностью проснувшись.

       - Не надо.

      Даже в темноте я  смогла разглядеть его удивление. Он убрал руки с гитары и смотрел на меня, и я надеялась, что он тоже не видит мое лицо. Потому что все это было весело и забавно, до сих пор. Кроме некоторых моментов, когда я беспокоилась, что это сможет проникнуть достаточно глубоко, чтобы потопить меня. Таких, как этот. И я могла отступить, смогу отступить, до того, как зайдет так далеко. Я говорила ему о песне в момент слабости, во время правдивых признаний, которых я обычно избегаю в отношениях. Прошлое такое опасное, полно наземных мин: обычно у меня это пункт - не детализировать карту меня самой, которую я выдаю парню. И песня, та песня, была одним из самых больших ключей ко мне. Как слабое место, синяк, который никогда не заживет. Я была уверена, что именно по этому месту они будут бить, когда придет время.

       - Ты не хочешь ее слушать? - спрашивает он теперь.

       - Нет, - снова повторяю я. - Не хочу.

      Он был так удивлен, когда я рассказала ему. У нас была новое пари, типа Угадай Чего Ты Совсем Не Знаешь Обо Мне. Я выяснила, что у него аллергия на малину и что он выбил свой передний зуб, когда врезался в скамейку в парке в шестом классе, что его первая девушка была дальней кузиной Элвиса. А я рассказала ему, что почти сделала пирсинг живота, если бы не упала в обморок, что в один год я продала больше всех печенек с группе скаутов-девочек и что мой отец был Томасом Кастером, и Колыбельная была написана для меня.