— Оленька, ну это же так просто, — объяснил Евлампий. — Ведь в прошлом веке Польша входила в состав России, следовательно, польские дворяне стали русскими — вот и все.

— Нет, не все! — крикнул из комнаты Аристарх. При всей своей занятости, он отлично слышал, о чем говорилось на кухне. — Собилло — литовский, а не польский род. Сначала Литва входила в состав Польши, а уж потом — Российской империи. Теперь, впрочем, думать об этом нечего.

— Как это нечего? — возразила Ольга, закончив намазывать ломтики хлеба икрой. — В Литве у тебя, Листик, возможно, остались родовые владения, и их надо затребовать. Зачем добру пропадать?

— У них там своя, литовская линия проявилась, — отозвался из комнаты Аристарх, — а наша слишком уж перемешалась с русской аристократией... — И потом добавил совсем по-простому: — Оль, а Оль, готово уже? А то жрать очень хочется...

Ольга, повинуясь этому древнему, как мир, мужскому воплю, ответила столь же традиционно:

— Несу, милый, несу, имей же терпение, — и вплыла в комнату, полностью снаряженная огромным подносом с громоздившимися на нем тарелками.

Неизвестно, как Ольга, но уж Евлампий-то точно впервые поел по-человечески за много-много лет. Более того, из тех яств, что находились на подносе, хотя это всего-навсего были только бутерброды, он, должно быть, почти ничего не пробовал за всю свою полувековую жизнь краеведа.

Семга, омары, анчоусы — приправленные, как надо, и должным образом устроенные на тарелочках, ожидали его самого пристального внимания. Рядом, в хрустальном графинчике, бриллиантово сверкала «очищенная» — шофер Петрик выполнил задание Аристарха досконально и в срок.

— Ну-с, ваша светлость, — оживленно промолвил Евлампий, покручивая графинчиком с «очищенной» на ладони, — позвольте выпить за успехи ваших изысканий. Они, как я понимаю, имеют отношение к собранию живописи почившего в Бозе князя Усольцева.

— Все так, — меланхолически произнес Собилло, захлопывая томик с Рогиром ван дер Хоолтом и придвигаясь к столу — единственному, если не считать книжных стеллажей, монументальному сооружению в однокомнатной квартире краеведа. — Беда в том, что успехи эти зависят от воли Провидения, а оно к нам не слишком благосклонно.

— Не вали на Бога, Листик, — сказала Ольга, раскладывая по разнокалиберным тарелочкам Евлампия анчоусы и семгу. — Мы узнали многое — даже то, о чем не имеет представления Меняйленко.

— Опять Меняйленко, — недовольно протянул Аристарх, выпивая рюмку водки и закусывая ее канапе с омаром, долькой лимона и оливкой. — Мне, по-видимому, никуда не деться от этого имени, когда я беседую, Оля, с вами. — Собилло намеренно перешел на «вы», выражая тем свое неудовольствие и некоторую ревность.

— Вы знакомы с Меняйленко? — радостно воскликнул Евлампий, будто речь, как минимум, шла о его родном отце или брате. — Хороший человек. Помогал мне, когда все до единого чиновники послали меня куда подальше, с моим проектом расчистить фреску с изображением князя Георгия. Это еще до демократического переворота имело место — тогда Меняйленко, правда, в большой силе был.

Эта новость неожиданно заинтересовала даже Аристарха, которому мысли об Александре Тимофеевиче с недавних пор только портили настроение.

— Это при совковом режиме, что ли? — спросил Собилло, принимая строго вертикальное положение, хотя на диванчике, где он сидел, это было сделать трудно. — Он был завхозом вашего обкома партии, что ли? Или директором гостиницы «Советская»?

— Подождите, Евлампий, не говорите, — остановила Ольга, приподнимаясь со стула. Ей вдруг безумно захотелось узнать, кем был прежде Меняйленко. — Я сама попробую угадать! Председателем исполкома? Прокурором? Судьей?

Евлампий, заметив, до какой степени его слова заинтриговали гостей, не торопился обнародовать правду. Наоборот, он смаковал новость, которую готовился произнести. Прежде всего, он с чувством вытянул рюмочку очищенной, а уж потом посмотрел на молодых людей.

— Никогда не догадаетесь. Александр Тимофеевич Меняйленко был начальником местной охранки...

Поначалу никто не отреагировал на эту новость: слово «охранка» в их памяти было связано с давно ушедшим в прошлое самодержавием. Однако по прошествии минуты Ольга отважилась выдвинуть предположение.

— Это КГБ, что ли? — неуверенно спросила она, держа на весу вилку с кусочком осетрины горячего копчения. — Вы, часом, не шутите?

— Уж какие шутки, уважаемая, — радостно сообщил Евлампий и с удовольствием хлопнул еще рюмочку. — Вы, может, не имеете представления, но работа краеведа в прошлые времена весьма часто пересекалась с деятельностью этого заведения.

Оружие со времен войны найдешь, или еще что — сразу же к ним торопишься, на улицу Ленина. Там, между прочим, в отличие от других ведомств, нашего брата всегда принимали с распростертыми объятиями. Но и конечно, при этом ставили на учет. Уж не без этого.

Все помолчали, переваривая новость. Потом в разговор вступил Собилло. Лениво, цедя сквозь зубы слова, он негромко произнес:

— А вы сами, милейший Евлампий, кем будете? Я понимаю, что вы — краевед и занимаетесь изысканиями в сфере изобразительного искусства. Но у вас есть другая профессия? Сами знаете, специалистов по фрескам раз, два — и обчелся. Их и в Москве-то не сыскать, особенно стоящих.

Ольга сразу поняла, куда гнет ее друг. Однако его сомнения были развеяны насмешливыми словами Евлампия, который чем дольше сидел за одним столом с Собилло, тем все более раскованно себя чувствовал.

— Это вы к тому спрашиваете, чтобы узнать, не работал ли я сам в органах? Боже сохрани. Вы только посмотрите, как я живу... Уж, наверное, офицеру КГБ выделили бы квартирку и мебелишку получше.

— Не обязательно, — мрачно отозвался Аристарх. — В нашей стране всегда находилось множество добровольных агентов секретных служб. Трудились за «спасибо» по идейным соображениям. И из них-то, из бессребреников этих, самые злобные сыскные псы и получались. Таких примеров множество. Моя семья, в частности, более всего пострадала от усердия подобных «любителей».

— Да учитель я, учитель! — воскликнул обиженный таким подозрением Евлампий, откладывая в сторону вилку. — Учитель географии. Неужели не видно? В свободное время изучаю свой край. Что тут удивительного? Не водку же пить? Хотя, конечно, есть люди, которые совмещают. Да и я, грешный, не против иногда приложиться к бутылочке. Ваше здоровье! — Он поднял рюмку и, обозрев круглым голубым глазом гостей, лихо влил ее в себя.

— Ну конечно, как я сразу не догадался, — поморщившись, сказал Собилло, тоже наливая себе «очищенной». — Конечно же, учитель. Непременно учитель, причем учитель географии. Именно географии. Евлампий, — обратился он к хозяину и, переходя на «ты», — ты меня, пожалуйста, извини. Давай с тобой выпьем и забудем этот разговор.

— Нет, не забудем, — решительно блеснула глазами Ольга, воинственно размахивая столовым ножом. — Евлампий сотрудничал с «Конторой глубокого бурения» и лично — с Меняйленко. А это что-нибудь да значит!

— Ничего это не значит, Оленька, — пробурчал Аристарх. — Или значит, что твоему разлюбезному Александру Тимофеевичу чем-то приглянулся наш хозяин. А ведь он мог, между нами говоря, — криво ухмыльнулся Собилло, — испортить Евлампию жизнь или даже засадить его в психушку — хотя бы уже за то, что тот совал нос туда, куда не надо. Это неважно, куда он совал нос, пусть в древние фрески, главное — совал, а стало быть, мог найти что-нибудь вредное для власти. Захоронение какое-нибудь, к примеру, которое вовсе не следовало бы находить. Краеведы — народ въедливый, недаром ими в те времена занимался Комитет.

— Ну и какой ты из всего этого можешь сделать вывод? — спросила серьезно Ольга так, будто Евлампия и не было рядом с ними. — Что Меняйленко — отвратный тип? Или что наш хозяин — тайный агент?

— Глупости, — сказал Аристарх. — Наоборот, это говорит о том, что любезный твоему сердцу Александр Тимофеевич имеет немалые связи и в состоянии помочь нам с любым расследованием. Это прежде всего. Ну и второе: наш хозяин — человек сведущий, в противном случае такой педант, как Меняйленко, вряд ли стал бы им заниматься — даже из любопытства.