Было бы хуже, если б он лежал сейчас у себя мертвецки пьяный.

— Да, капитан Колд, возможно, мы видимся с вами в последний раз…

— Да, возможно. И знаете, Дортея, мне очень грустно от этой мысли. В моем любвеобильном сердце вы занимаете более важное место, чем думаете. — Он грустно улыбнулся. — Но как бы то ни было, спасибо вам, дорогой друг, за все, чем вы были для меня все эти годы. В том числе и за то, — он понизил голос, — что вы сделали для моей бедной Марии. Я ценю самоотверженные усилия, которые вы предприняли, чтобы лишить Смерть ее добычи. К сожалению, все оказалось напрасно…

— Да…

— Вы плакали… У вас красные глаза. О, Дортея, вы, наверное, считаете меня чудовищем…

— Я прекрасно знаю, что вы отнюдь не чудовище, Колд. — Дортея пожала плечами. — Вы ничем не отличаетесь от большинства мужчин. Хотя красивым ваше поведение, конечно, не назовешь.

— Вы правы. Но позвольте напомнить вам вашу же максиму, которую я однажды слышал от вас: L’amour c’est un plaisir, l’honneur c’est le devoir.

— Мария Лангсет дорого заплатила за это plaisir, Колд.

— Да, но в жизни мы все, так или иначе, дорого платим за это удовольствие, и вам, Дортея, это хорошо известно!

— Может быть, и так. Но все зависит от того, стоит ли полученная нами любовь такой цены…

— Вы полагаете, что Мария заплатила за любовь слишком высокую цену? Не уверен… Вы видели ее сестру и ее мужа, этого кожевенника Каксрюда?.. Согласитесь, что Мария, став почтенной супругой какого-нибудь Каксрюда, не была бы счастливее.

— Да, наверное, вы правы. Но, судя по вашим словам, вы сами считали иначе, предложив ей manage de convenance…[34] когда она забеременела от вас первый раз…

— Правильно. Но, как всегда, Мария оказалась умнее меня.

— И, как следствие ее ума, завтра ее опустят в могилу.

— Ах, Дортея, Дортея! Неужели вы думаете, я жалел бы, окажись я завтра на ее месте?.. Никогда, хотя бы уже по той причине, что для меня le devoir, мой долг, долг уважающего себя мужчины, всегда был превыше радостей любви… Всегда, — тихо повторил он, словно обращаясь к самому себе. — Больше, чем моя жена, а, видит Бог, я боготворил ее, для меня всегда значила моя служба, мое métier[35].

— Ну что ж, капитан Колд… дай вам Бог обрести душевный покой в вашей нелегкой службе. Я желаю вам добра, и вы это знаете.

— Я вам верю, Дортея. — Он схватил ее руку и горячо поцеловал.

— А Карл? — спросила она. — Он рад, что вы уезжаете в Данию?

— Нет! — Капитан усмехнулся. — Карл немало удивил меня. Я и не подозревал, что мальчик так привязан к Фенстаду. Я расписал ему жизнь в Аунсёгорде как можно привлекательнее, но его, похоже, нисколько не привлекает жизнь в богатой усадьбе в Дании.

— Дания его родина…

— Это так. Но Карл был такой крошкой, когда мы приехали сюда, что не помнит Дании.

— Он скоро привыкнет к новой жизни. И уж тогда ни за что не променяет ее на жизнь в Фенстаде… А Маргрете? — осмелилась спросить Дортея. — Вы уже решили, как распорядитесь жизнью вашей дочери?

— Ее берут к себе Каксрюды. — Лицо капитана помрачнело. — Это самое лучшее, что я мог сделать для Грете в таких обстоятельствах. Они хорошо обеспечены. И ее тетушка, по крайней мере, милая и порядочная женщина. Она даже похожа на Марию, вы не находите?

— Будем надеяться. Всего вам доброго, капитан Колд, и будьте счастливы.

— Всего вам доброго! — Он еще раз поцеловал ей руку долгим и горячим поцелуем. — Всего вам доброго, дорогой друг… И передайте мой привет вашим детям, прежде всего моим друзьям Клаусу и Бертелю! — крикнул он ей вслед, когда коляска уже тронулась. Оглянувшись в последний раз, она увидела, что капитан стоит на дороге и машет своей зеленой охотничьей шляпой. Дорога свернула в лес…

Хоген Люнде оказал Дортее добрую помощь. Он совершил все юридические формальности, необходимые, чтобы распродать на аукционе имущество Дортеи. Даже съездил в Христианию и переговорил там с нужными людьми, а также связал Дортею со своим знакомым адвокатом, на которого можно было положиться.

Со знанием дела ленсман оценил весь имеющийся в Бруволде скот и назвал Дортее самую меньшую сумму, на какую она могла рассчитывать. Если ей не дадут нужной цены за некоторых животных, он обещал забрать их к себе и потом с выгодой продать.

Йорген Теструп и ленсман Люнде всегда симпатизировали друг другу. Однако нельзя отрицать, что между ними сохранялось некоторое отчуждение, — управляющий заводом и крестьянин, им обоим в равной степени было присуще чувство собственного достоинства, но сознание, что они принадлежат к разным сословиям, заставляло их сохранять между собой известную дистанцию. В то же время у них было достаточно общих интересов — оба были ревностные патриоты, ратующие за все, что служило на благо народа, но поле деятельности у каждого было свое.

Теперь, когда Теструпа больше не было в живых, все невольно изменилось. Хоген Люнде по-отечески взял на себя заботу о Дортее, и она почувствовала, что отныне с мужем матери ее связывают настоящие родственные узы. Очень скоро ленсман занял в ее доме положение «дедушки».

Правда, Вильхельм и Клаус по-прежнему называли его «господин ленсман», а Бертель так робел перед чужими, что никогда первый не обращался к их гостю. Зато все три девочки сразу отдали свои сердца появившемуся у них дедушке Хокону. Пока он жил в Бруволде, они ходили за ним по пятам и ссорились за право держать его за руку, а потом пересказывали Дортее разные истории, услышанные от дедушки, — забавные сказки, истории о животных, но были среди них и такие, которые отнюдь не приводили Дортею в восторг: она с удивлением обнаружила, что этот весьма просвещенный и предприимчивый человек верит в существование ниссе, хюльдр[36], призраков людей, которые при жизни передвигали пограничные столбы между крестьянскими владениями.

Это была одна из причин, по которой Дортея побаивалась отправлять маленькую Элисабет к своей матери, хотя вообще-то была склонна принять это предложение. Хокон Халворсен был прав — девочка была слабенькая и бледная, и ей было бы полезно пожить в Люнде и поесть вволю масла и сливок. Дортея часто наблюдала, что матери, которые к своим детям относились излишне сурово и холодно, становятся необычайно нежными и любящими бабушками. Скорее всего, ее мать окружит свою маленькую тезку любовью и будет соперничать с ленсманом, балуя ее, а Элисабет и Хокон Люнде уже нежно полюбили друг друга.

Элисабет была очень красивая девочка — голубоглазая, белокурая, с правильными чертами лица, она больше других детей была похожа на Дортею. Хотя Элисабет никогда не болела, как Бертель, она была худенькая и бледная. Девочка быстро росла и почти сравнялась ростом с сестрой, которая была на два года старше ее. В присутствии взрослых Элисабет, как правило, молчала, но, играя с детьми со стекольного завода или с животными в усадьбе, часто приходила в раж. В школе у нее не все ладилось, но ей и было-то только пять лет, хотя особыми способностями к учению она едва ли могла похвастаться. Зато руки у нее были золотые — для своего возраста она неплохо вязала, шила и плела ленты на своем маленьком станочке, а также чесала шерсть.

Теперь Элисабет мечтала поехать в Люнде с дедушкой Хоконом и Фейерфаксом. Она горько плакала, когда поняла, что всех животных продадут, даже ее овечку и ягнят. Хоген Халворсен, как мог, утешал ее: в Люнде он подарит ей не только овечку, но и теленка, и еще маленькую-маленькую серебряную ложечку, а на своем гончарном круге сделает для нее красивые кружки и другую посуду, так что она сможет устроить себе игрушечный домик не хуже, чем у пасторских дочек. Уже сейчас дедушка вырезал ей, Биргитте и Рикке множество маленьких деревянных ложечек, досочек для разделывания теста и катков, чтобы катать белье, — он был мастер на такие поделки и вырезал их, когда они по вечерам вместе сидели возле поленниц. Но у Элисабет его даров было больше, чем у сестер.