— А Даббелстеен? — спросила Дортея. — Что слышно о нем?

— Я слышал намедни у церкви, будто ему удалось бежать в Швецию… А Гюндер Опхюс, сын Элланда, говорил, когда мы с ним две недели назад ездили в город…

Через несколько дней после того, как Даббелстеен сбежал весной из Люнде, он был задержан ленсманом Бюрстингом в своем родном селении при весьма дерзкой попытке освободить убийцу Маргит Клоккхауген, сидевшую под арестом в доме для старых работников в усадьбе самого ленсмана. В каталажке же, имевшей лишь одно помещение, содержался ее отчим и соучастник преступления. Когда теперь ленсман Бюрстинг посадил к нему и несчастного арестованного учителя, между мужчинами вспыхнула драка, и ленсман, не желая надевать цепи на сына мадам Даббелстеен, поместил его в каморку в своем доме. Сбежать оттуда для Даббелстеена не составляло труда. Но как бедняге удалось передвигаться потом, было для всех загадкой — ведь он был плохо одет, и у него не было денег, к тому же от сильной оттепели дороги развезло, и они стали непроезжими. Впрочем, прихожане побаивались его матушки, вдовы капеллана, из-за ее необъяснимого дара ясновидения… Все норвежские преступники всегда мечтали так или иначе добраться до Швеции.

— Уле, милый, скажи мне честно как брат, что говорят люди об исчезновении Теструпа… Может, считают, что это был вовсе не несчастный случай?..

Уле Хогенсен кончил привязывать к повозке свою поклажу. Он повернулся к сестре, и они вместе направились к дому.

— Большинство полагает, что он вместе с лошадью провалился в полынью. Другие считают, что его ограбили и убили разбойники, которые баловались тут зимой. Ну, а кое-кто просто несет вздор…

— Я понимаю… Что же они говорят, Уле? — тихо спросила Дортея.

Уле замялся:

— Да всякое болтают…

— Может, и про Теструпа говорят, что он сбежал в Швецию?

— Нет, такого я не слышал.

Уле хотел купить для дома стеклянной посуды, и Дортея проводила его в заводскую лавку.

Сквозь единственное окно в полутемное помещение, зажатое между конторой и складом, проникал луч солнца, он позолотил густую пыль, крутившуюся в воздухе, и зажег огнем рыжую макушку Вильхельма, стоявшего за высокой конторкой, для удобства Вильхельм взгромоздился на перевернутый ящик. С гусиным пером за ухом, от которого и шея и волосы были измазаны чернилами, и в фартуке из холщового мешка, он помогал счетоводу Томмесену и в лавке и в конторе. Вильхельм начал работать тут две недели назад.

Причиной тому послужил визит, который пастор Муус с супругой нанесли Дортее. С искренней доброжелательностью они предложили, чтобы сыновья Дортеи занимались с их домашним учителем в пасторской усадьбе. Правда, пасторские дети значительно моложе — их старшая девочка была ровесница Бертеля, — но это не должно было помешать занятиям. Однако и Вильхельм и Клаус решительно отказались от великодушного предложения Муусов, Вильхельм даже заявил, что знает все предметы латинской школы не хуже этого жалкого студента Миккельсена. Клаус же сказал, что встретил капитана Колда и капитан предложил заниматься с ним математикой и рисунком, пока его матушка не определится с их дальнейшей судьбой.

Так получилось, что Вильхельм начал работать в конторе стекольного завода, а Клаус три раза в неделю ездил в Фенстад, где, по его словам, за одно только утро он узнал от капитана больше, чем от Даббелстеена за целых три месяца. Дортея не сомневалась в том, что математика не была сильной стороной Даббелстеена и что капитан более знающий учитель французского. Болезненному же Бертелю было не под силу ходить пешком до пасторской усадьбы и обратно домой, хотя истинная причина, по которой она не хотела посылать Бертеля туда одного, заключалась в том, что дурно воспитанные и избалованные дочки пастора непременно стали бы донимать его. Поэтому она сама немного занималась с ним, и ей помогал Клаус. К удивлению Дортеи, Клаус справлялся с этой задачей куда успешней, нежели Вильхельм, тоже пытавшийся заниматься с Бертелем. Своим мечтательным, чтобы не сказать медлительным, спокойствием Клаус благотворно действовал на чувствительного, всегда немного нервного Бертеля и даже умел пробудить в нем любознательность и интерес к занятиям.

Старый Томмесен вышел из конторы, сердечно поздоровался с мадам Теструп и Уле Хогенсеном. И тут же начал горячо расхваливать способности Вильхельма.

— Если бы вы знали, как меня радуют ваши слова, дорогой Томмесен! Но я пришла к вам, чтобы просить освободить его на неделю от работы. Мой брат хочет, чтобы племянники были шаферами на его свадьбе. И мне, конечно, не хотелось бы отказать ему в этом. Ведь только мои сыновья будут представлять на свадьбе родню со стороны его матери.

Она внимательно наблюдала за лицом счетовода, но его нисколько не удивила такая просьба, он сказал, что иначе и быть не может.

Дортея решила позволить сыновьям поехать на свадьбу Уле. Пусть все видят, что семейство Йоргена Теструпа не опасается никаких позорных разоблачений. Ей только теперь пришло в голову, что ее затворничество после прекращения поисков пропавшего управляющего люди могли истолковать, как желание скрыть не только свои слезы.

Теперь она собиралась после отъезда мальчиков облачиться в траурное платье, а также надеть траур на всех детей. И еще ей следовало сделать то, что до сих пор пугало ее, — написать родственникам, и Теструпа и своим, дабы уведомить их о постигшем ее несчастье.

Она думала, что невестке Йоргена, Марен Сабине, также выпало на долю пережить бесследное исчезновение мужа и связанное с этим изматывающее душу ожидание и медленное угасание надежды. Впрочем, для Марен Сабины это не могло быть столь уж неожиданным — когда моряк уходит в долгое плавание, он может и не вернуться обратно. И хотя, по утверждению Йоргена, отношения между братом и его женой оставляли желать лучшего, она, несомненно, оплакивала его, когда он погиб. Во всяком случае, больше она замуж так и не вышла.

Сестер своих Йорген не видел уже много лет. Одна сестра, Фредрикке, фру Девле, была прикована к своему креслу в капитанской усадьбе в Намдалене, а Карен Анна, фру Егер, уже много лет не бывала нигде южнее Трондхейма. Едва ли печальное известие сильно огорчит их, хотя, конечно, они будут поражены, что и второй их брат бесследно исчез, поглощенный стихией, которая, по-видимому, была намерена удержать свою добычу и сохранить свои тайны.

Дортея решила съездить в Фенстад за Клаусом. Было жарко, а бедному мальчику вот уже больше недели приходилось ходить пешком туда и обратно. И все равно Ларе ворчал, когда она сказала, что после обеда ей понадобится лошадь, и выделил ей только старика Гнедого.

Чтобы объяснить свою поездку, она захватила с собой корзину картошки. Йомфру Лангсет, экономка капитана Колда, зимой выразила желание посадить немного нового сорта, и Дортея обещала поделиться с ней своим семенным картофелем. Теперь же она была готова отдать его весь. Конечно, она собиралась засадить огород, как обычно, — Йорген считал, что они должны служить примером для окрестных крестьян и учить их, как следует выращивать овощи высоко в горах. Она невольно улыбнулась: у него не хватало времени заниматься своим огородом, и он переложил это, как и многое другое, на ее плечи. Нельзя отрицать, ей хотелось оставить будущему хозяину Бруволда в образцовом порядке и огород, и картофельное поле, и все остальное. Но если этим новым хозяином станет Нимуен… Матильда, вне сомнения, получит картошку и из Оса, и от своих родителей.

Худенькое, грустное личико Бертеля засияло, когда она предложила ему съездить с нею в Фенстад и повидаться с его другом Карлом.

Она не подгоняла Гнедого. Тихой рысцой он трусил по неровной лесной дороге. В лесу было прохладно. Листва на деревьях только-только начала распускаться, она благоухала сильно и пряно. По руслу ручья на северном склоне еще лежал снег, это привело Бертеля в восторг.

— Смотрите, смотрите, маменька, сорока! Правда, она красивая? — Бертель знал всех птиц, которых они видели или слышали. И умел подражать им — он насвистывал подобно певчему дрозду, гнездившемуся по холмам, и ворковал вместе с дикими голубями в густых зарослях.