Солнце зашло за гору. Длинные тени домов и деревьев вдруг уменьшились и превратились в крохотные островки темноты, прятавшейся у стен и под деревьями, мягкий, белесый свет небесного свода, казалось, выпил последние силы солнечного дня. Зеленые луга поблекли, коричневые бревенчатые дома, в окнах которых отражалось вечернее небо, стали серыми. Вильхельм танцевал польку с высокой темноволосой девушкой — она была на голову выше и вдвое толще его, но ноги ее летали, как барабанные палочки, и она кружилась легко, словно играя, им нравилось танцевать друг с другом, и они смеялись, глядя друг другу в глаза. Никто из них не собирался прекращать танец, пока у них хватало дыхания…

Гости потянулись к ужину, поданному в доме для работников, их возглавляли барабанщик, музыкант с феле и «мажордом» со своим жезлом. Уле и Ингебьёрг рука об руку встали перед гостями.

— Вам с братом тоже нужно пойти туда, — сказала девушка Вильхельму, ее звали Анне, и она была дочерью хозяина одной из усадеб в Херберге. — Ведь вы с ним шафера. — Сама она заняла место среди подружек невесты. Клаус стоял, прислонившись к точилу, судя по его виду, он был не в силах двинуться с места. Шляпу свою он потерял, каштановые кудри в беспорядке падали на его разгоряченный лоб. Он расстегнул жилетку и рубашку, словно хотел остудить обнаженную грудь…

Кто-то тронул Вильхельма за плечо, это была Тура.

— Тебе надо пойти в дом, ведь ты шафер, — сказала она, как и Анне Херберг, и улыбнулась своей милой, чуть ленивой улыбкой.

— Но ведь меня туда не звали? О нет, я тоже знаю порядки! — Вильхельм блаженно засмеялся и обхватил рукой плечи Туры. — А ты сама-то пойдешь?

— Нет, мы должны подождать. Первыми за стол сядут почетные гости.

— Вот и хорошо! А мы с тобой пока потанцуем! — Он уткнулся лбом ей в грудь.

— Да ты никак тронулся? — Она тихо засмеялась и сделала попытку вырваться из его рук. Ткань ее красной полосатой кофты была жесткая, и кофта застегивалась на маленькие металлические крючки, Вильхельм прижался к ним своей горячей кожей, ощутив под кофтой мягкую грудь Туры. — Нет, нет, отпусти меня, я устала и не могу больше танцевать…

— Тогда пойдем куда-нибудь, отдохнем… Тура, ягодка, давай найдем местечко, где можно посидеть и отдохнуть…

Теперь на кларнете играл какой-то парень, он играл куда лучше самого кларнетиста. И вся свободная молодежь, да и люди постарше, арендаторы и крестьяне, ждавшие своей очереди сесть за стол, продолжали танцевать. Трава на дворе была вытоптана ногами танцующих, и во многих местах обнажилась черная почва.

Вздохнув и покачав головой, Тура уступила Вильхельму и позволила ему увести себя прочь от танцующих. Когда они проходили мимо точила, у которого стоял Клаус, он выпрямился и потянулся к Туре.

— Тепель моя очеледь, — дурачась, залепетал он. — Этот танец ты обестяла мне… Ты обестяла…

— Я устала, мне больше не хочется танцевать. — Тура надменно улыбнулась. — Да и ты тоже сегодня уже не танцор, Клаус!

Клаус едва держался на ногах — всякий раз, пытаясь дотянуться до Туры, он терял равновесие. Она легонько толкнула его, и он чуть не упал. А они с Вильхельмом пошли дальше.

— Клаус выпил больше, чем нужно! — Она засмеялась.

— Бедняга, ему бы сейчас лечь, — улыбнулся в ответ Вильхельм.

Они свернули на заросшую травой тропинку, что петляла среди высоких межей. Пшеница уже взошла — серая почва, ощетинясь всходами, отливала нежной зеленью.

— Сейчас нужен дождь, — заметил Вильхельм.

— Дождь будет на Бутульва[31], вот увидишь. Мы в этот день обычно переезжаем на сетер, и всегда идет дождь.

День Бутульва на следующей неделе, огорченно подумал Вильхельм. Они с матушкой собирались остаться в Люнде после свадьбы еще на неделю. Узнав, что Тура уедет на сетер, Вильхельм уже не видел в этом ничего привлекательного…

Кое-где на высоких межах сидели люди. Тут было гораздо светлее, чем между домами, над ними раскинулось небо, и широкая долина внизу как будто возвращала им дневной свет. В удивительно прозрачном воздухе были отчетливо видны каждый дом и каждая изгородь; крохотные точки передвигались там, где на луга был выпущен скот. Чем дальше они уходили от усадьбы, тем тише становилось вокруг, шум свадьбы сливался в слабый монотонный гул, разрываемый иногда чьим-то громким возгласом. Тихо шумела река, они почти дошли до мельничного ручья.

Вильхельм чувствовал, что за ними кто-то идет. Его вдруг удивило, что здесь не так светло, как ему показалось сначала, и он остановился, чтобы взглянуть, кто их преследует. Наконец он узнал Клауса.

Клаус подошел к ним:

— Я хочу танцевать с Турой! Идем со мной, Тура!..

Девушка отодвинула Вильхельма в сторону и встала между братьями. Она была такая красивая, взрослая и властная в своем праздничном наряде, в уложенные вокруг головы косы были вплетены розочки из серебряной тесьмы и шелковые ленты, красная полосатая кофта была расшита мелкими цветочками, узкие рукава кофты подчеркивали изящную форму плеч и груди, но от талии вниз шли оборки с разрезами, падавшие на широкую юбку, скрывавшую округлость бедер. Тура пыталась урезонить Клауса, просила его пойти и лечь — попозже вечером у них еще будет время потанцевать.

— Я пойду с вами… Вы хотите спрятаться?

— Тебя это не касается, — ответил Вильхельм.

Клаус наклонился вперед — ни дать ни взять бодливый бык — и качнулся в сторону Туры, заставив ее отпрыгнуть. Вильхельм со всей силой ударил брата под ребра, тот сразу согнулся и рухнул на траву. Тура и Вильхельм пошли дальше.

— Не слишком ли ты суров с братом? — Тура оглянулась через плечо. — Бедняга все еще лежит.

— Это ему на пользу, — безразлично бросил Вильхельм. — Он еще капризный ребенок…

— А разве не он из вас старший?

— Да нет же! Просто вымахал таким дылдой.

Поля кончились, теперь дорога круто уходила в ложбину, где шумел мельничный ручей, с каменных уступов срывались небольшие водопады. Одинокая овца с испуганным блеянием пробежала вниз по тропинке и скрылась в кустарнике, пышно росшем на дне ложбины. Сквозь листву поблескивала ровная поверхность воды — это была запруда возле мельницы.

— Ух, хорошо, что здесь так прохладно… Мне жарко, а тебе? — Тура вытерла лицо уголком фартука.

— Прохладно, но сыро… Трава совсем мокрая…

На крутом склоне белел папоротник. У ручья терпко и свежо пахли листья черемухи и березы. Вильхельм и Тура зашли под деревья, и на их лица упали тяжелые капли.

Они добрались до небольшой запруды и снова вышли на открытое место, после холодной сырости зарослей воздух здесь был теплый и мягкий. Но трава, как и там, была мокрая, они увидели лежавшие у камня сани и сели на них.

Отсюда была видна лишь темная, синеватая гора на той стороне долины, но им казалось, что обрело видимость и само разделяющее их воздушное пространство. Внизу блестела светлая запруда, иногда по воде пробегали небольшие круги — это плескалась мелкая рыбешка. Сани еще хранили солнечное тепло, от потрескавшегося старого дерева слабо и приятно пахло не то мукой, не то сеном.

Тура расстегнула кофту и приспустила ее с плеч, открыв верхнюю часть белой льняной сорочки и красные бретельки корсета:

— Мне так жарко, что я вся чешусь… — Она почесала между лопатками.

— Мне тоже! — Вильхельм осмелился прикоснуться к ее шее. — А ты еще и работала весь день…

— Подумаешь! Нынче всем досталось! — Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась своей сердечной улыбкой, не сделав никакой попытки освободиться от его теплой руки; тогда рука, скользнув вниз по шее, коснулась маленькой нежной груди…

Я касаюсь ее груди, подумал Вильхельм и вспомнил, что ему всегда было смешно, когда герои Хольберга говорили: «Коснуться ее груди… Моя прекрасная йомфру… Я ощутил ее грудь…» Ах, ему было так приятно сидеть здесь и ласкать маленькую девичью грудь Туры… Он придвинулся ближе и другой рукой обнял ее талию. От ее тела шел пряный запах, совсем как от влажных, полураскрывшихся листьев черемухи… Только от черемухи тянуло холодом, а от Туры исходило чарующее тепло… Он поднял руку к лицу и понюхал свои пальцы. От них пахло черной смородиной, как в жаркий солнечный день, когда он украдкой рвал в саду эти дивные ягоды. Вильхельм снова спрятал руку у нее под сорочкой и обхватил ее нежную грудь.