В Люнде без конца приходили женщины и девушки, неся свои дары в ведерках и корзинах, и каждую следовало пригласить в дом и угостить кофе. Дортея помогала принимать их и относила в кладовку принесенные женщинами дары. Стоял дивный весенний вечер — долина лежала высоко, и лето здесь по-настоящему еще не начиналось; свежий запах затоптанной на дворе травы, конского навоза, поленниц дров и дыма, поднимавшегося из труб, смешивался с ароматом молодой, влажной листвы, доносившимся со стороны загона.
Сквозь веселые звуки суеты и неразберихи в доме и на дворе слышался близкий шум мельничного ручья и далекий гул реки, текущей по дну долины. Небо в зените было покрыто мелкими облаками, похожими на завитки шерсти, на западе сквозь облака пробивались неяркие солнечные лучи, освещая свежую зелень и коричневатую почву полей, которые окружали усадьбы, лежавшие в ряд на солнечной стороне склона. Как здесь, однако, красиво, подумала Дортея с радостью, — ее любимый брат будет счастлив в этой большой, богатой усадьбе со своей трудолюбивой Ингебьёрг. Невеста Уле оказалась не так красива, как представляла ее себе Дортея, и значительно старше своего жениха — ей уже стукнуло двадцать восемь. Но она — умная, воспитанная девушка с тихим, покладистым характером. И чувство уверенности, сопутствующее солидному благополучию, тоже не последняя вещь…
Дортея подумала о собственном будущем и вздохнула. Ее положение было столь же неопределенно, сколь и положение бедняков, живших в домишках с зелеными дерновыми крышами вдоль реки, где осенние заморозки частенько губили урожай на истощенных паводками полях между ольховым лесом и каменными россыпями, награждая болезнями и людей и скотину…
Горные склоны с другой стороны долины от подножья до самой вершины были сплошь покрыты темно-синим лесом. Лишь вдоль сбегавшей с вершины реки, спешащей вниз к церкви Херберга, лежало несколько не очень крупных усадеб, поля которых раскинулись на крутых склонах, да кое-где, выше них, виднелись редкие вырубки — то были дворы арендаторов и летние сетеры. Пока Дортея в задумчивости озирала долину, тучи на северо-западе стали медно-красными, края их светились янтарной каймой — солнце уже заходило. Ветра совсем не было, замерли и не шевелились светло-желтые кисти цветов и нежные красноватые листья большого клена посреди двора. Интересно, какая будет погода завтра?.. Впрочем, здесь, высоко в горах, считалось, что, коли на пути в церковь невеста попадет под дождь, это сулит богатство. Однако мало приятного, если гости будут сидеть за свадебным столом в мокрой одежде…
Ни Вильхельма, ни Клауса Дортея не видела. Через двор из хлева торопливо шли женщины с полными подойниками, они весело перекликались со служанками, бегавшими между домами с охапками постельного белья. Внизу у конунгова амбара кто-то ходил с фонарем — сегодня там будет спать невеста с женщинами, которые завтра нарядят ее в подвенечное платье.
Дортея взяла миску с колбасой и пошла в поварню. Как только она открыла дверь, ее встретил аппетитный запах мясного бульона. Женские фигуры торопливо передвигались в облаках жирного пара, освещенного пылавшим в плите огнем, другие разделывали тесто за длинным столом, где среди деревянных квашней, мисок и корзин с яйцами горели две сальные свечи в железных зажимах. В углу поварни какая-то женщина растирала мясной фарш в большой каменной ступе. На ней был белый чепец с оборками, которые скрывали ее лицо. Женщина работала, низко наклонившись над ступой.
Мать просила Дортею опустить колбасу в котел с бульоном — бульон должен быть как можно крепче. Но женщина в большом чепце подошла к ней, словно хотела остановить:
— Что вы делаете, матушка?.. За этим котлом наблюдаю я… Не может быть!.. — Она вдруг спохватилась. — Никак это Дортея, я хотела сказать мадам Теструп?.. Вы меня, разумеется, не узнали?..
Что-то в этой женщине и впрямь было знакомо Дортее, хотя узнать ее она не могла. У нее было вытянутое, лошадиное лицо, несмотря на то что оборки чепца скрывали часть лба; из-за отсвета углей под котлом ее крупные черты как будто затеняли сами себя — запавшие, продолговатые щеки, крупный прямой нос с квадратным кончиком, удлиненный и совершенно плоский подбородок. Из-за того что верхняя часть ее туловища была слегка наклонена вперед, даже теперь, когда она отошла от ступы, эта женщина неприятно напомнила Дортее Сибиллу, однако она была одета по-городскому и говорила, как говорят образованные люди. Неожиданно Дортея узнала ее:
— Боже мой!.. Неужели… мадам Даббелстеен?
— Она самая… Подумать только, моя дорогая Дортея узнала меня! Ради Бога, любезная мадам Теструп, извините за такую фамильярность, но я помню вас, когда вы были маленькой хорошенькой Дортеей Фразер, вы всегда были моей любимицей, когда я жила в доме вашей матушки и пробста де Тейлеманна…
По правде сказать, у Дортеи не сохранилось о ней никаких приятных воспоминаний, напротив, ей казалось, что она даже недолюбливала йомфру Алет, как звали тогда компаньонку матери. Но она была еще маленькая, когда йомфру Алет покинула их дом и, как помнила Дортея, поступила в экономки к престарелому пастору где-то в Конгсвингере. Много лет спустя, уже будучи старой девой, она вышла замуж за капеллана Даббелстеена. Нельзя отрицать, Дортея уговорила своего мужа взять к ним учителем студента Даббелстеена главным образом потому, что он был сыном старой и верной компаньонки ее матери; Дортея полагала, что йомфру Алет жила с матерью еще при майоре Экелёффе и уж точно все годы, пока мать была замужем за отцом Дортеи, Давидом Фразером. Увидев ее теперь, Дортея поняла, что ей никогда не нравилась эта женщина.
Не переставая говорить, мадам Даббелстеен сняла пену с кипящего бульона:
— Вот уж нежданная радость… Я и не чаяла, что увижу здесь мою дорогую Дортею, — мадам Элисабет полагала, что вы не сможете приехать на свадьбу. Вот уж воистину нежданная радость! Вы были так добры к моему бедному сыну, я никогда не смогу по достоинству отблагодарить вас за это! Я видела здесь ваших сыновей, такие красивые юноши, особенно старший, если не ошибаюсь, его зовут Клаус?
— Нет, старшего зовут Вильхельм. Но Клаус перерос его.
Дортее было мучительно думать об Аугустине Даббелстеене — уж слишком роковые последствия имел его побег из ее дома в конце зимы, однако чувство справедливости заставляло ее признать, что были причины, извинявшие учителя: какой молодой человек не потерял бы рассудок, узнай он такие новости о своей возлюбленной?.. Нельзя было взваливать всю вину только на одного Даббелстеена, однако, несмотря ни на что, мысли об учителе причиняли Дортее горькую боль. И тем не менее она сочла себя обязанной сказать его матери несколько сочувственных слов:
— Как раз они и были учениками вашего сына, мадам Даббелстеен. Он был превосходный учитель во всех отношениях, мы с мужем весьма ценили его способности. Вам что-нибудь известно о нем? Где он сейчас?
Мадам Даббелстеен вздохнула и покачала головой — вокруг ее смуглого лица всколыхнулись белые оборки.
Нельзя сказать, чтобы Дортея сильно обрадовалась, когда мадам Даббелстеен сообщила ей, что ночью они будут спать вместе. Но ей некогда было думать об этом — они с мадам Даббелстеен последними покинули поварню.
Была уже глубокая ночь. Погода по-прежнему стояла ясная и тихая, бледные синеватые облака, словно ягнята, бежали по высокому небу, золотистая кайма по их краям показывала, за какими из них скрывается луна. В этой светлой июньской ночи, уже близившейся к утру, отчетливо слышался шум бегущей вокруг усадьбы и в долине воды, в загонах раздавался глухой стук копыт, и громко шелестела листва, когда какая-нибудь из пущенных туда лошадей продиралась сквозь заросли ольхи. Гости, приехавшие на свадьбу, уже давно спали, но среди дворовых построек все еще сновали люди, и в конюшне, в каморке, где висела сбруя, еще горел огонь.
Помещение, отведенное для сна Дортее и капелланше, находилось в амбаре, где хранились припасы. Свет маленького фонаря, который мадам Даббелстеен поставила на стол у окна, осветил двух женщин, крепко спавших на одной из двух стоявших тут кроватей, — одна из них была сноха невесты, другую, пожилую, Дортея не знала. Возле чугунной печурки стояла раскладная кровать — из-под меховых одеял виднелись три светлые детские головки.
