Дортея понимала, что тоска по родителям, чьих имен он даже не знал, и догадки о своем происхождении омрачили детство и юность Йоханнеса Колда. Поэтому ей казалось естественным, что он ухватился за мысль, будто его отцом был граф Сен-Жермен — Колд был большой поклонник знаменитого фельдмаршала. Сам он весьма рано проявил себя как многообещающий военный инженер, выдающийся математик и наставник молодых кадетов, что и определило его духовное родство со знаменитым реформатором датской армии. Несколько случайных замечаний, услышанных еще незрелым юношей, навели его на мысль, что он и в самом деле родной сын Сен-Жермена. Приемный отец сказал Колду, что его ждет военная карьера, и, хотя мальчик так никогда и не узнал, чье это было решение, ему легко было поверить, что оно принадлежало его загадочному родичу, влияние которого он часто ощущал на себе. Ибо, как бы ни отличался Колд своими глубокими познаниями, было, однако, немыслимо предположить, что без влиятельного покровителя он сумел бы так быстро сделать карьеру — в двадцать два года он был уже капитаном и получил чрезвычайно ответственное задание по укреплению Копенгагена. Те же самые скрытые силы, по-видимому, благословили его дерзкое сватовство к прекрасной Хелле Скеель. Хотя ее отец был почти беден и сама молодая графиня, выросшая в сельской глуши, чувствовала себя несчастной и робкой в вихре светской жизни столицы, она все-таки принадлежала к семье, которая легко могла устроить ей любую блестящую партию вместо брака с этим молодым офицером непонятного происхождения. Правда, надо сказать, что Колд в то время уже имел неплохое состояние и прекрасные перспективы на будущее. Его же склоненность к кутежам в тех кругах не считалась большим грехом. Он объяснил своей невесте, что в его холостяцкой жизни не было ничего предосудительного. Да, он пил, играл по-крупному и увлекался смазливенькими балеринами и легкомысленными нимфами большого города, потому что это считалось хорошим тоном. Однако его работа и занятия не оставляли ему слишком много времени для таких развлечений. В юности он вовсе не был таким беспутным, как его представляла молва. Верьте мне, говорил он Дортее, я всегда питал глубочайшее почтение к невинности. Чистота молодой девушки и душевный покой уважаемой матери семейства были для меня слишком священны, чтобы я мог позволить себе сделать что-то недостойное. Но супружеское счастье капитана длилось недолго: фру Хелле умерла от вторых родов вместе со своей новорожденной дочерью. Почему ему не было дано вкусить сладости семейной жизни? Пытаясь заглушить боль и горечь, терзавшие его душу, капитан бросился в водоворот удовольствий, которые до женитьбы позволял себе лишь изредка.
Злосчастная дуэль положила конец военной карьере капитана Колда и заставила его похоронить себя и свое будущее в далекой Норвегии. Или же — а Колду хотелось думать именно так — строгость, с каковой к нему отнеслись, объяснялась тайными силами, желавшими расправиться с ним из-за его загадочного происхождения. Дортея же полагала, что причина крылась в том, что убитый на дуэли состоял в родстве с могущественным министром и некие влиятельные персоны были заинтересованы в красавице, из-за которой состоялась дуэль. Не говоря уже о том, что Йоханнес Колд, считавшийся в глазах света баловнем судьбы, имел достаточно завистников. Нашлись и такие, которые говорили, будто дуэлянт наказан вовсе не так строго, раз ему было позволено остаться в пределах королевства и поселиться в усадьбе, полученной им в наследство от своего приемного отца.
Дортея никогда не отрицала, ни перед самой собой, ни перед Теструпом, что симпатизирует капитану Колду. Его добрый характер и то, как капризная судьба обошлась с ним, забросив его вместе с ребенком, лишившимся матери, в эту унылую, обветшавшую усадьбу — впрочем, когда Колд получил ее, она была не более унылой и обветшавшей, чем любая крестьянская усадьба, — не могли не тронуть женское сердце. Однако Теструпа несчастная судьба Колда совсем не волновала, и ему не нравилась дружба его жены с этим капитаном.
Но в трудное время, когда Дортея нуждалась в совете друга, к кому еще ей было обращаться?.. Конечно, она понимала, что, не окажись капитан в таком положении — карьера испорчена, он одинок и в чужой стране, — еще неизвестно, стал ли бы он с такой настойчивостью добиваться ее дружбы: она была добропорядочная немолодая матрона, он же, пусть только в собственном воображении, сын графа, а правда это или нет, уже не имело значения. В любом случае в Копенгагене и Рендсборге он вращался в лучших кругах. Теперь же он был ее другом, и других друзей у нее не было.
Дортея разделяла желание Йоргена не завязывать тесных отношений с семьями их круга, жившими по соседству, она понимала, что при одержимости мужа работой, которая составляла для него весь смысл жизни, на светское общение у него не остается ни времени, ни сил. Правда, когда они жили на железоделательном заводе, все было иначе, тогда у многих могло сложиться мнение, что Йорген Теструп обожает светскую жизнь. Но тогда его работой строго руководил хозяин, и только здесь Теструп получил право и возможность воплотить в дело собственные идеи. К тому же он легче находил общий язык с жизнерадостными жителями побережья, чем с замкнутыми обитателями здешних горных долин. С большинством ближайших соседей у него сложились довольно натянутые отношения. С приходским пастором они были чуть ли не на ножах, все началось с их разногласий из-за скамей в церкви для рабочих стекольного завода. Но особенно сильно пастор Муус разгневался, узнав, что Теструп направил в Торговую компанию в Копенгагене представление о необходимости обеспечить духовные запросы также и иностранных рабочих, занятых на заводе компании: Теструп предлагал раз в два года посылать в Христианию священников — и кальвинистов и папистов, — которые бы в течение нескольких недель отправляли в городе службу. И наконец, он вступил в открытую борьбу с пастором из-за границы между пасторским лесом и владениями стекольного завода.
С присяжным поверенным Хауссом из Вилберга Теструп находился в сравнительно дружеских отношениях, время от времени он прибегал к услугам поверенного по юридическим вопросам. О моральных качествах этого человека он был весьма невысокого мнения, зато глубоко уважал его милую жену и любил пошутить с его маленькими дочерьми.
Капитана Колда Теструп, как уже было сказано, не выносил и к тому же ревновал к нему Дортею.
Она легко относилась к нелюдимости мужа, пока он был рядом с ней. Семеро детей и большое хозяйство поглощали все ее силы, у нее не было времени сожалеть об отсутствии светской жизни. Всеми делами в усадьбе руководила тоже она. Когда-то Теструп собирался сам заниматься усадьбой, полагая, что у него, несмотря на работу на заводе, хватит на это времени и что такие заботы будут для него приятным разнообразием. Но даже ее любимый Теструп был не в силах охватить все.
Теперь, вынужденная признать, что она, возможно, лишилась своего единственного друга и опоры, Дортея с глубоким огорчением думала о том, что он в прямом смысле слова был для нее единственным. И что у нее в жизни никогда не было никакой другой опоры.
Братья, ах, они приходились ей братьями только по матери. И двое из них жили так далеко!.. Да будь они и рядом, еще неизвестно, оказали бы они ей ту помощь, в которой она нуждалась, или нет. Судьба бедного Петера Андреаса сложилась не совсем удачно, и, кто знает, можно ли верить рассказам о богатстве Каспара. Дортея горячо любила младшего брата Уле, находя в нем что-то по-настоящему сердечное и привлекательное. Но он был еще слишком молод и принадлежал к другому сословию, с иными обычаями и порядками, нежели те, в которых была воспитана она сама. Несмотря на всю любовь и уважение, которые она испытывала к брату Уле, и на ответную любовь Уле к ней, доверительные отношения между ними были исключены.
Хамелеонова способность матери подлаживаться к любым обстоятельствам в немалой степени смущала Дортею и делала мать чужой. На самом деле мать не уважала мнений, приличий, обычаев и порядков ни одного сословия, она соблюдала их не больше, чем они были совместимы с ее намерениями и обеспечивали ей благополучие. Она была и осталась Элисабет Андерсдаттер Хьюрт, делавшей только то, что хотела, и получавшей то, что желала, независимо от того, была ли она майоршей, женой пробста или ленсманшей. Дортея научилась относиться к этому спокойно после того, как сама вышла замуж за человека, сделавшего ее счастливой. Но если теперь случилось самое худшее… Мысль о том, что ей придется встретиться с матерью и выслушивать ее утешения и советы, повергала ее в ужас.
