Он уже ждал Сэма в баре отеля «Монталамбер», на столике перед ним стоял бокал шампанского. С виду этот стройный, седовласый, одетый в слегка старомодный светло-серый костюм мужчина с альпийским загаром и свежим маникюром напоминал крупного промышленника на пенсии.

— Рад видеть тебя, старый жулик! — воскликнул Сэм, протягивая руку.

— Мой милый мальчик, — широко улыбнулся Шредер, — имей в виду, что лестью ты ничего не добьешься. Неужели твои друзья в Лос-Анджелесе наконец-то опомнились и вышибли тебя вон? — Жестом он подозвал официанта. — Бокал шампанского для моего друга, пожалуйста. И не забудьте включить это в его счет.

Будучи человеком информированным, Шредер, разумеется, знал, что Сэм успел распрощаться с криминалом и перейти на сторону закона. Понятно, что это не способствовало откровенности беседы. Несколько минут приятели ходили вокруг да около, обменивались пустыми комплиментами и, словно игроки в покер, ждали, кто первым откроет карты.

— Что-то на тебя это не похоже, Аксель. Мы разговариваем уже десять минут, а ты даже не спросил, что я делаю в Париже.

Шредер неторопливо поднес бокал к губам и отхлебнул шампанского.

— Ты же меня знаешь, Сэм, я человек деликатный. А любопытство вообще вещь очень вредная. — Из нагрудного кармана он достал шелковый платок и промокнул губы. — Но раз уж ты сам об этом заговорил… Так что же привело тебя в Париж? Собираешься побегать по магазинам? Или за девушками? Или после всех этих чизбургеров хочешь прилично поесть?

Рассказывая о краже коллекции Рота, Сэм не сводил глаз со Шредера, но никакой реакции не заметил. Старик слушал молча, изредка кивал, и его лицо оставалось непроницаемым. Сэм попытался выяснить, известно ли ему хоть что-нибудь о происшествии в Лос-Анджелесе, но на все вопросы, даже самые скромные, Аксель отвечал улыбкой и молчанием. Полчаса спустя Сэм сдался. Они уже направились к выходу, когда он решил сделать последнюю попытку:

— Аксель, мы ведь так давно знаем друг друга. Ты можешь быть уверен, что я никогда не упомяну твоего имени. Признайся, кто тебя нанял?

Шредер посмотрел на него с видом оскорбленной невинности.

— Милый мальчик, я даже не понимаю, о чем ты.

— Ты всегда так говоришь.

— Да, я всегда так говорю. — Шредер ухмыльнулся и похлопал его по плечу. — Но ради нашей старой дружбы обещаю, что наведу справки и, если что-то выясню, свяжусь с тобой.

В окно Сэм видел, как старик вышел на улицу и нырнул в заднюю дверцу стоящего у тротуара «мерседеса». Когда машина тронулась с места, он уже прижимал к уху трубку мобильного телефона. Притворялся ли старый мошенник, что ничего не знает? Или, наоборот, притворялся, будто что-то знает, но не хочет рассказывать? Сэм решил, что обдумает все за обедом.

Сегодня его ждал еще один маленький подарок — ранний обед в «Сигаль Рекамье». Он собирался поесть в одиночестве и точно знал, что скучно ему не будет. Еще обучаясь на курсах в Сюз-ла-Русс, Сэм услышал фразу, приписываемую финансисту Нубару Гюльбекяну: тот утверждал, что обедать лучше всего вдвоем — «Ты и сомелье» (сомелье был личным выбором Сэма, сам Гюльбекян упоминал официанта).

В современном, склонном к гиперобщительности мире фигура человека, обедающего в одиночку, порой вызывает чуть ли не жалость. Средний обыватель просто не в силах понять, что некоторые люди могут наслаждаться своей собственной компанией. Никто не отвлекает их разговорами, и они могут спокойно отдать должное вину и кухне. Ловя случайно долетающие до них реплики, они узнают массу интересного, а для человека, наделенного наблюдательностью, нет ничего занятнее, чем созерцание живого человеческого калейдоскопа.

«Сигаль Рекамье», скромно прячущийся в конце маленького тупичка на рю де Севр, всего в пяти минутах ходьбы от отеля, был одним из любимых заведений Сэма. Обстановка в нем отличалась простотой, а кухня — высоким профессионализмом. Официанты работали здесь по многу лет, свое дело знали до тонкостей, а винную карту давно уже выучили наизусть. Клиентура представляла собой довольно интересную смесь: наряду с обычными парижанами в ресторан захаживали и министры, и известные актеры, и титулованные теннисисты. А главной приманкой здесь были суфле — воздушные и нежные, острые или сладкие. При желании можно было составить целый обед из одних только суфле.

Сэма провели к маленькому столику у массивной колонны посреди ресторана. Он сел к ней спиной так, чтобы видеть перед собой одну часть зала и отражение другой в зеркальной стене. Идеальное место для ресторанного вуайериста.

Официант принес ему бокал шабли, меню и указал на черную доску, на которой мелом были перечислены блюда дня. Сэм выбрал бараньи котлеты — простые, честные, розовые, великолепно приготовленные, а на десерт два сорта сыра и карамельное суфле. Сделав заказ, он с удовольствием откинулся на спинку стула и вспомнил свой последний обед в Лос-Анджелесе.

Тогда они с Букманом решили для пробы посетить жутко модный ресторан в Санта-Монике, работающий в стиле фьюжн. Восторженный ресторанный критик в своем обзоре окрестил его «гастрономической лабораторией». По правде говоря, уже одно это должно было бы их насторожить. Обед состоял из длинной череды блюд, одно миниатюрнее другого. Некоторые подавались в чайной ложке, другие — в пипетке; а соусы прыскали на тарелку шприцем. Очень строгий официант давал им подробные инструкции, как следует есть каждое блюдо. По мере того как одна крошечная порция сменялась другой, Букман становился все угрюмее. Он попросил принести хлеб, но ему вежливо объяснили, что шеф-повар не одобряет употребление хлеба со своими шедеврами. Когда дело дошло до десерта — мороженого со вкусом яичницы с беконом, — терпение иссякло и у Сэма. Они спаслись бегством и отправились искать какое-нибудь заведение, где можно будет поесть.

Ресторан постепенно заполнялся. За столиком напротив Сэма сидела интересная пара: хорошо одетый мужчина средних лет, судя по всему завсегдатай, и рядом с ним прелестнейшая девушка не старше восемнадцати, похожая на юную Жанну Моро. Они смотрели в одно меню, и девушка внимательно слушала то, что говорил ей спутник. Взгляд Сэма то и дело возвращался к ним.

— Elle est mignonne, eh?[7] — шепнул официант, доставивший ему котлеты. — Месье наш старый клиент, а девушка его дочь. Он учит ее обедать с мужчиной.

Такое возможно только во Франции, подумал Сэм. Только во Франции.

Позже, возвращаясь в отель, он перебирал в памяти весь свой выходной: от Моне и Мане до бараньих котлет и дивного карамельного суфле. В этот день он узнавал Париж заново, и радость открытия сменялась легкой ностальгией. Даже в начале весны, с голыми и черными деревьями, город был головокружительно хорош. Парижане, несмотря на свою репутацию людей холодных и высокомерных, казались милыми и приветливыми. Звучащая вокруг музыка французской речи, запах свежевыпеченного хлеба, доносящийся из boulangeries,[8] стальной блеск Сены — все было точно таким, как он помнил, и все-таки новым. Такой уж это город, Париж.

День получился на редкость удачным. Чувствуя приятную усталость, Сэм полчаса полежал в горячей ванне и уснул как убитый.

На следующий день во время короткого перелета из Парижа в Бордо Сэм развлекал себя тем, что сравнивал обстановку французского внутреннего рейса с американским. Прежде всего он заметил, что уровень шума во французском самолете гораздо ниже. Французы, панически боящиеся подслушивания, предпочитали разговаривать приглушенными голосами. Пассажиры здесь были мельче и смуглее, а блондины обоих полов попадались среди них реже. В руках они держали больше книг и меньше айподов. Американская манера постоянно прикладываться к бутылкам с минеральной водой еще не добралась до Франции (хотя, поскольку большинство пассажиров были родом из Бордо, возможно, они просто не понимали, зачем люди пьют воду). Никто не делал попыток перекусить всухомятку. В одежде царило смешение двух стилей: делового и спортивно-охотничьего. Поверх строгих костюмов были накинуты длинные коричневые или защитного цвета куртки, и Сэм не удивился бы, заметив свисающие из кармана головы подстреленных фазанов. Волосы у мужчин были длиннее, чем у американцев, и от них сильнее пахло парфюмом, но ни у одного Сэм не заметил серьги в ухе или бейсболки на голове. В целом стиль казался более консервативным.