Изменился и Техван Яанит. Он тоже теперь мало бывал дома, часто наведывался в корчму и толкался там среди пьющих. А когда под утро заявлялся домой, из его лачуги можно было слышать шум, брань и крики. Подчас Леэ полуодетая выскакивала на улицу, рыдала, кричала, и женщинам с превеликим трудом удавалось успокоить молодуху. А порой на улицу выбегал Техван, и тогда звенели стекла в окнах и ругань неслась на всю округу. В деревне уже в открытую говорили, что брак их нисколько не счастлив.
Однажды ночью я проснулся от громкого стука. Отец Техвана, старый Тохвер, барабанил в мое окно и кричал, что сына его убили. Я тотчас выбежал и увидел толпу рыбаков, обступивших Хетвана. Ничего страшного не произошло, пуля только чуть царапнула грудь. Но мужик дрожал, плакал и не мог объяснить, кто в него стрелял. Он, мол, шел из корчмы, кто-то вроде пробежал мимо и сразу вслед за тем раздался выстрел.
Без шапки, в одной рубахе примчался и Мадис Вайгла.
- Это все его, Пеэпа Кяэрда, рук дело! - орал он, захлебываясь от злости. - Один он, паскуда, с ружьем ходит, и добра у него к тебе нет!
- Дело рук Кяэрда, дело рук Кяэрда! - подхватили и остальные.
Когда я потом спросил об этом Пеэпа, тот угрюмо ответил:
- Лопочут ерунду всякую! Не стрелял я и знать про то ничего не знаю! Да мне и дела нет до этого Яанита, живой он или мертвый.
А когда я уже уходил, добавил как бы в оправдание:
- Да и ружье мое никудышнее — бьет с промахом. Вчера по лисе промазал, а это не к добру... И сам не знаю, ружье виновато или рука дрогнула?
Едва Яанит поправился, кто-то проник к нему в сарай и искромсал его сети. Приезжали власти, расспрашивали, дознавались, однако виновного так и не нашли. Хотя и в этот раз поговаривали о Кяэрде, улик против его не было.
Незаметно подошла весна. Снег стоял, ушел лед. Говорливые ручейки бежали к морю, и веселое их журчание не смолкало даже в ночи. Из отдаленных и ближний селений тянулись к морю и рыбаки, чтобы не пропустить, когда нагонит нерпичьи льды. Те, что издалека, разводили на берегу костры, горевшие дни и ночи. У них были с собой сани, багры, котомки с едой, кротилки, тюленьи силки с помочами и собаки. Прекратились вдруг распри, споры, все напряженно ожидали тюленьих льдов. Но шли дни и недели, близился Мадисов день, а льда все не было. Это томительное время ожидания зверобои называли тюленьими днями.
Наконец льды нагнало. Точно кто огонь сунул под стреху — во всех хижинах и лачугах началась суета. Долгожданная весть облетела остров, рыбаки подходили еще и еще, - оставляли с Богом жен и детей и поспешали к морю.
Пошел на берег и я посмотреть, как они отправляются на промысел.
Перед тем как выйти на лед, Мадис Вайгла собрал возле себя молодых тюленщиков. Он был очень серьезен и озабочен.
- У нас есть обычай предков, - сказал он торжественно, - чтить который следует пуще законов. Чтобы промысел был удачным, тюленщик не должен орудия лова и другие предметы, что у него с собой, называть их настоящими именами. И хоть вам и твержено это сызмалу, перед промыслом будь еще раз повторено: силки — это снасти рыболовные, кротилка — деревяшка, собака — ком шерсти, а дым — трескун. Случись кому оговориться, не так назвать что-либо, и промысел кончен, хорошей добычи уже не жди. Поэтому глядите, будьте осмотрительны в словах. И прежде чем ступить на лед, станьте спиной к юго-востоку и сплюньте решительно через левое плечо.
После таких приготовлений мужики двинулись в путь. Было раннее утро, солнце светило над белесым льдом. Дул теплый ветер, ворон кружил в воздухе, и стоял непрестанный плач гагар.
Пеэп Кяэрд в эту весну не пошел на тюленя.
- Мне и здесь есть кого ловить, - сказал он, посмеиваясь.
Неделя прошла в тревожном ожидании. Все только и говорили, что о тюленщиках да о промысле. Рыбачки стояли перед лачужками, говорливые, взволнованные, щеки их рдели, взгляд то и дело обращался в сторону моря. Не проходило минуты, чтобы кто-то не сбегал на берег посмотреть, не отогнало ли лед и не видать ли мужиков обратно.
Под действием солнца и ветра лед начинал трескаться, рыхлеть, и волнение женщин час от часу нарастало. Не в силах больше усидеть дома, они, держа ребятишек за руку или на руках, стояли и ждали мужей на берегу. Даже старики, которые сами уже не могли ходить на тюленя, выбрели на берег поджидать рыбаков.
И вот те появились. С радостными возгласами шли они длинной вереницей, волоча за собой на лямках тюленей. Охота оказалась на редкость удачной, не было никого, кто бы не тащил какого-нибудь серого тюленя или обыкновенного крапчатого. Маленьких детенышей несли на спине, они были белые, как снег, и только палицы были красны от крови.
- Идут! Идут! - раздались радостные крики, и женщины устремились каждая навстречу своему мужу...
Лишь Техван Яанит остался стоять в одиночестве, потерянно озираясь по сторонам. Он искал глазами свою жену, но ее не было.
- А Леэ... не пришла, да? - спрашивал он, подбегая то к одной, то к другой женщине.
И тут выяснилось, что Леэ в последние дни вообще не было видно... Новость эта тут же затмила всё остальное, даже богатую добычу. Обегали хибары, обошли все дома — Леэ нигде не было. Исчез и Кяэрд, дверь его лачуги взломали, но и тут оказалось пусто.
- Сбежала! Бросила! - хныкал Техван.
- Не может того быть, - негодовал старый Вайгла, - моя дочь не могла сбежать, бросить мужа! Где это видано, чтобы, пока рыбак в море, жена его путалась с другим! Должно, у родни гостит.
Запрягли лошадей и поехали в разные концы искать беглецов. Мадис Вайгла направился в окрестности Лехтма, хотя вроде бы в тех краях родни у него не было. Техван с отцом помчались в Эммасте, а старый Яак Россер с сыном в Кыпу. На море был дрейфующий лед, поэтому было решено, что за море уйти они не могли и прячутся где-то на острове. Новая весть вмиг облетела округу. И все пересуды были теперь об одном — о бегстве Леэ и беде Техвана. У кирки, в корчме, возле лачуг собирались кучками женщины, мужики и оживленно обсуждали непотребный поступок Леэ. Лица у всех были возбужденные, злые. Еще сильнее разгорелись страсти, когда ночью лед отогнало ветром от берега в открытое море. Люди было решили, что теперь беглецы запросто переберутся через пролив и останутся безнаказанными.
Однако на другой день к вечеру вернулся Вайгла и привез обоих. И Леэ, и Кяэрд лежали на возу, связанные, окровавленные. Вайгла нашел их в старой заброшенной хибарке на берегу. Позвал людей на подмогу, скрутил беглецов и бросил на сани.
Не успел он приехать, как сбежалась вся деревня. Мужики и женщины окружили повозку, как стервятники добычу. Лицо у Леэ было в кровавых ссадинах, одежда разодрана, груди голые. Она попыталась приподнять голову, но у нее не достало сил. Видимо, отец нещадно избил ее по дороге. Она только плакала и стонала. Кяэрд же рвался, стремясь высвободиться из пут.
- Отпустите! - требовал он. - Вы мне не судьи!
- Прибить стервеца! - шумели вокруг мужики.
- В море обоих! - кричали женщины.
Я подошел ближе и воскликнул:
- Развяжите! Мы не в праве чинить над ними суд!
Толпа отступила, но только на миг. Вскоре опять раздались злые голоса:
- В море! В море!
Вайгла, доселе сидевший на передке, в растерянности, с поникшей головой, вдруг соскочил наземь и надломленным голосом велел:
- Развяжите их и отведите ко мне... Только смотрите, чтоб опять не сбежали. Какой-нибудь суд над ними все одно будет.
Когда беглецов доставили к Вайгла и возбужденная толпа рассеялась, ко мне явились отец Техвана, Мадис Вайгла и Яак Россер. Они вошли твердым шагом, торжественные, серьезные, исполненные уверенности в себе. Один за другим сели к столу, покашляли, поглядели мрачно исподлобья, помолчали.
Наконец Вайгла спросил:
- Как рассудит пастор?
- Я не судья, - сказал я. - Все мы грешные и все ошибаемся, в жизни всяко бывает. Будучи сами во грехе, мы не вправе судить ближнего своего, пусть он и оступился. И разве не ты, Вайгла, сам принудил Леэ пойти под венец, как она ни молила тебя и не плакала? Теперь ты пожинаешь плоды того, что сам посеял, и не Леэ в том виновата, что они для тебя столько горьки на вкус!
