- Не ври, - кричу я. - Ты очень хорошо знаешь, что я всю ночь дома был и никуда не отлучался!

- Вот они какие, - вставляет Кристьюхан. - Сделают черное дело, а признаваться не хотят. Зря запираешься — напрасно я говорить не стану — старая Улла сама мне сказала. Ходил к ней, спрашивал, упрашивал. Долго она колдовала, чего только не делала — на огонь плевала, на золу дула, потом покачала головой и сказала, что ничего не попишешь, все знаки на Энрика указывают. Энрик прошлой ночью все возле дома кружил, он и зарезал твою лошадь. Все следы туда ведут. Так сказала старая Улла. А еще она сказала, что парня нужно наказать, в болото загнать, в кипящей смоле выварить. Для ведьмы секретов нету, она как по книге читает про наши дела и помыслы. Ну я и поспешил сюда, да только теперь горю не поможешь.

- Врет она! - кричу я. - Врет старя ведьма!

- Ведьма не может врать, - возражает Кристьюхан.

- Значит, Улла сама ходила, - продолжаю вопить я. - Сама кружила по болоту, она и раньше этим занималась! Кто ж не знает, сколько бед натворила злая старуха! Иначе откуда у нее такое богатство?

- Где уж ей теперь, - отвечает старик. - Она же старая и слепая, какой из нее оборотень!

Что я должен был сказать, чтобы мне поверили, какие слова найти, чтобы снять с себя подозрение? Слова у меня робкие и бессильные, словно я сам себе не верю. Уж лучше быть зверем гонимым, скрываться в болоте, чем жить среди людей. Люди — самые лютые хищники, их глаза умеют скрывать грехи. В душе таиться кровожадный убийца, а на губах играет невинная улыбка.

Отец встает с постели начинает понемногу осваиваться. Он подозрительно смотрит на меня и качает головой. Хотя я вижу по его насмешливым глазам, что он наслаждается моим несчастьем.

Во дворе толпятся женщины, заглядывают к нам в окно. Они любопытны и злы, но войти боятся. Трещат, как сороки. Заметив меня, бросаются к окну и тут же с воплями разбегаются.

- Оборотень, оборотень! - кричат они.

- Кристьюхан, - говорю я, - Улла врет. Должно быть, неспроста она это делает. Она ненавидит меня и хочет моей погибели. Ищи оборотня в другом месте.

И снова старик подымает голову, и его глаза наливаются кровью.

- Не отпирайся, парень, - кричит он гневно. - Это ты убил!

- Лучше признаться, чего уж там скрывать - издевается надо мной отец.

Мне нечего больше сказать.

Я выскакиваю за дверь и бегу к Улле. Хочу схватить ее за горло.

Но ведьмы не оказывается дома.

- Хундва, - говорю я. - Маленькая лохматая Хундва, бежим со мной! Они говорят, будто я оборотень, будто я зарезал лошадь Кристьюхана. Я не хочу больше с ними жить, они для меня хуже смерти. Я в болото хочу бежать, в лес, куда глаза глядят. Только бы избавиться от них, выбраться из этого гадючника. Хочу расти свободно, как дерево, подставив ветру широкие ветви. Хундва, моя Хундва, бежим со мной. Я знаю такие места далеко отсюда, где нас не надет ни один ургвеэсец. Там широко раскинулись поля, волнуются реки, сияет солнце. Здесь ты быстро увянешь, как дрожащий листок на осеннем ветру. Почему ты не хочешь идти со мной, Хундва?

- У тебя не избушки, - отвечает она.

- Я построю тебе избушку, - обещаю я. - Но не на болоте, не в трясине, где живут одни хищные звери и гады. Я построю ее в открытом поле, где гуляют вольные ветры. Хундва, тебе неведом вечерний ветер, напоенный медом и цветочной пыльцой. Ты никогда не видела вечернего зарева. Вообрази, что птицы вьют гнезда у нас под стрехой и без конца распевают свои песни! Идем со мной, бежим отсюда, подальше от этих мест, где нет сил ни жить, ни умереть.

Пусть говорят, что люди из Ургвеэ не выносят лучей солнца, что сразу слепнут и умирают — пусть, бежим туда, пусть мы проживем всего один день, одно мгновение, но зато мы увидим солнце! Что нам смерть, если мы будем вместе! Только подальше от этих туманов и этих людей! Хундва, ты не улыбаешься, на радуешься!

- Таких мест нет нигде, - отвечает Хундва.

И я сдаюсь, уступаю.

- Может, и нет, - говорю я с тоской. - Может, везде одни болота, как ты говоришь, но разве это мешает нам искать? Только пойдем со мной, одному мне не уйти. Душа моя больна, я слаб. Но ты качаешь головой, не хочешь идти? Тогда скроемся в болоте, построим там свою избушку посреди урчащих вод. Натаскает камней и сучьев, насытим болото, пока оно не станет твердью.

- Избушка посреди болота? - смеется Хундва.

Подымаю глаза, вижу ее смеющийся рот и с ужасом замечаю, что ее губы в крови. В растерянности умолкаю.

- Хундва, - говорю я ей, - так это ты оборотнем бегала прошлой ночью. Это ты заломала лошадь Кристьюхана! Зачем ты это сделала, Хундва? Бочки твоей матушки полны мяса, закрома завалены зерном, кладовые ломятся от золота и серебра. Зачем ты сделала это, кровожадное животное? Вытри свои губы, мне стыдно и страшно.

- Не говори так громко, - сердится Хундва.

- Я кричать должен, вопить что есть мочи! Хундва, маленькая Хундва, девочка из болота, ходит оборотнем, весь рот в крови! Хундва — в твоем имени шумит вечерний ветер, а ты рыскаешь кругом, словно хищный зверь, и сосешь кровь. Вечная ночь опустилась мне на сердце. Теперь я тебе верю, нет других стран за лесами и болотами, других людей. Только мрак и темень кругом, одно туманное болото, куда ни посмотри, куда ни пойди. Весь мир сплошное урчащее болото, в котором мы стонем и страдаем. И злоба горит, и ярость гложет, и преступление гнездится в каждой душе.

Значит, не Хундвы с золотым пушком на щеках, она всего лишь призрак, бред моей души. Есть хищник и рыскающих зверь, который только и ждет, кому бы вцепиться в глотку. Нет мне спасения, бесполезны мои стенания. Как белка прыгаю с дерева на дерево, и каждая ветка качается подо мной.

- Ты нездоров, - говорит Хундва. - Ступай домой. И не показывайся людям, они ненавидят тебя. Что ты знаешь о мытарствах оборотня! Что знаешь ты о лесах, когда они расступаются перед тобой и под ногами ломаются сучья? Говоришь о свободе, а знаешь ли ты, что только дикий зверь может быть свободным? Ненавижу тебя, ты робок и слаб! Ты говоришь о странах, которых нет. Ты молишься богу, которого я не знаю и не хочу знать. Тебе никогда не распрямиться. Ты кричишь в ночи, но твой голос не слышен в тумане. Ты слаб телом, ярость твоя бессильна и речи твои пусты, ветер проходит сквозь них, как сквозь сито. Ты говоришь о солнце, но слова твои холодны, они пропитаны туманом. Мы не знаем других земель и не хотим там жить, к чему говорить об избушке посреди привольного леса. Позови меня в болото волчицей, будь зверем, как все мы, может, тогда я услышу тебя. Твой отец стар и хитер, но у него острые зубы, он звереет, когда вонзает их в жертву. С ним я и ходила заламывать лошадь Кристьюхана. Знай, когда-нибудь он и тебе вцепится в глотку, потому что ты слабый и никудышный.

В ее глазах вспыхивает презрение, щеки розовеют. Она говорит монотонно, нараспев. Вытирает губы, на пальцах остается кровь.

- Ошибаешься, Хундва, - говорю я ей. - Вот вырастет мой гнев, тогда берегись! Туман расступится передо мной и тучи рассеются. Я только волчонок, клыки не прорезались еще. Се меня гонят и презирают, но однажды я выпрямлюсь, и тогда содрогнутся болота от ваших воплей. Вместо любви вы напоили меня ядом, вместо доброты вселили ненависть, посеяли бую в моей душе. Цветы бури ядовиты, Хундва!

Волоча ноги, входит Хундва в дом. Встал и я.

Осенний день наполнен мелким, как пыль, дождем. Бреду по болоту куда глаза глядят. Под кочками чавкает вода. Незаметно, крадучись подступает ночь. Ухают совы. Слышу мягкий шелест крыльев в тумане, но самих сов не вижу. Гнилые ветки и мох источают густую вонь.

Домой прихожу под утро. Отец спит, но его глаза открыты и они смеются.

Вдруг какая-то женщина распахивает дверь и кричит на бегу: « Кристьюхан умер!» Отправляемся с отцом туда. Возле лачуги собрались ургвеэсцы, в зубах трубки, на глаза надвинуты косматые шапки. Кристьюхан лежит посреди двора, возле дохлой лошади. Мужики зарезали последнюю его овцу, варили, жарили и ели, пели и бранились, и никто не говорил о смерти старика. А когда напились и наелись, понесли Кристьюхана в болото. Хундва пошла следом, как всегда безмолвная, бледная и боязливая.