В силу тех же причин не менее крупная фигура российской истори­ческой науки того времени М.П.Погодин в 1859 г. характеризовал пред­ставителей высшего слоя варяго-руссов не иначе, как «удалый норманн» (Олег), как «гордая и страстная, истая норманка» (дочь Рогволода Рог-неда), как «истинный витязь в норманском духе» (Мстислав Владимиро­вич), говорил о «норманском характере» Святослава и «норманской при­роде» Ярослава Мудрого. Он же ввел в научный оборот понятие «норман-ский период русской истории» (даже ставшее названием одной из его работ), обнимавшего собой историю Руси до середины XI в., и суть которого историк выразил словами: «Так удалые норманны, в продолже­ние двухсот лет, раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука...». При этом ученый убеждал, что скандинавы в рамках 862-1054 гг. «были почти совершенно отдельным племенем от славян, - они жили вместе, но не сплавлялись, не сос­тавляли одного народа... Влияние варягов на славян было более наруж­ное - они образовали государство. ...Славяне платили дань, работали -и только, а в прочем жили по-прежнему». И лишь только в следующем периоде скандинавы «сделались славянами, приняв их язык, хотя и оставались их правительством»16.

Подобный настрой, приведший к открытию, по словам Д.И.Иловай­ского, «небывалого норманского периода» в нашей истории17, и глубоко поразивший российскую историческую науку, резко входил в противоре­чие с показаниями источников и здравым смыслом, в связи с чем вы­звал протест даже со стороны норманистов. Неужели это возможно, изумлялся Н.Ламбин, чтобы скандинавы «ухитрились основать государ­ство чисто славянское, без участия самих славян». Характеризуя состоя­ние разработки варяжского вопроса, И.И.Первольф, прекрасный знаток истории славянских и германских народов, не скрывая усмешки, конста­тировал: «Все делали на Руси скандинавские норманны: они воевали, грабили, издавали законы, а те несчастные словене, кривичи, северяне, вятичи, поляне, древляне только и делали, что платили дань, умыкали себе жен, играли на гуслях, плясали и с пением ходили за плугом, если не жили совсем по-скотски». Ф.И.Успенский резонно заметил, что если могущество Киевской Руси связано со скандинавскими князьями и их скандинавскими дружинами, «то они похожи на чародеев, о которых рассказывается в сказках»18. В своих оценках того же явления антинор-манисты были более лаконичны и, вместе с тем, более конкретны. Так, Ю.И.Венелин в 1836 г. исчерпывающе определил его как «скандинаво-мания», а Степан Александрович Гедеонов в начале 60-х гг. как «ультра­скандинавский взгляд на русский исторический быт». В 1841 г. М.А.Мак­симович, говоря о взглядах современных ему норманистов на русскую историю, подчеркнул: «Это видение скандинавства руссов, теперь гос­подствующее в нашей истории, иногда обращается почти в болезнь умо­зрения». А в отношении выводов О.И. Сенковского ученый сказал, что это «только миражи, призраки исторические»19.

Каким образом формировался этот «ультраскандинавский взгляд на русский исторический быт» и как в науке создавались «исторические призраки», вскрыли антинорманисты. По словам весьма наблюдатель­ного немца Е.Классена, Г.З.Байер возводил свои построения на «голом» слове «утверждаю», желая им «придать исполинскую силу своему мне­нию». Н.В.Савельев-Ростиславич показал, как норманист XVIII в. Ф. Г. Штрубе де Пирмонт с целью «легчайшего онемечения Руси» пре­вратил русско-славянского бога Перуна в скандинавского Тора, выстроив для этого ряд «Перун-Ферун-Терун-Тер-Тор». Позже Ф.Тарановский, об­ратившись к творческому наследию того же исследователя, так опреде­лил его систему «аргументации» в пользу якобы норманского происхож­дения норм Русской Правды: «Получается... заколдованный круг: нацио­нальность варягов служила предпосылкой заключения о заимствовании постановлений Русской Правды у германских народных законов, а затем «изумительное» сходство с ними Правды служило одним из доказатель­ных средств установления национальности варягов»20.

Дерптский историк И.Г.Нейман, ведя речь о том, как в науке застав­ляют звучать «русские» названия днепровских порогов по-скандинавски, заключил: этот результат уже «по необходимости, — здесь он специально заострял внимание, — брать в помощь языки шведский, исландский, ан­гло-саксонский, датский, голландский и немецкий... делается сомнитель­ным». Н.И.Костомаров назвал еще один прием работы своих оппонентов в данном направлении: они «считают, что названия порогов написаны неверно и поправляют их». Точно таким же образом они поступали и с летописными именами". Д.И.Иловайский и Н.П.Загоскин констатирова­ли, что норманисты исправляют «имена собственные нашей начальной летописи в сторону скандинавского происхождения их...»21. Н.В.Савель­ев-Ростиславич, выступая против «беззакония филологической инквизи­ции» норманистов, подчеркивал, что «желание сблизить саги с лето­писью (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.), сказки с былью, а это не­минуемо увлекло изыскателей в мир догадок, ничем не доказанных, и заставило нещадно ломать звуки на этимологической дыбе». В связи с чем говорил, что норманизм держится «на сходстве звуков\ часто совер­шенно случайном»22.

Справедливость замечаний научных противников в полной мере под­тверждают сами норманисты. Так, А.Л.Шлецер предостерегал своих по­следователей, что «сходство в именах, страсть к словопроизводству - две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей». С.М.Соловьев рез­ко критиковал М.П.Погодина именно за то, как он свое «желание» «ви­деть везде только одних» норманнов воплощал на деле. Во-первых, ши­роко пропагандируя бездоказательный тезис, «что наши князья, от Рюри­ка до Ярослава включительно, были истые норманны...», в то время как Пясты в Польше, возникшей одновременно с Русью, действуют, отмечал Соловьев, точно также, как и Рюриковичи, хотя и не имели никакого от­ношения к норманнам. Во-вторых, что, «отправившись от неверной мыс­ли об исключительной деятельности» скандинавов в нашей истории, «Погодин, естественно, старается объяснить все явления из норманского быта», тогда как они были в порядке вещей у многих европейских наро­дов. В-третьих, что важное затруднение для него «представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божест­вам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последо­вательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими»23.

О своем пути, приведшем к превращению русского Велеса в сканди­навского Одина, предложив, опираясь, видимо, на опыт Штрубе де Пир-монта, несколько вариантов «перевоплощения» его имени: Один-Вольд (Воольд)тВолос; Один-Вуодан-Водек-Волд (Вольс)-Волос, простодушно говорил С.Сабинин: он шел не через источники, а «чрез умозаключение», тут же честно признавшись, что не нашел в сагах, чтобы Один назывался богом скота. Этот же исследователь делился соображениями, посредством какого «волшебного фонаря» можно без затруднений осветить древности собственного народа, и которыми руководствовался не он один; «Нужно только научиться нам исландскому языку, познакомиться с рунами, с эд-дами, с сагами, с писаниями, относящимися к ним, не более»24. Абсолю­тизацию подобного подхода к разработке русской истории, как известно, отверг еще Шлецер. Совершенно не приемля исландские саги в качестве ее источника, он при этом с особенной силой подчеркивал, что «все презрение падает только на тех, кто им верит»25 (эти слова, несмотря на их явный гиперкритицизм, предупреждают не только против легковерия к показаниям саг, но и против приписывания им того, чего в них нет).

Многие аргументы норманской теории, способствовавшие ее триум­фу, действительно являлись лишь плодом «умозаключения» ее привер­женцев и на проверку оказывались несостоятельными, что хорошо видно на примере мнимых заимствований вышеприведенных русских слов из шведского языка. Шлецер, как уже говорилось, признал, что в русском языке не заметно влияния скандинавского языка. Затем немец Г.Эверс указал, что «германских слов очень мало в русском языке». С.М.Строев в ответе О.И.Сенковскому вновь заметил, что в русском языке «не видать никаких следов влияния скандинавского».