Шлецер, видя в восточнославянских древностях проявление герман­ского начала, вместе с тем не смог пройти мимо фактов, которые совер­шенно не вязались с его выводами. Так, он признал отсутствие влияния скандинавского языка на русский, объяснив это тем, что шведов среди восточных славян «было очень немного по соразмерности», раз из сме­шения этих очень разных языков «не произошло никакого нового наре­чия». Не смог Шлецер скрыть и своего искреннего удивления по поводу того, как новгородские словене поглотили «своих победителей: все сдела­ется славянским (курсив автора. - В.Ф.)\ явление, которого и теперь еще совершенно объяснить нельзя», что славяне, «по неизвестным нам при­чинам, рано сделались главным народом»2. Русские исследователи не «за­метили» этих слов Шлецера, но всему остальному, произнесенному им в адрес нашей истории, придали воистину исполинские размеры. В 1834 г. О.И.Сенковский, уверяя, что «история России начинается в Скандина­вии...», буквально переселил последнюю в Восточную Европу. «Не труд­но видеть, — говорил он, — что... вся нравственная, политическая и гражданская Скандинавия, со всеми своими учреждениями, правами и преданиями поселилась на нашей земле; эта эпоха варягов есть настоя­щий период Славянской Скандинавии». Будучи убежденным, что харак­тер эпохи и устройство общества были «скандинавскими, а не славянски­ми», автор заключал: восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», что всецело привело к общему преобразованию «духа понятий, вооружения, одежды и обычаев страны» (це преминув укорить Н.М.Карамзина, не заметившего всего этого), к образованию славянского языка из сканди­навского, что сами шведы смотрели на Русь как на «новую Скандина­вию», «как на продолжение Скандинавии, как на часть их отечества»3.

М.О.Коялович, квалифицировав воззрения Сенковского как «чудо­вищную, оскорбительную пародию» ученых мнений, доведенных им «до последних пределов нелепостей, крайне обидных и для ученых, и вообще русских», вместе с тем справедливо подчеркнул: она потому имеет значение, что вся «построена на ученых, серьезных для того времени данных, и потому вызывала к себе большое внимание»4. Тональность рассуждений Сенковского была подхвачена и усилена его единомышленниками (в том числе частью профессиональных истори­ков, весьма авторитетной в науке и обществе), стала нормой в разговоре о находниках на Русь. В «Энциклопедическом лексиконе» Сергей Алек­сандрович Гедеонов5 в 1837 г. внушал соотечественникам, что скандина­вы в Восточной Европе представляли собой господствующий род, а «туземцы» были их рабами и данниками, твердо считая при этом, что «война и дань, средства, которыми действовали норманны во всех поко­ренных ими землях, полагая пределы своеволию славянских дикарей, были первым шагом к образованию гражданскому», и что «воинствен­ный гений норманнов одушевил их новою жизнью, и повел быстрыми шагами по стезе просвещения». Не было у него никаких сомнений и на­счет того, что восточные славяне переняли от своих господ право родо­вой мести, суд Божий, «всю юридическую номенклатуру и чинопостав-ления». Вместе с тем он проводил идею, не позволявшую ни на йоту усомниться в норманстве варягов, что скандинавы легко приняли ре­лигию славян, и Перун заменил им Одина6.

В том же 1837 г. С.Сабинин, также полагая, что русский язык произо­шел от скандинавского, что из него взяты «имена чинов, жилищ, домаш­них вещей, животных», вместе г. тем утверждал, что из Скандинавии перешло «основание всего нашего древнего быта», в том числе и «обык­новение мыться в субботу», дарить детям на зубок. «Замечательно, — делился он своим открытием, — что религия в древней России была скан­динавская, а не славянская». Но всего этого ему показалось крайне мало, и исследователь, излагая что-то вроде программы норманистов на буду­щее (а ее принципиальной линии они следуют до сих пор), выражал аб­солютную уверенность в том, что «мы отыщем на многие наши обычаи и поверия удовлетворительное объяснение в исландских сагах», «а Киев (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.) назовем скандинавским именем Каир (Кёйп), Kiob, Kjobing, Kjobstadt, т. е. местом торговли, торговым городом; что в Волосе, боге скота, узнаем мы Волда (Вольса), Водека, Вуодана, Одина; что мы откроем в именах рек Волга, Двина, Нева, Нар­ва, Днепр, Рось имена скандинавские, и пр.». С целью объяснить свой априорный посыл о всепроникающем воздействии скандинавов на жизнь восточных славян Сабинин прибег к другому подобному посылу: оказы­вается, норманны, бывшие на Руси, своей массой превосходили ее насе­ление. В соответствующем духе он предлагал рассматривать этимологию имени «славяне»: «...Я, читая в скандинавских диалектах slav, slaf, slaven, slafen, множ. slaverne, slavene, slaferne, slafene, что значит слабые, подчи­ненные, подручники, всегда воображаю себе: не это ли носили и мои пред­ки...». Свои лингвистические изыскания автор замыкал весьма красноре­чивым вопросом: «...Рось или Русь не есть только перевод имени слава на скандинавские диалекты, ибо Ros значит в них слава?». Истиной для него была и мысль, что Велес и Перун есть скандинавские Один и Тор7.

Сторонники норманства варягов объявили скандинавскими значи­тельное число русских слов, ставших тем самым весьма важным «козы­рем» в пользу их концепции ранней истории Руси, например, в рассужде­ниях Н.М.Карамзина8. И подбор которых, следует подчеркнуть, не-яв­лялся делом случая, а должен был ко всему же наглядно продемонстри­ровать, чем восточные славяне якобы обязаны северным пришельцам (князь, боярин, дружина, дума, оружие, господь, колокол, город, гридь, купец, безмен, лодья, меч, вервь, вира, муж, мыто, обель, огнищанин, смерд, холоп, челядь, якорь и другие9) и, следовательно, какой ничтож­ный уровень общественного бытия своих подданных те застали. Не до­вольствуясь количеством подобных примеров, О.И.Сенковский во все­услышание высказал намерение привести сотни славянских заимствова­ний из германского10, впрочем, осмотрительно не выполнив своего обе­щания. Согласно все той же воле приверженцев норманизма имена русских князей, в том числе бесспорно славянские, были переделаны в сканди­навские, также заняв в их системе доказательств одно из самых централь­ных мест. По словам Ф. Фортинского, «лингвистические доводы норма­нистов основаны не столько на этимологии слова варяг, сколько на объ­яснении из скандинавского языка имен первых наших князей и их при­ближенных». Известный норманист Ф.А.Браун позже также подчеркивал, что эти имена «составляют наиболее веское доказательство норманистов».

Начало этой практике, основанной на игре созвучий и метко назван­ной Н.П.Загоскиным «филологической эквилибристикой»12, положили шведские историки XVII в., но в науке она стала обязательным руковод­ством к действию благодаря авторитетному мнению Г.З.Байера, катего­рично сказавшему, что «все имена варягов в русских летописях» суть «шведского, норвежского и датского» языков. Подыскав именам князей параллели из скандинавской истории, исследователь не без сожаления признал, что не нашел ничего подобного только к имени Синеус. Но во всех остальных случаях он не испытал никаких затруднений. Так, не отрицая, что имя Святослав славянское, ученый при этом настаивал, что оно все же «с началом норманским» (Свен), а в имени Владимир увидел перевод, означающий либо «лесной надзиратель» (от немецкого «wald» -«лес», здесь Байер повторил не совсем устраивающее его мнение своего соотечественника филолога Ю.Г. Шоттелиуса, ум. 1676), либо, как пола­гал уже сам, первая часть этого имени когда-то означала «поле битвы». Затем А.Л.Шлецер и А.А.Куник утверждали соответственно, что Рогво-лод - «чисто скандинавское имя», а первая часть имени Святослав пред­ставляет собой готское «svinths» (крепкий, сильный)13. Сергей Алексан­дрович Гедеонов, ориентируясь прежде всего на Шлецера и Карамзина (сыгравшего, учитывая, по справедливому замечанию А.А.Хлевова, влияние его труда на читающую публику, важную роль в пропаганде и закреплении в ее среде идей норманизма14) уже без всяких исключений говорил, что имена представителей варяжской руси, звучащие в летопи­си, «неоспоримо норманские». Как далеко в норманизации русской исто­рии заводили в ту пору не знавшая границ увлеченность идеей норман­ства варягов и вытекающее из нее неудержимое стремление выводить летописные имена только из шведских, видно хотя бы по тому факту, что известный историк Куник «с высокой долей вероятности» отнес в 1845 г. к скандинавам любимого народного героя былин Илью Муромца15.