– Здравствуйте, – сказала она. – Приятно познакомиться.

Я заметила, что Эрик ей подмигнул. Наверно, это он учил ее английскому.

Мама Морита кивнула в сторону низкого дивана, и мы сели.

– Виски? – предложила она.

На мой взгляд, для крепких напитков было рановато. В поезде я видела, как некоторые пассажиры открывали банки с саке в восемь утра, но сама я стараюсь ни капли в рот не брать, пока солнце не зайдет.

– Стакан воды, если можно.

Дальше собеседование проходило на японском – вероятно, мама Морита истощила свои познания в английском. Она не стала спрашивать, где я работала раньше и зачем мне нужна эта работа. Я думала, она попросит меня что-нибудь спеть, ведь хостес часто приглашают петь в караоке. Их работа – заботиться о том, чтобы клиенту не было скучно. Придется как-то выкручиваться.

Мама Морита спрашивала то же, что и все остальные люди, с которыми я разговаривала в Японии. Что я здесь делаю? Почему приехала в этот забытый богом приморский городок, а не выбрала какой-нибудь большой город, сияющий огнями? Как это мать отпустила меня так далеко? Она, наверно, сильно скучает?

Мама Морита сказала, что у нее тоже есть дочь. Она учится в колледже, но иногда помогает ей в клубе. Мама Морита так и не вышла замуж за ее отца, но он был так добр, что дал девочке свою фамилию и оставил маме Морите это заведение. Я подумала, что, скорее всего, он все же женился на ком-нибудь и завел других детей. Интересно, как они относятся к этой женщине, одетой в белый шелковый брючный костюм и обвешанной украшениями? Знают ли о ней вообще?

– Итак, – сказал Эрик, когда мой стакан был наполнен водой в третий раз и разговор сошел на нет. – Когда ты хочешь начать?

Я удивилась. Я думала, мама Морита позвонит мне через пару дней или пришлет ответ с Эриком.

Я посмотрела на полки, заставленные бутылками «Джонни Уокера» и «Джека Дэниэлса». В зеркале позади барной стойки я увидела свое отражение. Я выглядела бледной и измученной.

– Сегодня вечером? – сказала я.

Мама Морита кивнула.

– Сегодня вечером, – повторила она. – В восемь часов.

Она протянула мне руку, и мы попрощались. Эрик зачерпнул последнюю горсть арахиса из стеклянной вазочки. Мама Морита проводила нас до дверей и в последний момент что-то шепнула Эрику.

– Что она сказала? – спросила я, когда мы вышли на улицу и нас ослепило солнце.

– Просила передать тебе, чтобы ты надела платье.

Вот какие воспоминания остались у меня от первого рабочего вечера: запах помады, сигаретный дым, выедающий глаза, платье, запачканное блевотиной (мама Морита сказала, что такое случается, хоть и не часто), и жалкие вопли какого-то клиента, который время от времени дорывался до караоке. Мне жали новые туфли, шелковая юбка прилипала к колготкам. Стараясь быть на высоте, я пила чересчур много мидзувари, но потом мама Морита отвела меня в сторону и рассказала о ведерке под столом – оно было предназначено для того, чтобы незаметно избавляться от выпивки.

На следующий день я проснулась от бьющего в окно света. Весь мой макияж остался на подушке, во рту стоял противный вкус. Я вернулась домой в три часа ночи и отключилась, даже не почистив зубы. Юбка и блузка, пропахшие табаком, валялись рядом с кроватью.

У меня не было сил встать, и я опять почти уснула, но тут зазвонил телефон. Пришлось взять трубку, хотя бы только для того, чтобы прекратился этот звон, который отдавался в голове резкой болью.

Это был Эрик.

– Ну?

– Что «ну»?

– Как прошло?

Я рассказала ему то, что смогла вспомнить. Сказала, что еще не совсем освоилась, но считаю, что стоит попробовать еще раз. Я знала, что он звонит по просьбе мамы Мориты. Узнав, что хотел – что я продолжу работать в «Ча-ча-клубе», – он оставил меня в покое, и я проспала почти весь день.

Потом стало получше. Мне понравились другие женщины, которые там работали. Их простое, без иллюзий, отношение к жизни казалось мне гораздо более честным, чем бесконечное притворство, в котором погряз весь остальной мир. Иногда было даже забавно флиртовать с мужчинами, проводившими вечера у нас в клубе. Многие из них были женаты. Работа была нетрудной. Пьяные мужчины смеются даже над самыми глупыми шутками.

Как-то мы сидели все вместе и пили холодный ячменный чай. Клуб был еще закрыт, мы готовились к рабочему вечеру. Мама Морита посмотрела на меня и сказала:

– Эрик говорит, ты художница.

Я кивнула:

– Да, я пишу картины.

– Нарисуй картину для той стены, – сказала она, показывая на плакат с обнаженной женщиной.

Было бы, конечно, неплохо никогда больше не видеть этой голой красотки, но я понятия не имела, что, по мнению мамы Мориты, может заменить ее.

– Вы хотите, чтобы я нарисовала что-нибудь эротическое? – спросила я.

– Нет-нет! – Мама Морита замахала руками. – Нарисуй что понравится. Я заплачу.

Вот он, мой первый в жизни заказ.

Выходя на улицу, я всегда брала с собой фотоаппарат и альбом для рисования. Меня завораживали фигуры на домах японцев, на самом углу крыши. Они были похожи на что-то среднее между рыбой и демоном. Наверно, эти существа защищали дом от зла. Меня привлекали закрытые ворота. Они намекали на невидимый сад и скрытую от посторонних глаз жизнь. Я много фотографировала школьников – девочек в матросках, мальчиков в чем-то вроде мундиров и в ярких головных уборах, – дети начинали позировать, едва завидев фотоаппарат.

Но я просто не представляла, что нарисовать для мамы Мориты.

А потом случился тайфун. Эрик предупредил меня по телефону.

– Запирай и баррикадируй окна, – сказал он. – Сюда идет номер семь.

– «Номер семь»?

– Ага. В Японии они под номерами. Здесь им имен не дают.

Я решила, что сама дам имя надвигающемуся шторму: тайфун «Франческа». По телевизору передавали – если я правильно поняла, – что она мечется вокруг Кюсю и пожалует в наш городок на следующее утро.

Это был мой первый тайфун, и я не знала, чего ждать. Я слышала рассказы о легендарном тайфуне, который бушевал здесь тридцать лет назад. Дома плавали в воде, вода уносила в море фотоальбомы, стулья, мешки с рисом. Люди тонули, потом их выбрасывало на берег с водорослями в волосах.

За месяц до этого по Каролине пронесся ураган «Хьюго». Пляжные дома с восемью спальнями срывало со свай, лодки забрасывало на пальмовые деревья. Я еще подумала, не случилось ли чего-нибудь с домом в Норт-Миртл-Бич, где тогда жил Филипп. Втайне я даже надеялась, что ураган его разрушил, и теперь мои воспоминания покоятся на дне океана.

Я хорошенько привязала посудомоечную машину, которая стояла на веранде, разрезала все картонные коробки, какие нашла, и скотчем приклеила их к окнам. Соседи тоже готовились к тайфуну: закрывали ставнями окна и раздвижные стеклянные двери.

Перед закатом небо было чистым, но поднялся ветер. Недвусмысленный намек. Когда я в последний раз перед сном вышла на улицу, он уже вовсю трепал мои волосы. Я приняла ванну, приготовила свечи и легла.

Когда я проснулась, по дому будто носился товарный поезд. Стены вздрагивали и качались. «Франческа» была как злой голодный волк, она старалась сдуть мой маленький домик. Я щелкнула выключателем, и свет, как ни странно, зажегся. Все пока работало, так что я сварила кофе и подогрела круассан. Пульс учащался каждый раз, когда запертая дверь начинала ходить ходуном.

Это продолжалось два или три часа, затем ветер утих. Дождь продолжался. Картон шлепал по окнам – скотч не устоял против «Франчески». Я вышла на улицу и сорвала картонки. Тучи двигались на восток.

Днем выглянуло солнце, и я решила выйти на прогулку. По всей улице валялись сбитые ветром ветки деревьев, черепица с крыш, а в одном месте – игрушечное пластиковое ведерко. Люди убирали дворы и мели ступени домов.

Я пошла на пляж. На берег накатывали огромные волны – последнее напоминание о яростном шторме. В воде находилось десятка полтора серфингистов.