Должно быть, был уже полдень, когда о порог заскреблись башмаки с железными набойками. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась свора собак. Они разбежались в разные стороны, обнюхивая пол и едва не опрокидывая стулья. Через минуту они всё собрались вокруг меня. Самый смелый из них, большой пёс с жёсткой сероватой шерстью, поставил лапы мне на бёдра, и прежде, чем я успела их убрать, несколько раз лизнул мне лицо.

Брассак крикнул что-то непонятное, и собаки вернулись к его ногам. Придя в себя от удивления, я расхохоталась.

Брассак подошёл ко мне и протянул руку. Он поздоровался и спросил, не испугалась ли я. Я отвечала, что очень люблю собак, и только немного струсила от неожиданности.

Собаки снова обступили меня, и я наклонилась, чтобы их приласкать. На самом деле, их было всего пять, но они внеслись так резко и стремительно, что показались мне целой сворой. Брассак стал мне их представлять:

— Вот этого большого беспородного пса, что лизнул вас в нос, зовут Брут. Самый надоедливый, но и самый ласковый из всех. Только лучше его остерегаться, он весит килограмм сорок и запросто свалит вас с ног. Маленькая чёрненькая короткошёрстная собачка, которая обнюхивает вам ноги, это Диана, тоже храбрая, но попугливее. Боб — большой купированный пёс с мордой боксёра, — самый лучший сторож!

Ещё Брассак рассказал мне, что Мики, маленькая чёрно-белая собачонка, — настоящая землеройка! А что до старого Дика, то это именно он встречал нас вчера вечером во дворе.

Не глядя на нас, женщина расставляла к обеду три прибора. Мы сели за стол, и даже во время еды Брассак продолжал говорить о своих собаках. Он всегда разговаривал громко и активно жестикулируя. Но так как я очень люблю собак, я проявляла интерес к тому, что он говорил, и не обращала внимания на его тон. Даже его громадный рост больше не изумлял меня. Наоборот, всё в этой кухне казалось мне вполне пропорциональным ему. Всё это время я молчала и слушала его с большим удовольствием.

— Вот увидите, — говорил он мне, — они быстро к вам привыкнут. Даже малышка Диана. Животные хорошо чувствуют тех, кто их любит.

И я не удивлялась его словам. Произнеся это, он повернулся к жене. Она доставала из духовки противень, а потому не могла видеть гримасы, которую он скривил в её адрес. Однако, повернувшись к нам с дымящимся блюдом в руках, она сказала:

— Леандр думает, что я не люблю их, потому что не ласкаю.

— Да нет, потому что ты всегда дуешься, когда я привожу их в дом.

— Ещё бы! Послушай я его, и он приведёт сюда целую сотню. А их же ещё и кормить надо!

— С Роже тебе это слишком дорого не выходит!

Я спросила, кто такой Роже, и Брассак ответил, что это их сосед. Он показал мне в окно на дом вдали, наполовину скрытый деревьями, с другой стороны долины. Оказалось, что этот Роже работает в Живоре[7], на заводе по изготовлению клея. На своём грузовике он объёзжает все мясные лавки района и собирает кости. Каждую неделю он берет мешок с костями и привозит их сюда на мотоцикле.

Когда женщина заметила, что к супу для собак нужно добавить ещё хлеба и каштанов, Брассак повысил голос. Тогда она молча продолжила есть.

Весь обед Брассак не прекращал говорить о своих собаках. О тех, что были у него сейчас, и о тех, что были раньше. По его мнению, собаки были куда лучше, чем люди. Он также настаивал, что никакая собака не сердится просто так, и утверждал, что он, Брассак, может безо всякого риска подойти даже к самому злому сторожевому псу. Без волшебной силы или какого-то особенного угощения. Он любит собак, вот и всё. Но он любит их по-настоящему. Впрочем, он любит всех животных. Только рептилии внушают ему необъяснимый страх, но это не даёт ему права их убивать. Это сильнее его, он не может поднять руку на животное. Его жена заметила, что эта его мания часто обходится им очень дорого, и он снова стал кричать, что, делая добро, денег не считают.

— Я лучше куплю нам рай на земле, чем отдам свои деньги какому-то кюре[8].

Сказав это, он снова засмеялся. И, как и вчера, его громогласный смех отдавался во всей комнате. Но женщина не смеялась. Напротив, она казалась очень сердитой, когда сказала, что не хотела бы слушать о рае из уст человека без религии.

Но Брассак был решительно настроен не выходить сегодня из себя. Он объяснил мне, что, как только он сюда приехал, то потратил значительную сумму денег, чтобы обнести большой участок своих земель. С тех пор он запретил там охотиться, так что дичь могла жить спокойно. Он и вправду ненавидел охотников и даже подрался с несколькими из них. Когда он говорил это, его большие ладони сжимались в кулаки, а вены на волосатых руках вздувались. Женщина воспользовалась его молчанием и уточнила, что эти траты были ещё и бессмысленными. Она сказала, что Брассак всегда вылетает в трубу. Три раза ему приходилось возмещать убытки и платить большие штрафы. Брассак пытался заставить её замолчать. Но на самом деле, думаю, он был горд своими подвигами и доволен, что и я теперь о них знаю. И я спросила себя, а довольна ли этим его жена? Как бы то ни было, после третьего суда он обнёс свою землю ограждением. Он также купил ружьё, но не для охоты, а для охотников.

Всё, что он говорил, казалось мне правильным. В любом случае, слушать его было очень интересно.

Утром, когда я была в кухне одна, то решила, что уйду после полудня. Но, пока Брассак говорил, я бросала взгляды за окно. Ярко светило солнце. Из-за красных и жёлтых деревьев можно было подумать, будто лес на холме загорелся. А наверху, там, где росли сосны, наоборот было очень темно. А дальше было небо. Почти бесцветное.

Пока женщина готовила кофе, я снова почувствовала оцепенение. Голос Брассака отдалялся от меня. У меня возникло то же ощущение, что и в буфете на вокзале Перраш, но только здесь не было других шумов, кроме голоса Брассака.

Думаю, причиной тому больше не была усталость, которой я дала одолеть себя тогда, в полусне. Нет, это было просто блаженство. Потому что оно было так близко, и я не хотела его лишаться.

Мы выпили кофе, а потом Брассак встал из-за стола и спросил, не хочу ли я пройтись с ним по «его владениям». Я кивнула, даже не думая, и тоже поднялась. Когда мы уже собирались уходить, женщина обратила моё внимание на то, что я не смогу идти по полю в своих городских туфлях. Она одолжила мне свои собственные башмаки и, так как они были мне слишком велики, дала ещё в придачу пару носков из грубой шерсти.

Брассак положил на тачку три пустых мешка и пошёл по тропинке, поднимавшейся к долине, которую я уже заметила из окна. Я шла в нескольких шагах позади него. Первое время собаки, как сумасшедшие, бегали вокруг нас, а потом пошли гуськом впереди. Только старый Дик шёл попятам за Брассаком. Временами он останавливался, поворачивал ко мне голову, а потом опять продолжал идти за своим хозяином. У меня сложилось впечатление, будто он рад тому, что я всё ещё здесь. Глядя на него, я вспомнила слова Брассака о том, что, если внимательно присмотреться, у этого пса глаза говорили гораздо больше, чем глаза, скажем, женщины.

Тропинка привела нас в каштановый лес. Деревья здесь были большие и корявые. Листья с них уже почти все опали и теперь, как ковёр, укрывали тропинку. На нескольких поворотах они были свалены в кучу, и я с удовольствием погружала туда ноги. Иногда я начинала смеяться сама с собой — я развлекалась тем, что зарывала ноги в листья, а когда, переполошив всю кучу, вытаскивала их, и видела большие широкие башмаки с квадратными носками — у меня было такое чувство, словно это не мои ноги, а кого-то другого. В лесу не было ветра, а потому запахи ощущались очень сильно. Я вдохнула, это было так приятно. Я не чувствовала себя здесь чужой. Возможно, это был остаток тех утренних чувств, но мне было всё равно.