Я была уже готова и надела манто, как вдруг дверь отворилась. Я ничего не слышала. Женщина вошла внутрь и посмотрела на меня, как и вчера, без какого-либо выражения на лице. Затем она приблизилась ко мне и поздоровалась. Я ответила ей тем же.

— Что вы делаете? Вы уходите? — спросила она.

Я кивнула, спрашивая себя, должна ли я поблагодарить её, но она не дала мне времени подумать.

— Нельзя уходить вот так.

— Можно, если мне надо идти. — Голос мой звучал не очень уверенно.

— Нет, нужно, чтобы вы остались.

— Но мне незачем оставаться у вас.

Женщина поколебалась одно мгновение и слегка нахмурилась, как будто мой ответ поставил её в затруднительное положение, после чего она сказала:

— Нет, вам нужно остаться. Иначе… Иначе он подумает, что это я заставила вас уйти.

— Но я же сама хочу уйти.

— Да, но он мне не поверит.

Я задумалась и спросила, где сейчас Брассак.

— Не знаю, — ответила она. — Он в поле, но, где точно, он мне не сказал.

Она нахмурила лоб в точности, как вчера, когда переживала за костюм мужа. На мгновение она сложила свои большие руки, а потом вытерла их о передник и сказала:

— Останьтесь хотя бы до полудня, чтобы он увидел, что я вас не прогнала.

Я не ответила, но сняла манто и положила сумочку. У женщины как гора с плеч вдруг свалилась. Она принялась крутиться между шкафом и плитой, говоря, что на завтрак угостит меня молоком своей коровы. Свежим парным молоком!

Женщина дала мне большую чашку кофе с молоком, хлеба, масла и мёда. Затем она вышла. Но прежде взяла с меня обещание, что я никуда не уйду, пока не вернётся её муж. Её голос был по-прежнему мягким и ровным, а взгляд бесцветным, однако мне казалось, что она была искренна и в самом деле хотела, чтобы я осталась.

Оставшись одна, я села завтракать. Я не очень хотела есть, но всё, что она мне дала, было таким вкусным, что я с удовольствием поела. Большой ломоть хлеба с толстой хрустящей корочкой, прозрачный ароматный мёд, жирное молоко и большой кусок масла на зелёной тарелке с нарисованными листьями. Всё это было так ново для меня и так отличалось от того, что я ела обычно. Всё было очень вкусно, у меня даже возникло ощущение, что я играю.

Однако пока я ела, мне показалось, что я знаю эту игру. И скоро я поняла, что те чувства, что вызвали во мне трещины на потолке и запах простыней, снова возвращаются.

Вот только я не умею лишать себя удовольствия. Я всегда иду на поводу у наслаждения, даже если в последствии я должна буду заплатить за него дорогой ценой. Я съела ещё три тартинки, после чего вытащила из сумочки сигарету и закурила. Во-первых, потому что я хотела курить, а во-вторых, табак был единственным отголоском моей жизни в Лионе.

За это время я сделала всё, что могла, чтобы не поддаваться своим мыслям. Чтобы не видеть ничего, кроме дыма сигареты. Я осторожно вдыхала этот дым, чтобы он оставался со мной подольше. Но, не смотря ни на что, он испарялся, а я следила за ним взглядом.

Тогда я стала рассматривать всё, что было в этой комнате. Мебель и все предметы были низкие и тяжёлые. И тишина тоже была тяжёлой.

Я почувствовала себя неловко. Казалось, даже мебель смотрела на меня. Все предметы мебели были похожи на огромных котов, которые вроде бы спали, но на самом деле они всё видели сквозь приоткрытые веки. И их присутствие меня действительно тяготило. Я всё повторяла себе, что это глупо, но ясно чувствовала, как они смотрят на меня, а потом друг на друга, чтобы обменяться мнениями, что они думают на мой счёт. И мне казалось, что я их узнаю.

Я не люблю бороться, но сейчас хотела освободиться любой ценой. Я поднялась и подошла к большому пузатому сундуку. Я дотронулась до него, мои руки пробежали по гладкому дереву. Теперь я больше не была в полусне в этой тёмной комнате. Погода прояснилась, и мысли мои тоже стали более ясными. Больше я не сходила с ума.

Разумеется, не в это старый сундук я когда-то складывала резные тарелки своей бабушки. Однако, чем дольше я на него смотрела, тем больше он казался мне знакомым.

Я села перед ним на корточки, чтобы вернуть себе рост той маленькой девочки, которой я была, и посмотреть на крышку, на толстые железные оковы, какими я их видела во времена моей бабушки. Это всё больше волновало меня. Если бы тут был только этот сундук, то достаточно было бы просто отвернуться от него. Пока я думала об этом, мне казалось, что этот простой жест недовольства восходит ещё к моему детству, и вообще меня привлекал не только этот сундук, а всё, что стояло в этой комнате.

Я принялась обходить её, подолгу останавливаясь перед каждым предметом мебели. Я как раз поглаживала потемневший от времени посудный шкаф, заставленный безделушками, как вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Резко повернувшись к окну, я увидела, что со двора за мной наблюдает женщина. Она тут же ушла, а я осталась неподвижно стоять, как дура, не зная, что делать. У порога я услышала стук её башмаков, дверь отворилась, и женщина не спеша зашла внутрь. Она долго смотрела на меня прежде, чем сказать почти шёпотом:

— Вы не подумайте… Я бы не хотела, чтобы вы думали…

— Что вы за мной подглядываете?… Это ваше право. Вы же у себя дома и знаете, кто я такая.

Я была раздражена и потому говорила очень громко.

Женщина робко подошла ближе. Она положила свои полные руки на живот и принялась теребить пальцами передник, как ребёнок, не выучивший урок. Мне это показалось очень смешным. Она только и повторяла:

— Нет, мадемуазель, не думайте так. Не надо…

Больше всего меня раздражало в ней то, что никогда нельзя было угадать её мысли. Чтобы избежать спора, я пожала плечами и отвернулась. Пока я шла к окну, она продолжала говорить всё тем же жалобным тоном, который так меня нервировал:

— Вы считаете, я думаю о вас плохо? Уверяю вас, это не так. Я ни слову не поверила из того, что он мне сказал. Вчера вечером он был пьян, а сегодня утром — зол.

Мне было любопытно узнать, что мог сказать этот мужчина, когда протрезвел. Я обернулась и спросила:

— Сегодня утром он говорил вам обо мне?

— Да.

— И он повторил то, что сказал вчера?

Секунду она колебалась, а потом стала сжимать и разжимать свои руки.

— Да, но я знаю, что это не правда.

— А вы-то как думаете, кто я такая?

— Не знаю. Но не то,… что он говорил.

Её глаза оставались такими же пустыми, но неуклюжее движение рук уже не так действовало мне на нервы. В этом жесте было что-то трогательное.

В какой-то момент мне хотелось закричать: «Да, я проститутка! Настоящая. И что с того! Не надо прикидываться! Это такая же профессия, как и любая другая!» Но я не смогла. Я просто сказала:

— Тем не менее, это правда.

Её руки на мгновенье остановились, а потом снова продолжили своё занятие. Женщина слегка наклонила голову. Должно быть, она подбирала слова, и, наконец, решилась:

— Это ничего не меняет. И это не причина, чтобы воображать, будто я за вами слежу.

Я видела, что она хочет добавить что-то ещё, но, вероятно, не знала, как это сказать. Я пришла к выводу, что она совсем глупа. В заключение я спросила:

— Но тогда зачем вы на меня смотрели?

— Когда я вас увидела, вы как раз трогали сундук, и в тот момент вы казались совсем не такой грустной.

Произнеся эти слова, женщина взглянула на меня. Она выглядела испуганной и сразу ушла, как будто я ей чем-то угрожала.

Я обещала подождать до полудня, а потому села у окна на низкий, но довольно удобный стульчик. Мне было хорошо и даже не хотелось двигаться.

Вернувшись, женщина взялась за готовку. Время от времени я оборачивалась, чтобы посмотреть, что она делает. Два или три раза наши взгляды встретились, и всякий раз мне казалось, что она пытается улыбнуться.