— Я позвонил Олегу. Он со своими тоже здесь, — сообщил врач. — Мы сказали, что именно надо подкорректировать, чтобы потом не искали кого не надо. Наташ, как себя чувствуешь? Ладно, не говори, поплачь немного.

— Он… там… — беспомощно сказала Наташа, снова не в силах удержать слёз. — Один. Ночью…

— Не будет он один, не беспокойся, — угрюмо сказал Алексеич, посадил её в машину — кажется, Володи. И вынул мобильный. — Олег, ты мне нужен. Твои справятся без тебя?.. Нам надо будет взять одного пассажира и проехаться до одной деревни… Да, это важно. И очень. Ты как?.. Жду.

Олег не заставил себя ждать. Пока Наташе осматривали ноги, обрабатывали порезы и царапины, отчего она тихонько поныла и поохала: очень уж жжёт! — и перевязывали их, Олег забрал шефа.

Они уехали в ту же тьму, куда ушёл Радим. А уставшая, обессиленная Наташа, покорившаяся рукам целителей и врачей из команды Алексеича, не заметила, как Володя, критическим оком оглядевший её, махнул пару раз ладонью перед её носом. Она только поняла, что устала настолько, что нет сил сопротивляться, когда веки начали закрываться словно сами по себе.

Она многое пропустила, хотя, будь она бодрствующей, сказала бы, что ей это неинтересно.

Когда приехала полиция, кое-что стало известно о главных героях происшествия.

Хозяин Радима остался жив. Только смысла не осталось в его жизни. Он сошёл с ума. Как потом Наташе сказали, он просто сидит на месте и раскачивается, тупо глядя в пространство. Девушка промолчала, что это ей напоминает позу и движение Радима. И почему-то ей очень не хотелось бы войти в личное пространство плешивого мафиози. Почему-то ей всё казалось, что он застрял в одном из пространств Радима, проклятый парнем. Может, он застрял, сидя перед одним из капищ, когда один из предков Радима ещё не назывался колдуном, а возможно — волхвом… Впрочем, всё равно. Наташа бы ни за что не хотела бы снова увидеть его самодовольную морду, пусть сейчас и лишённую сознания…

Наума пришлось привезти в поместье Алексеича, потому что сначала без шефа никто не мог понять, что с ним произошло. Мужчину нашли сидящим на берегу той самой речки, в зарослях которой пыталась прятаться Наташа. Когда его позвали, он покорно пошёл на зов. И молчал. Алексеич приехал ближе к вечеру следующего дня, и его сразу вызвали к Науму, который был на время пристроен — под наблюдением, конечно, — в одной из гостевых его поместья.

Пробуждающаяся к жизни Наташа пошла вместе с шефом, когда узнала, к кому он идёт. Она тоже переночевала в поместье, правда, для неё жена Алексеича нашла спальню не в крыле дома, отданном для команды, а в жилых комнатах, где девушка и проревела остаток ночи и почти весь день до приезда шефа.

Когда к Науму вошли, Алексеич даже здороваться не стал.

Выглядывавшая из-за него Наташа увидела Наума сидящим на кровати и поблёскивающим глазами исподлобья, словно загнанная дворняга.

— Ну что, Наум? — брезгливо спросил Алексеич. — Не пора ли остепениться?

Наум, жалобно взглянув на него, внезапно бросился перед ним на колени.

— Алексеич, Бога ради, пожалуйста! Верни мне силу-у!! — завыл он так, что уже испугавшаяся его движения Наташа отшатнулась ещё и от этого вопля спрятаться за шефом. — Верни-и!! Христом-Богом прошу-у!! Как человека-а!!

— Дурной ты, Наум, — рассудительно и брезгливо сказал Алексеич. — Нашёл, когда за Господа хвататься… Он же тебя руками парня и лишил того, что в тебе было. Как человека… Ишь ты… Заговорил как… Был бы сам человеком — не было б с тобой такого. Володя, выведите его — и чтоб больше не пускать сюда. Руки об него марать не хочется, а нога чешется — под зад этому засранцу врезать!

Воющего Наума вытащили из комнаты, а потом и из поместья Алексеича. Оставили его на остановке, недалеко от поместья, как доложили вернувшиеся бесконтактники… Любопытство сквозь тяжёлое Наташино состояние всё-таки пробилось.

— Алексеич, а что с ним? — осмелилась она спросить.

— Что — что… — проворчал шеф, устало севший на ту же кровать, где недавно был Наум. Девушка пристроилась рядом. — Его чёрная энергия вошла во взаимодействие с силой Радима. Но где ему с Радимом справиться?.. В общем и целом… Радим его, сам того не осознавая, запечатал. Наум теперь сам себе беда. Вот пусть и поживёт теперь, прочувствует на себе все тридцать три удовольствия быть вечным неудачником.

Посидели, помолчали. Потом Алексеич сказал:

— Ну, говори. Вижу ведь, что сказать хочешь.

Наташа сглотнула и, сдерживаясь, чтобы снова не разреветься, спросила:

— А как же я? Он уверил меня, что пришёл в город из-за меня! И — ушёл. Не посмотрел на меня… Как будто… я пустое место. И… как мне теперь жить? С этим? — И уже совсем растерянно добавила: — Вы же ехали с ним! Он… спросил обо мне?

Алексеич молчал, глядя в пол. Заговорил неохотно.

— Наташа, ты взрослый человек. И понимаешь, что жизнь иногда устраивает такие повороты, что…

— Короче, он меня забыл, — тихо закончила девушка.

— Как забыл все шесть лет после смерти семьи и деда, — подтвердил Алексеич.

Наташа хотела было встать, но не выдержала. Тревога за парня заставила спросить:

— Вы довезли его к утру. И как он там?

— Утро уже позднее было. Народ вовсю работал, — сказал, вспоминая, шеф. — Пришлось доехать по всей деревни до конца. Дом деда чуть на отшибе был. За шесть лет никто не решился даже притронуться к сгоревшему срубу. Дождь да снег постарались, конечно… Но выглядело пепелище не страшно. Всё место под иван-чаем будто утонуло. Май — месяц-то. Вроде для цветения кипрея рано, но на пожарище он цветёт так, будто середина июня уже. Сплошной сиреневый цвет. Слышал я, что кипрей любит сгоревшие места, но такого воочию никогда не видел. Он, иван-чай, будто прятал эти чёрные брёвна.

Помнишь, нам рассказывали, что Радимовка хиреет после смерти деда-колдуна? Пока по самой деревне ехали, насчитал я домов десять только на одной этой улице брошенными. Может, конечно, их и на продажу выставили. Но уже хорошо видно, что в последние годы там уже не жили. В деревнях не разбираюсь, но даже мне показалось — слишком уж тихо в Радимовке, запустение какое-то чувствуется.

Парень всю дорогу спал. К пожарищу подъехали — проснулся, вышел. Постоял перед сгоревшей избой, потом во двор зашёл. А там огонь тоже ничего не пощадил. Только в саду банька осталась. Он на скамью у той баньки сел и оглядывается.

А мы с Олегом тогда и сообразили, что ни у одного магазина не остановились, чтобы ему хоть на первое время продуктов прикупить.

Только уговорились было съездить в местное сельпо — глядим, а от соседнего дома две женщины идут. Она — совсем древняя старуха. Вторая — наверное, под семьдесят, поживей будет. На нас даже не взглянули, а сразу — шасть к баньке, тут же с Радимом заговорили. Та, древняя, мгновенно вторую за хлебом с молоком послала.

В общем, пока мы думали да смотрели, у Радима полдеревни перебывало. Чего только ни принесли: пирогов, молока, мёду, даже кастрюлю с горячим супом. Потом смотрим: дед какой-то ту же баньку растопил, повёл парня мыться.

Алексеич вздохнул.

— Прости, Наташа, но думается мне, что парень вернулся на землю, которая его просто так не отпустит. Сила его оттуда, с земли той. Мы проследим, чтобы он побыстрей документы получил, без волокиты, да легализовался в жизни. Но, положа руку на сердце, скажу тебе точно: не вернётся он сюда.

Наташа только глотала слёзы, стараясь не слишком всхлипывать…

— И вот что, Наташа… Пока отстраняю тебя от всех работ. Отдыхай. Ты слишком много пережила, чтобы требовать от тебя рабочего настроения. А вот когда успокоишься… — Он снова тяжело задумался.

Девушка встала с кровати. Отошла к двери.

— Я пойду, — нерешительно сказал она.

— Иди, Наташа, иди…

До квартиры её довезли. Примчался встревоженный новостями Игорь, ахнул на её перевязанные ноги и лично перенёс сначала в машину, а потом из машины — в дом. Одну не пустил, узнав обо всех перипетиях, которые ей пришлось испытать. И Наташа была очень благодарна ему, особенно когда добрались до квартиры.