Пришлось распластаться на земле, потому что был миг, когда девушка испугалась, не снесло бы её в этом взвившемся ужасающем вихре, не закрутило бы. Ей даже захотелось оказаться внутри трупного круга, чтобы вцепиться в сломанную Радимом цепь. И таким образом остановить бешеное движение собственного тела, которое в этом ветровом аду просто не подчинялось ей.

Жмурясь от мелкого мусора, который её простреливал с одной стороны, Наташа продолжала наблюдать за Радимом, а тот…

Он внезапно, словно забыв, что нож ещё в его руках, вскинул руки к лицу, словно зарыдал… И Наташа нисколько не удивилась этому жесту, если он и в самом деле… Ведь Радим сейчас находился в тех мгновениях, когда убивали его семью. Но и сочувствовать ему она не могла: едва он поднял руки к лицу, машины по всей линии с грохотом столкнулись, словно Радим с силой сгрёб игрушечные машинки в одну кучу, а потом отшвырнул их. И теперь стоял, трясясь от плача, — тяжёлым грохотом ломающихся машин и отчаянным криком людей прощаясь с близкими, кто ушёл для него прямо сейчас, в одночасье и навсегда.

Девушка лежала в нескольких метрах от него и не могла приблизиться даже на шаг. Он пропадал в круговерти урагана, ревущего уже так, что Наташа с трудом цеплялась за землю, за какие-то ненадёжные пучки трав, корни которых рвались сразу, стоило за них ухватиться. Ураганными порывами её сносило от парня всё дальше, но в какой-то момент она решилась — и поползла к нему, упрямо нагибая голову и стараясь не думать, хотя именно это и лезло в голову: она, именно она, стала причиной гибели всех тех, кто сейчас был на кромке этой низины. Волчица ползла рядом, и только её присутствие подбадривало и заставляло идти против отбрасывающего ветра.

Девушка думала — доползёт, а потом сообразит, что делать. Но мыслей — ни одной. Утешить его? Человека, который сейчас стоит посреди убитых родных, который машинально вытирает кровь своего деда с собственного лица, оплакивая и ненавидя? Который насильно возвращён в прошлое, чтобы пережить его заново?

Она доползла и не придумала ничего лучше, чем вцепиться в его ногу, потому что ветер здесь не был слабей, как она надеялась. Нет, она не взлетала, как тот мусор, но…

Додумать не смогла.

Она решила, что Радим оплакивает родных.

Но, едва только дотронувшись до него, будто упала в его личное пространство.

И увидела его глазами. И, задыхаясь, как и он…

Падала!

Сквозь слои множества пространств, настолько разных, что едва успевала замечать всё в них происходящее или только части обстановки!

Она словно слилась с Радимом, и это она стояла у леса, горбатясь и опираясь на добротный, отполированный многими прикосновениями посох, а рядом ворчал и порыкивал огромный медведь, охраняя её.

… И это она лежала, не в силах вздохнуть, придавленная тяжёлым мёртвым телом, безмолвно плача и застыв глазами на неподвижном лице деда, собираясь с виска которого на морщинистую щёку, щекоча, безостановочно и медленно, как в изощрённой пытке, на её скулу капала ещё тёплая кровь.

И она стояла у высоченного идола, спокойно наблюдая, как к его подножию медленной, ленивой рекой из сливов капища плывёт тяжёлая волна жертвенной крови.

А из-под придавившего её тела мёртвого деда она следила краем глаза, как плешивый человек морщится, потому что его подручные расплёскивают по избе вонючую жидкость, из-за которой адски хочется чихать и кашлять, несмотря на весь ужас, несмотря на необходимость прятаться и притворяться такой, как остальные, — мертвецом…

И она шла по полю, взрыхленному конскими копытами, чтобы время от времени останавливаться и наклоняться к тем раненым, кто слишком долго умирал и не мог умереть. И помогала им уходить с миром в страну, где их встречали и привечали…

И, задыхаясь в дыму, сквозь клубы которого мелькали жадные и юркие языки пламени, выползала из-под мертвеца туда, где можно было глотнуть просто воздуха, а не сжигающего глотку дыма, — к кухне, к квадратной крышке в подпол.

И парила над землёй, изредка взмахивая крыльями, чтобы удержаться на воздушным потоках…

… И вынырнула из пространства, потому что Радим закричал, потрясая над головой ножом, словно втыкая его уже в безумное небо:

— Будь ты проклят, гад! Будь ты проклят во все времена и на веки вечные!

И пространство, нынешнее, которое перед глазами и так сходило с ума, превратилось в нечто такое, в чём внезапно показалось чем-то обыденным потрясающее действо: из кучи на краю низины медленно поднялись в воздух машины, уже и так искорёженные. А потом они сбились снова в кучу — в воздухе! — и одна за другой обрушились лишь в одно место!

А парень всё-таки зарыдал, оплакивая своих убитых, своё мгновенное сиротство!

Он закрыл глаза ладонями, швырнув в сторону нож, стоял и трясся, как в припадке. Девушка плакала вместе с ним, пыталась встать и снова падала у его ног, сбиваемая мощными вихрями с мусором, который в обычном своём состоянии не казался столь убийственным. Сумасшедшие волны воздуха секли и рвали. И Наташа покорилась, перестала думать, чтобы встать… И плакала, лёжа у его ног.

Пока не почувствовала, что в жутком сумасшествии что-то изменилось.

Держась одной рукой за щиколотку Радима, она оглянулась.

Будто в видимом только ему коридоре спокойствия, к ним шёл Алексеич.

Он шёл легко, поглядывая вокруг так, словно что-то высчитывая. А устрашённая его спокойным шагом девушка, замерев, смотрела на него и подспудно ожидала, что его вот-вот ударит порывом — и он всё-таки не удержится на ногах. Но мужчина шёл деловито, и, приглядевшись, она обнаружила, что вокруг его ног мусор укладывается на землю, а потом, когда он проходил место, мелкие предметы снова взметались в воздух.

Он подошёл к Радиму, который втягивал воздух так, что Наташа слышала всхлипывающий звук даже в этой грохочущей круговерти… Он приблизился, чуть обошёл парня и осторожно положил на его плечи руки. Не обнял, просто положил ладони.

Они втроём очутились в отдельно взятом месте без вихрей. Сразу. За границами этого места буря продолжала бушевать… Недоверчиво поглядывая на локальный пыльный шторм, девушка сумела подняться. Грязная, иссечённая до царапин, замёрзшая до подрагивающих зубов, она оглянулась на Радима. Тот стоял, опустив голову… Алексеич тоже смотрел в землю, ничего не говоря.

Не веря глазам, Наташа смотрела, как постепенно угасает разбушевавшаяся непогода. Стихают вихри… Опадает собранный мусор, и развеиваются пыльные облака… Становится слышным происходящее вокруг: голоса людей, плач и крики с просьбой о помощи; скрип и грохот машин, которые явно держатся неустойчиво, и потрескивание огня на некоторых из них…

Когда слышимость стала нормальной, Алексеич, не отнимая ладоней от плеч парня, негромко позвал:

— Радим.

— Что? — сипло спросил тот.

— Пришёл в себя?

— Да. Я ухожу.

— Куда?

— Домой. Я здесь всё закончил. Пора.

Он передёрнул плечами, стряхивая с них руки Алексеича, и, не замечая ошеломлённой девушки, словно её и нет рядом, быстро пошёл в противоположном направлении от свалки горящих машин. А потом — побежал.

Наташа дёрнулась было за ним, но её ухватил за руку Алексеич.

— Что? Куда он? Среди ночи! — испуганно спросила она, выглядывая в тенях тёмную фигурку, быстро исчезающую в ночи. — Почему вы его не остановили?! Алексеич, что происходит?

— Прости, Наташа, — тяжело сказал мужчина. — Радим возвращается домой.

— Я слышала, что он сказал, но почему? Я не понимаю, что значит — закончил?!

— Наташа, он пришёл в наш город за своим убийцей. За хозяином. Кровь деда требовала отмщения. Она его вела к нам. Теперь она же позвала его в родные места.

— Как? Но ведь он сказал… — Глаза снова наполнились горячими и обжигающими слезами, но уже обиды и ужаса: вот так легко? Но ведь он сам уверял, что пришёл в город ради неё! Как он смел уйти без неё?! Бросив её?!

— Идём со мной. — Алексеич взглянул вниз, на её ноги, и, ни слова не говоря, подхватил её на руки и понёс. — Нам ещё со всем этим разбираться. Тебе бы надо ноги обработать, пока не пропорола чем… Володя! Помоги — быстро! Где твои ребята? Кто с этими бандитами разбирается?